Я коснулся ее тугих грудей, и они жарко раскрылись мне безумным запахом ночных лилий. Ее длинная запрокинутая шея, пахнувшая хмельным вином, прозрачные раковины ушей, горящие как розовое пламя. Чужая Катя была полна очарованием юности, она бесстыже распахивалась передо мной, как створки перламутровой раковины, ее хрупкая ступня с жемчужными лепестками ногтей хладнокровно скользила по моей спине, пока я ликовал и содрогался, как взмыленный жеребец под обжигающими ударами плети. И это была неописуемая ночь,- если бы я на миг стал художником,( а я мечтал стать художником)- я бы смог зарисовать ее беглыми набросками алого пера, непрерывно макая его в золотую чернильницу, наполненную лунной серебристой водой. И какой бы я взял цвет для этих сладких веревок, которыми она вмиг опутала все мое тело?
Атласные ягодицы горели передо мной белым огнем, тугая грудь колыхалась, и обжигала ладони. Благоуханной росой стекали по ее подростковой спине тонкие прозрачные дорожки, словно во сне, я слизывал солоноватые капли пота, и задыхался от этих наяву воплотившихся фантазий, от цветочного аромата всех частей ее тела – куда бы я ни уронил свою голову. Душистые завитки шелковистых волос щекотали мой живот, ее влажный, трепещущий язычок старательно и бесстрастно полировал мою старую флейту, готовя ее для бесноватого гимна, славящего животную радость жизни. Поражая эту вожделенную зверушку своим дрожащим от нетерпения блистающим инструментом, я наполнял свое тело райскими звуками, переизбыток которых был не в силах выдержать, и, сотрясаясь в конвульсиях, я сбрасывал в пространство эти демонические излишки – как отзвуки иных миров. Я освобождал свое засыхающее тело и пыльное сознание для свежего весеннего ветра, пахнувшего набухающими почками и бирюзовой водой. Я словно сошел с ума. Не затронув ни одну струну моего сердца, она будто окропляла меня брызгами живой воды, благословляя на воскресение. Острые белые зубки шаловливо прикусывали мои соски, искусные пальцы уверенно играли моим телом, ничего не требуя взамен – я повиновался ей, как старый фавн молодой нимфе, и в этой неистовой пляске плоти она была моим дирижером, моим всадником, моей богиней. Для всякой вещи есть свое время – это был мой самый сладкий и крылатый миг на земле. Я пил это ночное чудо как молодой бог и насыщался этим лучшим из вин. Отточенные движения ее прекрасного тела были невероятно слажены и полностью лишены всякого стыда. Эта сиреневая бабочка, залетевшая в подземелье моего наслаждения, смогла легким движением крыльев распахнуть все двери, даже те, что были надежно заколочены железными гвоздями. Когда Катя улетала на несколько мгновений в ванну, чтобы освежиться, я, как зачарованный, трогал кружево ее легкой юбочки, черную сеточку чулочков, шелковую подвязку, прижимал к губам ленточку трусиков, вдыхая неуловимый запах терпкого мускуса…Шатаясь, как пьяный, я шел по коридору, распахивал дверь, за которой шумела вода, срывал скользящую занавесь и обхватывал руками стройные белые ноги, упругие ягодицы – всю нагую Катю, в сверкающих брызгах хрустальной воды…
Какое-то циничное беспутство наполняло мою душу, но моя чувственность так долго прозябало в нищете, что этой горсти порочной милостыни, что небрежно бросила мне эта девочка, было достаточно, чтобы зашипела и забурлила в жилах кровь. Где-то далеко, в другом Мирозданье, я угадывал приход дивной и страшной, нечеловеческой весны. И пусть в жилах моих забурлила не алая, а дико – порочная, ртутно – переливающаяся, тяжелая вода – но ведь бурлила же! И какие глухие звериные тропы выбрали для меня небеса, чтобы возвратить меня к себе!
Я не помнил, как очутился на улице. Наступал рассвет. Я шел по дороге, почти бежал, натыкался на столбы, кусты, покрытые снегом, изгородь. Мир из черно – белого превращался в цветной. В моей душе просыпался глубоко зарытый художник. Я извлекал из далеких веков палитру со свежими красками, но пока не знал, что с ней делать. Я шел и ничего не понимал в этом новом мире, ничего. Подсознательно я выбирал для себя новый путь, и только что испытанное, влекуще – сладостное наслаждение властно манило меня пальчиком, обещая наступление новой эпохи, новой весны. Обнаженные девочки в обольщающих позах, одна прекрасней другой прельщали мое воображение. Странное дело, они явственно вырастали передо мной из больших деревянных кадок, словно жасминные и розовые кусты. Даже воздух наполнился благовонием, на белые сугробы осыпалось сиреневое тепло их дыхания. Это было похоже на наваждение, искушение, какую-то безумную прихоть, но я жаждал вновь окунуться в блеск и радость юности, в ее горячую и сияющую бездну – любой ценой…
Что-то дорогое моему сердцу, но чрезвычайно хрупкое, дрогнуло во мне, будто ларец с драгоценной иконой – на длинной волосяной нитке, подвешенный над пропастью. »Надя!»,- вдруг произнесли губы, – я услышал имя и остановился. »Надя, как же так», – впервые подумал я о жене, и мое сердце обожгла тревога. Впервые за эту ночь я обретал способность мыслить ясно. Это моя жена, моя Надя, приготовила мне этот подарок. Моя Надя не была жертвенной женщиной, вовсе нет. Она была обычной женщиной-собственницей, и даже порой излишне напрягала меня своей ревностью, своей подозрительностью. Что же случилось? Впервые я подумал о ее чувствах. Впервые не за всю жизнь – а за большой промежуток времени. Что побудило ее? Люди всю жизнь живут вместе и ничего не знают друг о друге. Привычка стирает отношения, и мы порой относимся к дорогим людям, почти как к удобной мебели. Что знал я о своей жене? Любила ли она меня? Конечно, была влюблена, когда выходила за меня замуж. Но я подумал об этом, только вспомнив свадебные фотографии, где она стояла с высокой прической, с безумным от счастья лицом. Я плохо помнил нашу свадьбу, свои чувства, – возможно, только женщины способны удерживать эти воспоминания. И что было сейчас? Так ли мы все уверены в любви своих жен? Нет, я вовсе не имею в виду верность, не о ней сейчас речь. Я где-то читал, что 97 % процентов супружеских пар, проживших более двадцати лет, держит вместе лишь страх одиночества, нищеты, привычка ,отсутствие лишней жилплощади, дети, внуки. И только три процента из ста, счастливчики, которые смогли удержать свои чувства. И что была для меня Надя? И зачем она это сделала? А что, если страх и ревность так одолели ее, что она решила встретиться с ними лицом к лицу? Разве она не рисковала? Разве не боялась, что выпущенный на свободу бес ударит мне в ребро, и я пущусь во все тяжкие? Разве может хоть одна женщина быть в этом уверена, решаясь на подобный поступок? Жена работала в научной лаборатории по исследованию мозга. Провела на мне опыт? Сделала это ради себя? Как маленькая своенравная девочка, всю жизнь боявшаяся огня, решилась засунуть в него руку по самый локоть? Пыталась бесстрашно доказать мне свою любовь, в которую уже сама давно не верила? Испытывала мою любовь, в глубине души тая надежду, что я откажусь? Позвоню, и крикну возмущенным голосом: Как ты могла подумать, что я на это пойду? Мысли слетались в мою голову, будто коршуны и беспрерывно долбили мой мозг.
Я отчетливо понял одно – я хотел, чтобы жена меня любила. И это бы являлось единственной причиной, по которой она решилась сделать мне этот подарок. Несмотря на очевидную эгоистичность этого желания, которое удивило и смутило меня, я вдруг вспомнил, что такие люди, как Гитлер и Муссолини, несмотря на свою невиданную бесчеловечность, так же, как обычные люди, мечтали о любви. И только тогда поверили и пустили в свою жизнь преданных возлюбленных – Еву Браун и Клару Петаччи, когда те, будучи ими отвергнуты, представили самые убедительные доказательства своих чувств – пытались покончить с собой. Эти простые женщины, не отличающиеся большим умом и талантами, нашли самый верный способ пробиться в сердца великих тиранов. Отныне они всегда были рядом – до самого последнего часа. Мы все, богатые и бедные, обыкновенные и гениальные, старые и молодые – мечтаем о бескорыстной любви. Но существует ли она в реальности? И разве это не закон Вселенной – получил ровно столько, сколько отдал?
Не дожидаясь лифта, я почти взлетел на пятый этаж, открыл дверь и зашел в комнату.
Жена стояла у окна. Она показалась мне такой маленькой, незнакомой и беспомощной – в этих первых лучах солнца. Она стояла почти безмолвно, но я вдруг почувствовал, как обеспокоено ее сердце, как толчками, неровно пульсирует кровь, как пальцы теребят тонкую ткань белой занавеси.
-Почему ты это сделала, Надя? – шепотом спросил я.
– Многие люди пребывают в депрессии, то есть они находятся в отчаянии, но так привыкли обманывать себя, что даже не подозревают, что они в отчаянии. Мне кажется, тебе так долго было плохо. Я скажу тебе вот что…Я скажу тебе …Подожди, ты только не перебивай меня…
Она задыхалась и плакала. Какой правдой и чистотой, какой неподдельной искренностью звучали ее слова, какие теплые слезы лились из ее голубых глаз! И она была не в силах больше произнести ни слова, я обхватил ее руками и прижал к себе, как больного ребенка. Как давно она не изливала мне свою душу! Все сияло во мне, мир мерцал и переливался новыми красками, отныне я бы любим, кому-то было очень важным – слушать мои тайные признания. Мы говорили с женой, перебивая друг друга, как сумасшедшие подростки. И, несмотря на нелепую, сбивчатую речь, слезы, непрерывно текущие по лицу жены, мы прекрасно понимали друг друга. У нас отныне была общая тайна, порочное приключение, мы оба – хоть и по-разному, пережили его. Это был наш всемирный потоп, после которого мир погибает, или возрождается заново. Я едва не поддался стремлению волн, едва избежал манящей пучины. Я обнимал свою жену, как Ной, вышедший на твердую землю – отныне она была мне ближе и дороже, чем когда-либо в жизни. Как это произошло? Я не знал.
Во мне будто распахнулось какое-то окно – я внезапно понял, как сильно любил эту маленькую женщину. Сколько лет я скрывал свои чувства от самого себя! Они таились так глубоко в моей груди, что я думал, что они давно погибли. Я казался себе одиноким и бесчувственным и готов был поверить, что у меня вовсе нет сердца. Но я был способен чувствовать, способен любить. И я любил свою жену. Она была у меня нейрохирургом, последователем Н. П. Бехтеревой. Надя расходилась с ней в одном пункте – она была убеждена, что шоковая терапия в любом виде, требующая от человека максимального напряжения его физических и душевных резервов, вполне оправдана,- если требуется вырвать человека из длительной депрессии. Бехтерева считала намеренное истощение сил неоправданным риском… Теперь я отчетливо вспоминал, как звала меня Надя, как долго и настойчиво пыталась пробить скорлупу моего уныния. Я слышал ее голос – словно эхо в горах, так же я воспринимал остальной мир – будто сквозь мутное толстое стекло.
Я больше не завидовал жене, увлеченной своей работой, зарабатывающей больше меня. Я вытащил на поверхность эту зависть и это раздражение, свои страхи, и тайное желание мести. Моя жена выглядела очень молодо – и как я до сих пор этого не замечал?
–И что тебе делала Катя?- вкрадчивым и страшным голосом спрашивала меня жена, стягивая с себя шелковое платье цвета слоновьей кости.
-О-о-о,- я мечтательно закатывал глаза,- она, вот так поднимала колени, – шептал я и крался к своей краснеющей от стыда женщине, рассказывая ей в немыслимых деталях, что же еще такое вытворяла на нашей кровати эта дрянная девчонка. Эти безумные подробности, которые приходилось с каждым разом выдумывать, страшно заводили ее…
Но даже сидеть возле нее, глядя, как перед сном , сжимая губами колючие шпильки, она распускает душистые косы, осторожно вбивает в кожу лица белый комочек блестящего крема – было для меня счастьем… Я возвращался к своей жене, как к своей душе, как Одиссей после долгого странствия возвратился к своей Пенелопе. Теплый, ароматный свет, что струился от ее дымчатых волос, рук пробуждал в моем сердце смутную потребность в преданности и чистоте. Я хотел уберечь в душе этот мир, ведь все самое редкое и прекрасное – оно же и самое хрупкое…
Но и колонны самого дивного храма стоят отдельно. Наряду со светлым и ненаглядным силуэтом моей жены, стоящей у окна в то утро, я унесу с собой воспоминание и этой шальной ночи- шелковистый запах порочной юности, тонкие изящные пальцы , медленно расстегивающие перламутровые пуговки … Да разве этого мало? Разве перечисление машин, яхт и счетов в банке можно отнести к тем бесценным и дорогим сердцу картинам, которые можно взять с собой в могилу? И я больше не боялся смерти. Ведь любовь сильнее ее.
И только набрав эти воспоминания, я смог услышать в небесах отголоски вечной мольбы, голубым потоком льющейся с небес, гибельно искажающейся от соприкосновения с нашим омраченным разумом. Я осознал, что вовсе не бессмертен. И что живому псу лучше, нежели мертвому льву. Я отчетливо понял, что жить, будто впереди тысяча лет – удел лишь безумных людей, пребывающих в полном забвении. Я сам недавно был таким. И только мертвый не может поправить свои дела, ведь там, в могиле – ничего этого уже не будет – ни сил, ни возможности, ни памяти…
И еще я часто думал – а смог бы сделать это ради жены? И не находил ответа…
Страницы: 1 2
Думаю, что душевность подарка важна не только для мужчин, но и для женщин. Тут мы в одной лодке. Поэтому сегодня, 8 марта, хочу пожелать Тамаре Алексеевой и всем женщинам, любви, вдохновения и успехов.