Если бы я мог ее спросить…

Один раз я вернулся от нее босым ,и впервые ужаснулся за свою судьбу. Но и в этом ужасе своем я боялся не потери своего места, не своего безумия, меня страшило отлучение от нее. Я снова усилил бдительность. Но вот что я стал замечать- чем больше был я осторожным снаружи , в жизни вне Оли,- тем более разнузданней я становился с ней, в том маленьком пространстве, господином которого я являлся. Я входил к ней ,закрывал дверь,- и в ту же секунду дрожащими от нетерпения руками обнажал свои чресла. Ее била дрожь, она сжималась в комок и забивалась в угол койки, сердце во мне трепетало до небес, когда я срывал с нее одеяло .Я бил себя по груди громадными лапами, покрытыми шерстью, и в победном рыке поднимал их ввысь…Я все больше жаждал довести ее до полного унижения и ужаса, почему я так хотел?- я не знал, но мучительное чувство не покидало меня. Я хотел вызвать в ней бунт, проявление ярости, чтобы она ударила меня, вцепилась в мое лицо своими когтями!
Нет, вовсе нет, моя страсть не уменьшалась от ее природного желания угодить, излишней покорности и чрезмерного, какого-то священного страха передо мной – напротив, наряду с ее ослепительной и редкой красотой, это были те самые дрова, которые питали мою непреодолимую страсть и потребность в ней. Продавленная моей волей , моим крепким мужским орудием, истекая голубыми слезами- она почти инстинктивно угадывала мои бесноватые желания и жертвенно помогала им осуществляться…
И мне , как жадному ребенку, объев все спелые вишни с дерева, но углядев две-три на самой макушке, непременно надо было сорвать их, даже ценой содранных в кровь рук. И я заставлял ее, утопающую в слезах, умоляющую меня на коленях – совершать для меня эти стыдные грехопадения, претворять в жизнь все до одной – мои невообразимо порочные фантазии, невзирая на ее рыданья, на ее полное отчаяние…
И я хотел , чтобы она меня ударила -ради нее самой.
Сжимая ее в объятиях, ломая ее душу и хрупкие косточки ,сосредоточив всю силу в своем шепоте, глядя в ее запрокинутое измученное лицо, я вновь и вновь терзал ее вопросом:
-Кого ты ненавидишь во мне? Кого?
Самому себе я задавал другие вопросы, на которые также , как и от нее, не мог получить ответа.
Когда же придут люди и скрутят мне руки за спиной , наденут наручники? И что именно ожидает меня после оглашения приговора- тюрьма или психиатрическая лечебница?
Но, несмотря на мое безумие, внутренний наблюдатель, контролирующий каждый мой шаг, хоть и расплавившись до прозрачности, но все еще оставался. Иначе откуда до меня доходили эти сведения, что я купил себе две пары очков: одни – темные, от солнца, другие, прозрачные, якобы от близорукости? Я приобрел одежду, которую не одел бы раньше ни при каких обстоятельствах – кепку с длинным козырьком, куртку с удобным капюшоном… Я, такой непривычный к теплу, стал себя заботливо и плотно укутывать в различные мохнатые шарфы, где-то достал пальто с меховым воротником. И, странное дело, моя рука не дрожала при сложных операциях, она стала крепка, как железо. И я был уверен, что все давно прознали, и вокруг меня зреет и сгущается замысел- когда надежней схватить меня и обезвредить.
Я замечал, что страшился задавать ей вопросы о близких, о том,- почему ее никто не навещает. Мне казалось, что эти вопросы выбьют дверь в ее неведомую жизнь, и оттуда хлынут чужие и враждебные люди, которые заберут ее у меня.
Этот день мне хотелось бы вырвать из памяти , вырезать, как гниющий лоскут кожи. И вопреки смерти- до конца своих дней я буду плакать и ликовать о нем!
Страшный крик ее и вопль прокатился по пустым коридорам, и во всем здании засохли цветы. Я подверг ее хлипенькую гордость чрезмерным испытаниям, чего только я не заставлял ее сделать в неистовстве своем! И находила ли моя душа удовольствие в удовлетворении трепещущего тела? Когда же плоть моя насытится и успокоится? Почернеют и покроются пеплом строки, если перо мое возьмется это описывать! Я почти убил ее, полная смерти, она увядшим цветком лежала у ног моих. Она была вся укутана будто похоронным дымом и сверкала могильными огнями, мои ноздри чуяли сладковато-трупный запах ее печали. Безо всякой надежды, голосом, лишенным силы, я тихо спросил ее:
-Кого ты ненавидишь во мне? Скажи! Ведь ты скоро умрешь!
И она стала подниматься растерзанной лилией, все ближе и ближе, будто с трудом прорываясь сквозь плотный воздух – это было равносильно лишь чуду- я не помог ей ни одним движением. И вот она стоит напротив меня, будто восставшая из гроба, щеки ее горят румянцем, глаза сверкают ненавистью. Никогда еще не была она так дивно хороша – в этом зареве гнева! Глаза ее блистали и мерцали зеленовато-синими искрами, как прозрачный изумруд в оправе из черных ресниц! Волосы разметались по плечам темными волнами … Незнакомо усмехнувшись, она наотмашь звучно ударила меня по лицу- и какая сила была в этом порыве! Губы мои загорелись, рот наполнился кровью, но не успел я перевести дух- она хищно налетела на меня и хлестала крыльями, как коршун- рвала меня когтями, раздирала, вцеплялась и грызла зубами. Я сопротивлялся ровно столько , чтобы не причинить ей вреда и дивился невесть откуда взявшейся силе. И нескоро прошло времени, пока она иссякла, я схватил ее на руки, и, наверное, как мать, носил и утешал ее. И верите ли, она сама принудила меня вновь овладеть ею- или это мне только казалось ? В непроходимых дебрях ее желания мне явственно послышался сладостный стон- или это мне только казалось? Молодой зеленью расцветало ее женское тело, дурманящим ароматом заволокло всю комнату- или мне только казалось?
Никогда в жизни я так не рыдал, оставшись наедине с собой, ни до, ни после этого. И был даже не в силах разобраться в этих слезах – да разве в этом было дело? Что-то происходило со мной, переворачивая вверх дном всю мою жизнь, опрокидывая навзничь все мои жизненные ценности…Я избавлялся от ненависти к своему отцу, которая много лет жгла мое сердце, от кошмарных видений, когда в раннем детстве ,воспитывая во мне мужественность, он неожиданно выбивал из-под меня табуретку…
Через какое-то время я включился в жизнь, лишь услышав ее фамилию. Я поднял голову и оглянулся по сторонам – шел консилиум врачей, и все поражались ее снимкам, опухоль явно уменьшилась, рассосались метастазы. Никто ничего не понимал, я и сам был, словно громом поражен. Бедный рассудок возвращался ко мне, и только теперь я понимал, как терзала мое сердце близость потери.
Но я напрасно обольщался надеждою. Я не смог ее спасти. Она уже выздоравливала. Она должна была жить! Молодое тело неистово билось за жизнь, выдавливая из себя смертоносные щупальца. Каждый день возвещал радость спасения, шаг за шагом моя Оля поднималась, как росток из сухой земли ! Каждый день отныне сверкал драгоценным жемчугом, а уходящее солнце гасило погребальную сырость моего отчаяния. Солнце целыми пригоршнями сыпало в комнату лиловые лучи, и куда они попадали- появлялись кисти сирени, сотни и тысячи, влажные и душистые от дождя ветви, опьяняющие жизненной силой…
Но почки не справились с отравлением организма. Она умерла у меня на руках…
Как много бы я отдал за то , чтоб узнать, что она чувствовала? С какими мыслями покидала этот мир? И делал ли я это ради нее? Или это только иллюзия? Все люди думают исключительно о себе. Почему я так поступал? И если существует тот мир, и я попаду в него, то первое что сделаю-спрошу ее. Но о чем?
Страсть губит всех одинаково – виновного и непорочного. Я очутился в ее когтях – и какая теперь разница- почему это произошло? Мне необходимо было вырваться- но как? А может, не важно- как…Главное- надо было вырваться…
Даже во сне мучила и терзала меня эта страсть -она жгла все внутренности мои. К ней -мерцающей в темноте голыми ногами ,с мягкими завитками черных волос- было устремлено все желание мое…И какой непреодолимой силой обладала ее слабость!
И если б я упал на колени и обратился ко всем святым, что есть на Земле – разве в силах они были помочь мне?
Да разве она была не тень, не траурная оболочка из холодного мрамора, которую я заполнял своим жаром, своими рубиновыми углями страсти?
Разве я не покрывал поцелуями ее ледяные ступни, разве не качал на руках после необузданного терзания ее подвластного тела? Разве не угадывал я нерастраченную нежность в непроизвольном движении ее рук, которая воскрешала во мне способность любить? И разве лживы мои слова, которые рвутся от великой горести моей и восстают на меня самого?
 

январь 2012г.

 

Страницы: 1 2

81 комментарий на “Если бы я мог ее спросить…”

  1. yuliyaskiba:

    Я не очень люблю читать такие истории. Мне всегда становится страшно. Отношения пациентки и врача очень тонкие, не сразу можно разобраться в том, что между ними происходит.

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться для отправки комментария.