Все было нереальным – и речь мамы, и то, как она молодо выглядела. Она словно заблудилась во времени, и я хотела ей рассказать, что Света давно выросла, и у меня уже второй муж, с которым я тоже развожусь. Я хотела ей рассказать обо всем, что случилось со мной в последнее время, но неожиданно вспомнила, что мамы уже несколько месяцев нет в живых. Значит, это был сон – яркий, реальный сон. Поразительно!- мама была жива и шла со мной рядом, от нее исходило живое тепло и сплошная нежность. И это был единственный человек, которому я могла бы все рассказать, она бы нашла выход, она бы спасла меня…

Слезы текли по моим щекам, я боялась, что это поле и проникновенная  нежность – неотвратимо закончатся, и  мама исчезнет. Она никогда не летала в самолетах. Я взглянула на нее: она шла, вся погруженная в себя, в свою смерть, мраморная синева освещала ее лицо, руки…

 « Как полон плод и сладостью, и мраком, она была полна своей кончиной, недавней и не понятой еще»*.

Стихи Рильке, восхищавшие меня в юности, в этот раз настигли меня не как поэтическое  пение, но в виде протянутого листка – с траурным узором из букв.

-Мама,- давясь слезами, еле слышно сказала я,- прости меня…

-Что с тобой?- разволновалась она, словно очнувшись, – что ты такое говоришь? Может, что случилось? Ты сегодня сама на себя не похожа…

Что случилось…Мама, я чувствую себя невыносимо несчастной, Света ходит дома в откровенно прозрачных платьях, мой муж ею одержим, меня они не замечают, как не замечают блоху в бесконечных просторах комнат. Мама, нет ничего более мертвого, чем эти дни, эта жизнь, и нет ничего более отчаянного. Мама, я сплю на твоем диване, свернувшись в клубок, но нигде уже нет – в твоих платьях и полотенцах, подушке, куда я зарываюсь с лицом –  дыхания твоего нет, мама!!!

-Мама, прости меня…

-Да что с тобой сегодня? И почему ты просишь прощение? Разве ты в чем виновата? Ты никогда не была виноватой, тем более – передо мной. Расскажи, что стряслось?

Никогда не была виноватой…Мама, нас разделяет с тобой  целая вечность, и тогда все, все было действительно хорошо. Но ты не знаешь, как ты умирала: в полном одиночестве, потерявшая память, и я ничем, ничем не могла тебе помочь – я была разрушена. Мне не хватало мужества, непреклонной решимости – сказать себе жестокую правду. Твоя смерть – пришлась на эту затянувшуюся, глубокую задержку, мой мозг застыл. Я была мертвей тебя, умирающей, я мстительно жаждала одного, думала только об одном: как  напугать этих людей, напугать на всю оставшуюся жизнь – даже ценой своей гибели. Только тогда они могли очнуться от зла. Эта навязчивая идея преследовала меня, как ядовитая змея, я и была этой змеей, я довольно быстро превратилась в нее. Из моего раскаленного, шипящего тела – волнообразно двигались, готовые к извержению, мерзкие и нестерпимо горячие проклятия, я сама замуровывала себе пасть, перевязывала ее, как открытую рану – чтобы не принести вреда, чтобы спасти жизни тем, кого я  так яростно ненавидела и любила. И как я сейчас расскажу об этом, не напугав тебя, мама? Тебя, напрочь мною забытую – будто тебя и не было никогда –  вырвали из другого мира, воскресили твой голос, чтобы я, совсем безнадежная, набралась немного сил, чтобы я смогла выстоять – перед полным крушением своей жизни…

-Мама… Если бы я вдруг стала прозрачной или стеклянной, ты бы непременно увидела – как тайно плачет мое сердце…ты бы сошла с ума.

Я проснулась с шепотом этих слов, мокрая от слез и посветлевшая. Еще звучал шорох ее шагов – и больше никаких звуков не было… С какой жадностью я вслушивалась в них! радость и скорбь – сливались в спасительное  чувство любви, наполняя мою душу прощением. Как птица в клетке, рвался вопрос, на который я уже никогда не услышу ответа: а что было бы – если бы я все ей рассказала?

Поделилась своей бедой с могильной сырой землей…

Если бы ты была жива, на одну только минутку – прижаться к твоей руке… Твои руки уже отвыкли согревать. Одна холодная простыня, соленая от слез, свисающая с дивана…

Когда-то давно, в ушедшей юности, я бы никогда… ход этих мыслей, напоминающий  сон, прервала одна, ужаснувшая меня: Света забудет мое лицо и никогда не узнает, встретив меня случайно на улице, – ведь уходя навсегда, я забрала все свои фотографии. Надо было непременно, любым путем – подбросить домой свою фотографию и обязательно подписать ее: «мама». Но как, как это сделать?

По ночам я  бессознательно подползала к своему бывшему дому, сидела в кустах, бродила под окнами, яростно ковыряла холодные кирпичи – я была пьяна. Когда хватка тоски ослабевала, я останавливалась,  и как завороженная, до рези в глазах, смотрела на знакомые окна  – оттуда  лились пронзительные звуки музыки, разрывающие мне грудь.

Мне так хотелось вернуться домой!!!

У всех были семьи, а у меня – никого, никого не осталось. Господи, ну почему именно мне – ты придумал такую муку? Неужели она когда-нибудь поблекнет и утратит свою силу – но это так же ужасно, как и испытывать ее? Разве я причиняла кому – либо  горькую боль, накладывала такое заклятье – страдать?

Я снова ожесточенно приникала к земле, вдыхала ее сырой, отравленный  запах, и  хотела умереть. Я привыкала к этой мысли, и она уже больше не пугала меня – для моей помраченной души  смерть казалась единственным спасением…

Именно в это время Вера потащила меня на эту свадьбу. Я уже не помню, кому она и кем там являлась. Вера была из той породы людей, что пролезет и в ослиное ушко. Мы договорились встретиться у входа в кафе…

В день свадьбы все с утра не заладилось. Ярко-синее платье бледнило меня, оно совсем не шло к моему новому лицу- озлобленному и унылому. Волосы на голове, тщательно завитые, вдруг растопырились во все стороны, помада оказалась некачественной, и вокруг губ быстро образовались красные морщинки. Я тщательно смыла косметику, вымыла голову, с отвращением накрасилась и завилась – но дело не улучшилось, и даже напротив, – из зеркала на меня смотрела  угасшая  женщина с безумными глазами. Запавшие глазницы, скорбный рот – чтобы я с собой ни делала, ничего не помогало, я была словно заколдована…

Разделась, разревелась и легла на кровать: решила никуда не ходить. Но представила, как заверещит Вера, с каким бешенством  затрещит пухлыми пальцами, обвиняя меня во всех страшных грехах, и из двух зол выбрала лучшее: пугливо встала, мазнула по шершавым губам помадой, с треском разодрав под мышкой платье, оделась, и деревянными шагами потопала на выход…

Свадьба была в уютном кафе в центре города. Вера, ярко накрашенная и густо надушенная, в красном  коротком платье и черных лакированных туфлях ожидала меня у входа, и вертела кудрявой головой во все стороны. Увидев меня, она радостно подпрыгнула( видимо, все- же боялась, что не приду) и потянула к двери: мы опаздывали. Когда вошли в зал, гости уже сидели, ели, пили и танцевали. Все поздравления благополучно свершились без нашей помощи, и я вздохнула с облегчением. К нам стремительной походкой шел красивый седой мужчина, и Вера тут – же с визгом повисла у него на груди. Выяснилось, что это был ее двоюродный брат, и он отдает свою дочь замуж. Этот брат был очень хорош собой, в светлом костюме он напоминал мне  какого-то оперного певца… но может, и не певца. Но как – бы я ни напрягалась – вспомнить не смогла. Он подвел к нам виновников торжества-жениха и невесту, то есть – свою дочь с зятем. Девочка была прелестна, я с завистью наблюдала, с какой нежностью смотрел на нее отец, с какой любовью – муж. Я давно забыла, как выглядит любовь. Жених был чистокровный еврей, высокий и полноватый, колоритный  мужчина-ребенок, с близорукими черными глазами, румянцем во всю щеку и ярким ртом. Зачем я сюда пришла? Я вдруг почувствовала – насколько бесполезно  и даже недозволенно – бередить  тяжелое сердце…

Быстро, не закусывая, выпила три бокала коньяка и быстро запьянела. С одной стороны сидела Вера и что-то назойливо толковала мне в ухо, с другой стороны – немолодой, лысый, но приятный мужчина с фиолетовым галстуком – подливал мне в бокал пахучую жидкость. Он был со стороны жениха и все рассказывал, какой тот замечательный друг и что именно он, мой сосед, познакомил его с будущей женой.

-А где же хозяйка?- заплетающимся языком, с ненавистью спросила я: мужчина явно набивался мне в кавалеры.

Моя дочь тоже  была красива, как и эта невеста, и ее красота с каждым днем расцветала, а я, не чувствуя беды, радовалась, надышаться на нее не могла. И все – ей, себе даже платья купить было жалко, а Свете – никогда…

Ах, да ведь свое фото – можно отправить ей по интернету, на ее страницу, как же я сразу не догадалась! И я выберу то самое, давнее – где мы идем с ней вдоль реки, я в белом платье, она – маленькая, капризная, со смешным огромным бантом…

Вера залихватски подмигивала мне из-под плеча, торопливо уплетая еду  – одновременно из нескольких тарелочек. Мне отчаянно хотелось одного – напиться до полусмерти.

Заиграла музыка, и я мрачно взглянула на пару, вышедшую танцевать: это был Верин брат с женщиной в сиреневом платье. Осторожно и нежно касались пола ее легкие ноги, муж, прислонив голову к ее белокурой, тщательно уложенной головке, что-то шептал ей на ушко, она улыбалась. Вот она  повернулась ко мне лицом, и я остолбенела… это была… Салют Костям. Смеялись ее глаза и губы, это была она – не она, прелестная, уверенная, любимая женщина. Узнать ее было невозможно – это был совершенно другой человек. Она была женственна, спокойна и прекрасна!  Куда только девалась ее худоба! Полнота придавала ей немного царственности и безмятежности, с каким благородством и воодушевлением она танцевала, – и с каким удовольствием смотрел на нее муж! Видно было, как ему нравилось в ней все – как она танцует, говорит, хлопочет. Она все успевала: усмирить одним движением рук  закапризничавшую старушку (вероятно, это была ее свекровь), следить, чтобы все бокалы были полными, а блюда своевременно подавались и уносились. Во всем, к чему бы она ни прикасалась, мгновенно сказывался ее дух – все оживало, будто покрывалось цветами – был ли это бокал с вином, или девичье плечо. Она бережно расправляла кружево на белоснежном платье своей дочери, смеясь, шевелила там какими-то бусинками, ласково одобряла зятя, нежно и кротко – время от времени прикасалась к мужу. И чтобы она ни делала, куда бы ни поворачивалась или уходила, он всегда провожал ее любящим взглядом… ее изящная походка, умные глаза, в которых сияли таинственные искры, Боже мой – она была его звездой!  Она, дарующая утоление чувственной страсти, явственно отражалась в его откровенных  и горящих зрачках, ее острым запахом, густым и пьянящим – были пропитаны его руки и волосы, и парадные туфли. Я не верила своим глазам, я зачарованно следила за ней, я разглядывала каждый сантиметр – ее лица, рук, одежды. Сотворенная заново, сошедшая со своей орбиты – она и не она. Такие естественные движения и торжественная  окрыленность  всего ее существа! Разве  в нем – могло биться ее прежнее бедное сердце, полное великого страха? Она не вытравливала с себя годами все свои  нелепые уродливости, не сдирала их – слой за слоем,- она просто сбросила их, как сбрасывают загрязнившееся, исхудалое  платье или жабью кожу. Она была похожа на только что завершенную картину, на которой еще не высохли свежие краски. В них были все цвета юности: молочно- белые, сиреневые, голубые,-  они  влажно сияли, пушились, хмельно пахли. Художник замер с кистью в руках – осталось лишь поставить свою подпись…

Я вспомнила все наши прежние встречи, и машинально, безотчетно обхватила руками голову. Какие чувства я испытывала? Удивительно, в голове был полный туман: я не понимала, как все эти чувства- что были подобны взрыву в ясный день, – могут уживаться в одной голове, возбуждать, искажать и мучить одного человека, вызывать зависть, растерянность, восхищение… В конце концов, суровая ясность блеснула, как черная молния – сорвала все покровы с реальности и одержала верх: чтобы одна женщина порадовалась за другую, она должна быть непременно счастливой.

Я торопливо встала, рванула со стула свою сумочку, и огибая стулья, стала настойчиво пробираться к выходу – мне хотелось немедленно вырваться на улицу, моя душа терзалась.

Держась за стенку, я прошла зал, (он показался мне бесконечным) неуверенно спустилась на несколько ступенек вниз, ища выход, растерянно оглянулась по сторонам. Никого. Я прислонилась к стене, по спине бежал холодный пот. Наверху кричали: «Горько!», «Слава Маше!»

Вдруг застучали каблучки, кто-то торопливо  спускался. Я чувствовала, я догадывалась. Что она хотела, узнала ли меня? Хотела пожалеть, похвастаться, укорить? Женщина, поразившая и взволновавшая меня, уже стояла напротив и глядела  ясными глазами. Блестели волосы ее, гладко зачесанные, убранные жемчугом, будто в чашечке лотоса.

-Выпей, – сказала она, и протянула мне бокал с каким-то ароматным напитком.  Ее рука была теплой и твердой, в мочках ушей золотились крошечные камушки, грудь рельефно и упруго  была затянута  прекрасным кружевом, с бедер мягко струился сиреневый шелк. Мы спустились еще на несколько ступенек и очутились на деревянной скамье. Я постепенно приходила в себя, в голове прояснялось – горький напиток, который я без всякого колебания выпила, придал мне силы. Чрезвычайно важная проблема, до исступления  напрягавшая мою голову – как же совместить  две различные личности?- Салют Костям и эту незнакомку, – ослабела и лопнула. Я расслабилась, повернулась к ней лицом, и уже не дергалась от звуков ее голоса, раздававшихся в тишине  длинных  лестниц, как гром.

-Я узнала тебя, – говорила она.- Это было так давно. Сейчас мне даже не верится, что я прожила такую длинную жизнь.

Мать родила меня в тюрьме. Отсидев  срок, она отказалась от меня и отдала в детдом. Когда мне было двенадцать лет, меня взяла бабушка, мать моей матери. Почему она сделала это так поздно – я не знаю. Характер у нее был довольно жесткий, и я часто думала -где же мне было лучше, там, в детдоме, или у нее? Мать редко навещала нас, раз в год или два, она была ко мне совершенно равнодушна. Когда я оканчивала  школу, бабушка умерла, и я осталась одна. Подруг у меня не было. Как же я мечтала вырваться, выйти замуж! Каждую ночь я мечтала только об этом, я видела маленькие пальчики дочки, красивое лицо мужа. Тебе, наверное, интересно узнать, что мои мечты ничем не отличались от мечты любой красивой девочки: я думала о принце, о красивых детях, о замке. Если мое тело было в таком жутком плену, то мысли, мои мысли были свободны, как птицы. Они парили так высоко, и приносили мне из своих высей такие живые и яркие образы, что я часто забывалась, кто я, и как выгляжу – ведь в своих мечтах я была  прекрасней любой  сказочной королевы. Я представляла свою свадьбу, и брачную ночь и любовь – возможно, даже более полно, чем все остальные. Напрасно все думают, что дурнушки мечтают о синице в руке – вовсе нет, именно они мечтают о недосягаемом принце.

Но все, все было против меня, иногда мне казалось, что вездесущие боги заранее сговорились, чтобы  сделать мою жизнь несчастливой. Меня, рожденную  в неблагоприятный день, в дурное мгновенье, ожидала утвержденная свыше судьба – лишенная радости и потомства. В полном одиночестве, в сплошной пустоте,  я безуспешно сражалась с ней – за свое счастье, ежесекундно  ощущая свои выпирающие кости, свое телесное убожество. Что тебе об этом рассказывать, ты сама все видела – я чувствовала, как ты невольно следила за мной. Ты знаешь, я исчерпала все силы и совсем отчаялась, и в один день твердо решила, что жить больше не стоит. Именно это решение неожиданно придало мне невиданное мужество. Я дерзко пригласила на танец мужчину, он был старше меня, на висках его была седина, он пришел на танцы с другом. Я отчаянно увязалась за ним, он никак не мог от меня отделаться, но в меня будто демон тогда  вселился. Мы пришли к нему домой, выпили вина, легли спать. Он ко мне так и не притронулся – даже будучи пьяным, он отвергал меня.  Всю ночь я не спала, и, положив голову на руку, глядя на него, плакала. Во сне он перевернулся, и его рука легла на мою. С ресниц моих лилась вода и капала на его руку … Не знаю, вслух или про себя, но я прошептала ему всю свою жизнь и все свое отчаяние…Неожиданно он открыл глаза и взглянул на меня. Наши взгляды встретились. Он увидел то, что не дано было увидеть никому. В его глазах просыпалось сострадание – одного человеческого существа к другому. Он не выгнал меня,- но так не бросают лишь больных котят или щенков. Но он предоставил  мне такую возможность, возможность любить его. Сострадание- это ведь как поток, великая энергия – и я вскоре почувствовала, как этот поток  окреп и обрел свою независимую жизнь, это необъяснимо – но это так. Я слышала его, как длинные и хрупкие звуки, они звенели и потрескивали, и золотили все вокруг, переливаясь из комнаты в комнату…

Я не похорошела  и не расцвела вдруг, как рассказывают об этом в сказках, нет. Я как – бы спокойно разглаживалась, обретая новые черты, далекие от совершенства и красоты. Его присутствие – стало для меня единственной реальностью, – оно толкало меня вперед. В своем неиссякаемом стремлении – быть любимой, – мне уже было на что опереться.

Надо было выстоять, и надо было  стать сильной…

Небезопасно было – двигаться рывками, показывать  свою свирепую жажду вырваться из одиночества – я это ясно чувствовала. Встреча с ним изменила все мои ценности, она научила меня отметать все, что не имело к нему отношения. Само существование обид на людей, наличие в моей душе даже крошечной агрессии – поставило бы нашу встречу под угрозу- я это тоже понимала.  Ты и представить себе не можешь – насколько это опасное пламя – обиды! Долгие годы унижений в детдоме, в школе, одинокое и жалкое существование – все это мучило и раздирало меня, делало недопустимо мягкой и беззащитной. Напряженное ожидание насмешек, обидных прозвищ – преследовало меня всегда, лишая всех сил. Я будто еще в детстве положила голову на плаху, и все ждала – когда? Чтобы решиться подняться – надо было избавиться от прошлого. Но как, как от него избавишься?

Долго он был недосягаем для меня. Я достигла многих чудес в кулинарии, в создание уюта и красоты в его доме, но постоянно  и горько я чувствовала одно – он мне не принадлежит. Временами он был чьим-то возлюбленным, часто  возвращался поздно вечером, а то и за полночь – пахнувший вином, сияющий удовлетворением. Смиряя жгучую ревность, я терпеливо раздевала его, мыла ему ноги, согревала его холодные руки, как ребенку. Я приучала себя любить – без всякой надежды. Он благосклонно принимал мою целомудренную ласку, в которой я строго и безукоризненно соблюдала меру. Мне так  хотелось думать, что он уже тогда меня немножко любил. Порой он благодарно касался моего плеча – я переполнялась таким счастьем, будто меня тронуло само солнце! Единственной ошибкой с моей стороны  было одно непростительное и судорожное движение: он уезжал на несколько дней в командировку, и я вдруг схватила его руку и осыпала ее поцелуями…

Он быстро взглянул на меня и вышел, полный смущения. Никогда я не видела его таким красивым: белый выпуклый лоб, серые, как крыло голубя, глаза, губы…

В его отсутствие я впервые серьезно задумалась о своей внешности – желание ощутить прикосновение его губ – было в миллион раз! – сильнее самой жизни. Бабушка мне рассказывала, что моя мама, не желая беременности, часто перетягивала себе живот, что и способствовало появлению на свет такого несуразного существа, как я. Я не пошла привычными путями, какими идет большинство женщин – да у меня и не было на это средств, я работала в библиотеке. Первое, что я решилась изменить в себе, была моя талия, а вернее, полное ее отсутствие. Что же я только не вытворяла со своим телом, ты вообразить себе не можешь! Талию –  пережимала тугими лентами, несколько  раз даже скотчем обматывалась – перед глазами мурашки бегали, и голова кружилась, меня шатало из стороны в сторону. А сдираешь скотч – с клочьями кожи. Потом обратилась к массажу – части тела, которые я хотела бы сокрыть или вовсе свести  на нет, мучительно, до огромных синяков месила, как тесто, и так часами. Один раз посмотрела – я четырнадцать часов  себя лепила! Не веришь, но результат постепенно стал сказываться –  места, которые я буквально грызла и раздирала, реально уменьшились, но упражнения надо было делать постоянно. О том, как я себя истязала – долго рассказывать не буду, но была одна удивительная  история.  Как-то я в отчаянии рухнула лицом  в лесной муравейник- пусть, думаю, сожрут  до костей эти ненавистные черты!- или новые вырастут, или повешусь на первой сосне! Муравьи вмиг облепили мое лицо – будто наждачным листом полоснули, все распухло до неузнаваемости. Я думала, что глаза истекают кровью, что я ослепла. Хорошо, что Олег был в командировке – когда он вернулся, отечность исчезла начисто, а  вместе с ней – и все серые и желтоватые пятна, красные прожилки и точки, что так безобразили мое лицо. Но для полной надежности – мне пришлось пару раз повторить эту операцию…

Я постигала искусство – в минуты самого тяжелого сражения – никогда не отдавать все свои силы, весь свой пыл – ведь всегда побеждает  тот, кто сумеет до конца сохранить неиспользованную и тайную – часть своей души… И я не могла себе позволить такую роскошь, – допустить сомнение в себе самой.

Да разве могут быть препятствия у человека, решившегося победить или погибнуть!?

Эти слова стали – моим заклинанием, из них я черпала свои силы…

Олегу не нравились мои длинные платья, но чтобы носить короткие – надо было что-то  делать с ногами! Я наматывала на грудь, бедра и икры куски ваты, тщательно, во множество слоев, забинтовывала, потом натягивала на себя пару колготок телесного цвета – и это в самую жару! Гуляние по парку превращалось в невыносимую муку, а Олег так любил часами бродить по аллеям. Я шла с ним, мокрая, как мышь, пот струился по спине, ногам, вата набухала и безобразными комками болталась у лодыжек.

Я знала и видела – все люди хотят умереть от горя, но никто не хочет сражаться. Один старый  врач – массажист, к которому я обращалась за советом, рассказывал: из тысячи парализованных людей, которым он пытался помочь в больницах (для этого он даже изобрел им станок) – только один решился  встать на ноги – и встал.

Но иногда я думаю: а вдруг все это ерунда? И преобразовывал, одухотворял  мою материю- только он, мой возлюбленный.В день нашей свадьбы я заперлась в ванной, чтобы, как обычно, забинтовать свои ноги и вдруг слышу:

-Маша! Только прошу тебя – не бинтуй больше ноги! Я тебя и так люблю!

-Что? Что?- тихо переспросила я, холодея сердцем.

-Не бинтуй больше ноги. Я люблю тебя.

Я готова была сидеть в этой ванне всю жизнь и слушать – до бесконечности-  эти слова…

Тысячи ночей я не смирялась, тысячи ночей  ждала – чтоб запрокинулись мои красивые руки, загорелись  алым огнем – все мои фантазии!

Ты знаешь, не было ничего болезненней и фантастичней, чем простить тебя…

Но если за него, моего Олега, надо было столько выстрадать –  я благодарна всем небесам, я благодарна – даже тебе. Я долго думала, и  знаешь – без тебя я не достигла бы самого дна отчаяния. Выбрала меня именно ты, и почему так произошло, я не знаю. Не думаю, что я была настолько безобразной, что каждый ткнул бы в меня пальцем, каждый поднял бы на свист и осмеяние… Власть толпы заразительна,  все эти годы я чувствовала на лбу словно вязкую печать, которую ты бездумно шлепнула своей детской рукой. Эта кличка, как голодная собака или вернее всего – липкое проклятие, – шла за мной по пятам, где бы я ни очутилась, и сколько бы ни прошло времени!

Когда ты кричала мне «Салют Костям!», я собирала все сила своей души, что бы ни расплакаться, и мечтала с такой жадностью, которая была не ведома – даже древним титанам или демонам: когда-нибудь  обязательно будут кричать: «Салют, Маша!»

Ведь у меня было много путей, и любой из них –  мог срубить меня  наповал. Мне так хотелось жалеть себя и плакать по ночам! В этом была какая-то особенная, для тех, кто не испытал страдание – непонятная, горькая сладость. Но был и другой путь, пробуждавший пламенную волю к спасению, я прочитала его в одной книге: «Какие бы ни сгущались тучи, какие бы ни обрушились страдания или то, что кажется невозможным – ни встретилось тебе, помни: нет ничего невозможного, ничего трудного»…

Я смотрела на Машу и думала – какая непостижимая жизнь… Через столько лет узнать, что зовут ее – Машей. Чтобы достигнуть полного дна, оттолкнуться  от него и взлететь вверх, ей нужно было это жестокое прозвище. А мне, мне неизмеримо важна была – эта встреча, которую подстроил – кто-то великий и совершенный…

*Р. М. Рильке «Орфей. Эвридика. Гермес» Перевод И. Бродского

Страницы: 1 2

Вы можете перейти в конец и оставить комментарий. Уведомления сейчас отключены.