Эта история не давалась мне много лет. Я пыталась описать ее, когда мне было пятнадцать, то есть по свежим следам. Потом ровно через десять лет. Через тридцать.
Я думала, что с годами стану мудрее и подберу какие-то особенные, нужные слова. Но все получалось наоборот. Я написала сотню вариантов этих событий, стараясь сохранять правдивость.
Неужели так трудно изобразить первую любовь? У других ведь получалось – например, у Тургенева.
Описать непостижимое и непонятное – простым языком, понятным любому человеку?
Но только сейчас, когда косы мои стали белы, я перестала бояться. Ведь именно страх мешал мне, не правда ли?
Итак, мне было пятнадцать лет. Летние каникулы я проводила у бабушки в деревне. Я не искала подруг, мне нравилось одиночество. Я много читала, рисовала, мечтала. Перед бабушкиным домом был большой луг, весь в цветах. Дальше – крутой обрыв. Внизу когда-то давно протекала река, а сейчас остались лишь небольшие провалы, заполненные водой. Там я и проводила все свое время.
Бабушка не донимала меня работой на огороде. Возможно, моей свободе способствовало заключение врачей. Они утверждали, что мне строжайше запрещено бегать, прыгать, кататься на лыжах. Из-за больного сердца я была освобождена от физкультуры.
Только я одна знала, что это неправда, про сердце. Я карабкалась по крутому склону вверх и вниз, забиралась на самые высокие деревья. И чувствовала себя превосходно.
В четырнадцать лет мой организм ощутимо перестроился. Я словно настежь распахнула двери и вышла из безмятежного существования. Стала часто смотреться в зеркало, расплетала свои косы. Волнистые и длинные волосы завивала на скрученные в трубочку бумажки. Утром у меня были настоящие локоны. Как у барышень прошлого века. В бабушкином сундуке я откопала старинные отрезы на платья, чудом сохранившиеся. Сшила из них длинные платья, похожие на ночные рубашки. И так ходила по саду, воображая себя то графиней, то баронессой. Читала вслух стихи о любви. Старалась говорить стихами.
-Ах ты, господи,- всплескивала руками бабушка. – Ну, чистое дитя! Ты смотри, от дома – никуда. Ребятни нынче много, из Москвы понаехали. Раньше, помню, в пруду купались. Девки в одной стороне, парни – в другой. Купальников никаких не было. Мылись в чем мать родила. И чтоб там глупости какие – боже упаси! На берег выходили, одевались, никто не подглядывал. А сейчас разве можно так? Как церковь взорвали, так охальников кругом развелось. Взять вот Халимона, он самый главный на селе хулиган. Сколько девок огулял, испортил! Без креста человек. А мы с его бабушкой в юности дружили. Ох, и стыдливая была! Кто из парней посмотрит, так она вся краской зальется, под платок кудри спрячет.
-И что этот Халимон?- затаив дыхание, перебивала я бабушку. Слова «огулял», «испортил» меня завораживали. У меня самой щеки огнем полыхали. Передо мной так живо, одушевленно возникали картины, как четкие снимки. Это была моя, далекая от правды, волшебная и сильная реальность.
-Я ж тебе говорю: бойся его, как огня. На пруд не ходи. Он парень взрослый, девятнадцать ему. Заиграет тебя, в подоле дитя принесешь. А я что матери твоей скажу? Что не углядела?
-Да я, бабушка, и так никуда не хожу. Ты меня даже в магазин не пускаешь. И как я этого Халимона среди всех признаю? Он что, один на деревне видный?
-Видных много. А он один. Глаз ему в драке проткнули. Искусственный вставили. Так вроде незаметно. Но после этого его словно подменили. Школу бросил. Грубый стал, без креста. В магазин тебя не пускаю – он рядом живет. Поняла?
Мне сразу захотелось вырваться на свободу: на пруд, в клуб, в магазин. А клуб-то рядом, через два дома. Почти каждый день кино показывают, потом танцы. Но бабушка рано дверь на засов запирает. Говорит, свет экономим. Я лежу в темноте, вглядываюсь в нее, танцую в ней, увитая фантазиями, как белым тюлем.
Я точно знала, чего мне теперь совершенно не хочется: читать книги, рисовать цветы, сидеть и мечтать в унылом логу. Еще ходить в длинных платьях, пропахших нафталином.
«Завра сбегаю на пруд,- осторожно, как о чем-то опасном, думала я, засыпая. – Буквально на минуточку».
Утро было солнечным. Я шла, не думая куда и зачем. Раньше я никогда не была на пруду одна, только с бабушкой. Место было совсем незнакомое. Народу мало. Я скинула с себя платье, оставшись в купальнике. Вошла в теплую воду. Плавать я не умела. Прошла еще несколько шагов и внезапно потеряла под ногами опору. Буквально провалилась в воду. Со мной всегда так было, ведь я боялась воды. « Всё, я погибла»,- мелькнуло в моей голове. Но тут меня кто-то крепко обхватил и выдернул из воды. Я услышала смех, но ничего не увидела: в глаза попал песок, было больно. Испытывая жуткий ужас, я вцепилась руками в спасителя, обвилась вокруг него, как лоза винограда обвивает колонну. Я слышала хохот, но мне было все равно. Я не отпускала от себя заливающегося смехом человека, пока не почувствовала ногами землю. Глаза нестерпимо резало. Но что-то все-таки было видно. Я обнимала загорелого смеющегося парня. И не просто обнимала, а практически его целовала!
Бог мой! Моя душа вовсе не подозревала о том, что творят мои руки! Даже щеки мои участвовали в этом объятии!
– Так нравится обниматься?- продолжая улыбаться, ехидно спросил парень.
Я разревелась.
-Ты что, правда тонула?- услышала я испуганный голос. Слезы промыли глаза, и я разглядела парня, стоящего рядом. Он был высокий, мускулистый, темноволосый. Загорелый.
-Ты меня так обнимала, я не знал, что и подумать!- веселился он.- Ну посуди сама: берег в двух шагах, а ты лежишь в воде и орешь, как ненормальная. Я думал, тебя змея укусила, хотя последний раз это было лет сто назад.
-Я тебя обнимала?!- испугалась я. Краска стыда залила мое лицо, шею. Покраснели даже руки.
-Да, да,- развлекался этот паршивец,- ты даже пыталась меня поцеловать. Я подумал: ну и молодежь пошла, просто отчаянная девчонка какая-то.
Нет, с меня хватит. Я молча натянула на себя платье и побежала прочь с этого места.
-Постой, ты куда? Да постой ты, стрекоза!- закричал он, догнал меня в два прыжка и уже шагал рядом.
-Я провожу тебя, а то не ровен час, опять куда-нибудь вляпаешься.
– Ага, держи карман шире, – со злобой подумала я и прибавила шаг. И тут произошло невероятное: я рухнула буквально на ровном месте! Неуклюже растянулась на дороге, умудрившись порвать платье.
-Ну вот, что я говорил!- страшно развеселился мой попутчик. – Да тебя на руках нести надо.
И что вы думаете? Он подхватил меня на руки, как веточку, и легко понес по дороге. От неожиданности я потеряла дар речи. Когда мы вышли на дорогу, он, с трудом сдерживая улыбку, спросил меня:
-Ну, дальше я не знаю. Чьих ты будешь? Направо поворачивать или налево?
Парень внимательно, с нескрываемым любопытством смотрел мне прямо в глаза. Он уже широко, во весь рот ухмылялся. Зубы у него были классные: ровные, белые. На загорелом лице это было особенно красиво.
-Налево,- приказала я. Меня охватила какая-то непонятная храбрость. – Налево иди. Потом надо в лог спуститься, потом подняться. Там мой дом, бабушки Гарасихи. Анны Герасимовны.
-Ах, вот ты чья! Я-то подумал, приезжая. А ты своя. Моя бабушка с твоей в подругах ходили.
Мое сердце екнула.
-А как тебя зовут?- испугано спросила я.
-Все Халимоном кличут. А мама Женькой назвала.
Я посмотрела в его глаза. Да, один был не совсем обычный. И как я теперь с его рук спрыгну? Подумает, что из-за глаза испугалась. Неудобно. Он что, меня дома нести собрался?
Так и донес. До самого бабушкиного дома.
-Приходи сегодня в клуб. Я буду тебя ждать,- сказал мне на прощанье.
Я подошла к дому, открыла дверь, вошла. Шаги были легкие и необычные, словно я плыла по воздуху. Легла на кровать и закрыла глаза. «Не может быть. Этого не может быть»,- стучало в голове.
Время тянулось очень медленно. Какой-то длинный-предлинный день. Я была чрезвычайно возбуждена, то и дело подбегала и смотрелась в зеркало. Глаза сверкали и казались огромными, темными. Я облизала губы. Они горели и казались красными, будто я их перцем помазала. Маленькие такие перчинки, жгучие. Бабушка смотрела на меня настороженно. Чтобы усыпить ее бдительность, съела целую гору пышек.
Вот, наконец, звякнуло и заскрипело: бабушка закрывает дверь. Молится, ложится спать. Спит она крепко. Как все оказалось просто: осторожно открыть дверь и нырнуть в опасную темноту. Буквально рядом, в двух шагах звучала музыка. Я нерешительно подошла к клубу. Перед дверью толпился ребята.
-О, новенькая!- крикнул один. И тут же получил хорошую затрещину. Ко мне быстрым шагом шел Женька – Халимон. Сердце мое бешено колотилось. Он уверено взял меня за руку, и мы пошли. Мимо клуба, мимо домов. Все дальше и дальше, за деревню. Я готова была идти куда угодно, я была словно заговоренная. Дорога то поднималась вверх, то сбегала вниз. Иногда я взглядывала на него. В темноте Женька казался необыкновенным. У него был светлый льняной костюм. Фонарей уже не было, свет шел только от луны. Мы не разговаривали. Я видела его смущение и даже растерянность. Прилагая отчаянные усилия, он пытался что-то сказать, но то и дело сбивался. Это же надо – Халимон волнуется!
Все, что я твердо знала, например, понятие о земле и небе, поменялось местами. Я достигла единственного понимания: я ничего не знаю и не знала никогда.
Было невероятное звездное мерцание…
-Ты что, никогда не целовалась?
-Нет. Никогда.
-А тогда, на реке, почему кричала?
-Я не умею плавать…
-Но ты была у самого берега…
-Значит, я звала тебя…
Под светом луны все казалось ужасно красивым. Эти два слова – «ужас» и «красота» -вошли в мою жизнь вместе с Женькой. Серебристые капли воды на его загорелом теле, светящиеся волосы, и даже карие его глаза отливали серебром. «Меркурий, древний бог, это он сошел на землю. Ради меня».
Мои чувства к нему бессильны были выразить любые слова. Но днем я старательно его избегала. Сидела дома, пыталась понять, почему сижу, когда Женька мечется весь день перед моим домом. И ничего не понимала. Ясно чувствовала лишь одно: я была бессильна и даже беспомощна перед чем-то прекрасным и ужасным. От моего детского кокетства не осталось и следа. Страсть свою я тщательно скрывала за неловкими и даже глупыми словами. Женька тоже мало говорил, а в иные минуты, когда решался что-то сказать, краснел и кашлял. Иногда мне хотелось хлестнуть его по щекам, чтобы он очнулся.
Мы виделись каждую ночь. Он стал приезжать на мопеде. Старенький мопед трещал на всю деревню. Я садилась сзади, обхватывала Женьку руками, и мы с грохотом улетали куда глаза глядят. Этот мопед был чудом! Я могла обнимать Женьку за шею, за плечи, прижиматься губами к волосам, класть голову на его плечо. У меня была полная свобода. Почему же у него ее не было? Мы проезжали стога сена, лес, высокие травы, а ему хоть бы что! Разве бабушка не рассказывала мне, что он огулял много девок? Это что же получается? Их он огулял, а меня огулять даже попыток не делает!
Моя ли ранняя чувственность была тому виной или то, что Женька действительно относился ко мне слишком нежно, но я неистово и страстно мечтала о другом. Я только об этом и думала. Господи, однажды я додумалась до того, чтобы усыпить его и совершить с ним грехопадение. Но одно дело – придумать, и совсем другое – осуществить. Снотворных таблеток, как выяснилось, просто так не достанешь. Но даже если все получится, как я это сделаю со спящим парнем? Одна мысль о его обнаженном теле сводила меня с ума. Я смотрела на его загорелые крепкие руки, полные яркие губы. От его запаха у меня кружилась голова. Хоть плачь на горе, распустив волосы! Он меня даже целовал редко!
Может, его сбивала с толку моя внешность? Я была худенькая, «слишком хрупкая»- так говорили врачи. Тонкие руки и ноги, да еще это детское лицо. Локоны не помогали, не делали меня старше. Мне надо было непременно поправиться. Тогда все вырастет, как надо и я стану аппетитной, как все деревенские девушки. К бабушкиной радости, я стала налегать на сметану и сливки. Налились, как яблоки, мои щеки. А дальше дело не пошло.
Я бесстыдно совращала Халимона. Заманивала на сеновал, клала руку на грудь,- все было напрасно. Ткала самые тонкие сети, чтобы поймать свою ненаглядную добычу. Мысли мои текли четко и ясно, уверенно неслись в одном направлении, никуда не сворачивая.
Проанализировав свое поведение, я пришла к выводу, что была слишком начитанной, мечтательной и романтичной. Мужчин, скорее всего, интересует другое. Аморальная распущенность – вот что им нужно! И я решила стать девочкой из борделя, публичного дома – ведь я читала об этом.
С чего начать? Укоротила свои длинные платья. Нетерпение меня так переполняло, что, не найдя ножниц, я с треском оторвала подолы. Конечно, переборщила: нельзя было даже слегка наклониться – видны были белые трусики. Я стала вилять бедрами и даже раз словно в шутку ударила бедром Женьку. Он только рассмеялся!
– Какая же ты смешная, маленькая сумасбродка,- сказал он. В голосе его была такая печаль, такая нежность. А глаза…нет, о них нельзя рассказывать, в них смотреть страшно. Два омута, обросшие острой, как нож, осокой. Если не утонешь, то порежешься.
-У тебя уже есть сестра,- пристыженная, скрывая свое униженное отчаяние, шептала я.- Почему ты решил завести себе еще одну?
-Что ты говоришь,- Женька прижал меня к себе, обхватив меня руками.- Ты просто не понимаешь, как я к тебе отношусь…
«Как ты ко мне относишься? Как? Ты ведь никогда не говорил!»- Нет, эти слова я шептала про себя, боясь произнести вслух.
Я узнала, что он спит в саду, в маленьком домике-шалаше. Если бы он позвал меня…
-Я тоже сплю на улице,- соврала я. – У нас за домом целая гора сена. В доме слишком жарко.
В доме летом всегда было прохладно, а гора сена за домом и правда была. Но Женька никак на это не отреагировал. Я следила, сидя у окна.
Тогда я решилась пробраться ночью в его сад. Это было непросто. Его дом был далеко, а идти на виду у всей деревни даже ночью было опасно. Я кралась меж деревьев, затаивалась в кустах. Чуть слышала шаги, падала в траву и ползла туда, где было темно. Почти под утро забралась в его сад. Только перелезла через забор, как на меня напали собаки. Собак я не боюсь, но это были такие злющие звери! Они ободрали мое платье и даже чуть покусали ноги, когда я лезла обратно. Я боялась, что Женька выйдет и застанет меня в таком неприглядном виде. Но потом с удивлением узнала, что собак он никогда не заводил. Я залезла не туда, перепутав дома. Осторожно расспросив бабушку, я выведала, что собак на селе держит только один сумасшедший, и у него даже ружье есть. На этом мои попытки пробраться в Женькин шалаш закончились. Но закрыв глаза, я наяву грезила о том, что было бы, если б я туда пробралась…
– Какая ты еще маленькая, тебе до свадьбы расти и расти. Что же я с тобой буду делать?- вглядывался в меня Женька. Догадывался ли он, что творилось со мной, я не знала.
-А что с другими делаешь, то и со мной, – храбро отвечала я.
-Скоро утро. Я тебя домой отведу, а то Гарасиха с ума сойдет, если тебя хватится.
Утро? Разве мы не прошли всего несколько шагов? Нет, действительно светлело. И вот так каждую ночь. Я с удивлением оглядывалась по сторонам. Бабушка встает рано. Я успевала вовремя. Только коснусь головой подушки, как бабушка просыпается. Опять ничего не заметила…
Как познавать эту жизнь? Постепенно, наощупь, как слепая черепаха? Или с безумной, гибельной отвагой? Как летят на скалы и разбиваются молодые ласточки?
Моя душа, конечно, все знала. Все ответы на все вопросы. Но тело все перепутало, словно плоть спешила переступить запретный порог. И никто не мог спасти меня, остановить…
«Или этой ночью, или никогда». Я встала с переплетенных ветвей, где мы с Женькой сидели после долгой езды на мопеде. Сделала несколько шагов вперед, потом оглянулась. Его глаза сказали, что уже не надо ни о чем беспокоиться. Он показался мне совсем древним, седым и почему-то маленьким. Словно отблеск будущего.
Я скинула с себя платье и бросила его в травы. Чувствовала себе воздушной. Происходящее казалось нереальным. Одновременно меня беспокоило, как я выгляжу сзади, его глазами. Пройдя еще немного, я повернулась и пошла назад. Шла уверенно, дразня Женьку глазами, бедрами. Даже грудь не мешала моей уверенности. «Такая маленькая бывает у ангелов», – упрямо думала я. Как бычок, вскидывала головой, словно готовилась бодаться. Еще один шаг…
Я видела лучистый блеск на своем теле. Луна серебрили волосы, грудь, руки,- я это чувствовала. Но главным были его глаза: ошеломленные, совершенно чужие и бесконечно мои.
Все было так, и не так, как я ожидала. Невероятная сила гнала меня и валила с ног. Я упала в его протянутые руки как подкошенная. Впервые при таком тесном объятии почувствовала его страсть. Все, что должно напрячься, было в нем напряжено до предела. Вся моя решимость внезапно исчезла, испуганно спряталась. Я ощутила какую-то темную и даже мрачную мужскую силу, с трудом сдерживаемую, злобную, отчаянную…
И, странное дело, Женька полыхал жаром, его губы были – сам огонь. Я же, напротив, стала ледяной и прозрачной, как сосулька. Сердце колотилось бешено, меня охватил страх. Он был слишком силен, чтобы не передаться ему. Мой страх пересилил бешенство голодного ненасытного зверя. Эта бессонная ночь полыхала огнем, сверкала льдом. Она навсегда осталась светлой и неумелой. Темной, подобной черной заразе или страшной красоте мрака. Горячие руки бережно перебирали мои локоны, жадно вдыхали запах моих волос, обнаженного тела. Они, эти руки, не гасили света лунных пятен, светлых звезд на моем теле. Но глаза по-прежнему оставались звериными, волчьими. Дыхание жутким и глубоким. Во мне медленно нарастало смятение, я уже дрожала и ежилась от этого изнурительного ужаса и муки. Неужели без этого нельзя обойтись? Разве не лучше случиться этому завтра? Я умоляла рассвет, как молятся богу. И он пришел, оборвав борьбу, чтобы сохранить – совсем на немного – мой стыд, мое девичество.
Другого я и не хотела. Другое я просила еще сильней, еще неистовей.
Эта ночь словно провела угрожающую черту, или убрала ее.
Согнувшись в калачик, я горестно всхлипывала в самом дальнем углу дома, за печкой, на куче всякого тряпья. Казалась себе маленьким существом, какое только бывает на свете. Паучком? Тогда вот этим, что бесстрашно снует перед самым моим носом. Но почему у него такие желтые и страшные, волчьи глаза? Убегай, паук, в сад, к вишням.
Была у нас ранняя вишня, созревала вместе с ландышами.
Наутро приехала мама и забрала меня в город. И больше в деревню не отпускала. Бабушка все узнала, пошла на почту и позвонила ей. В деревне тайны долго не держатся. Как бы я ни кричала, ни просила сбегать хоть на минутку, чтобы проститься, – ничего не помогало.
«Женька меня найдет. Он приедет в город и найдет меня»,- утешала я себя. В конце концов, сама приеду следующим летом.
Я ждала его каждый день. Терпеливо, без истерик ждала. Когда начался учебный год, ждала. На уроках сидела, и мерещилось: вот-вот откроется дверь и просунется его голова. Выходила после уроков, долго стояла на ступеньках на улице. Иногда мне чудилась его фигура и я радостно вскрикивала. Подбегала, раскинув руки. Нет, не он. Настало время, когда Женька стал грезиться повсюду. Я боялась сойти с ума. Один раз вышла из школы и отчетливо увидела его. Я знала, что это был очередной призрак, повернулась и побежала обратно в школу. Мне хотелось бежать от него, где-нибудь спрятаться. Я не признавалась себе, чего боялась. Я жаждала всем сердцем видеть его, но не здесь. Не на виду у своих одноклассников. Пусть вернется то, что было: деревня, ночь и Женька. Мне больше ничего не надо.
Разве можно вернуть время?
Я училась в элитной школе, вместе с детьми обкомовских работников. За ними часто приезжали родители на машинах. Представить Женьку в школьном дворе было невозможно…
Бабушка позвонила весной и попросила приехать. Она никогда не просила приехать с сентября по май, когда я училась. Мама заволновалась, сразу же вызвала такси. Бабушка лежала на кровати и выглядела ужасно. Больная нога распухла. Когда мы с мамой развязали грязные тряпки, из глубокой раны, в которую мог войти кулак, пошел зеленый гной. Бабушку быстро собрали, попросили соседей приглядеть за коровой, и мы уехали. Как оказалось, навсегда. Ногу-то вылечили, но у бабушки оказался рак желудка в последней стадии…
Умирала она тяжело. Странное дело, я ничего не чувствовала к своей горячо любимой бабушке. Я думала только о том, что больше не смогу приехать в деревню. Никогда не увижу Женьку. Бабушка умерла. Женька меня не нашел. Его даже не было на похоронах в деревне. Дом развалился. Там осталась моя душа. А у меня ничего от него не осталось, даже фото.
Бабушку засыпали землей. Я буквально кляла себя, чувство вины душило. Врачи обнаружили у меня опухоль на груди. Они были в недоумении и все не могли принять решение – делать операцию или нет. Мне накладывали на грудь мазь Вишневского, туго перебинтовывали. Смрадный запах черной влажной мази. Этой черной замазкой была облеплена моя грудь, под которой билось сердце. Ее невозможно было отмыть, а запах уничтожить. Словно пустоту, бездну, место, где должна жить любовь, изобретательная жизнь заполнила тем подходящим, что соответствовало моим мыслям, моим чувствам. Бабушку засыпали землей, меня замазали чернотой. И так продолжалось весь учебный год. Никогда до этого я не думала о смерти, будто ее не существовало. Врачи пугали меня, передавали меня из рук в руки, и все предполагали разное. Как-то раз я встретила соседскую девчонку из нашей деревни, Лиду. Набравшись храбрости, спросила о Женьке.
-Да он давно в город перебрался. Работает на Сокольском заводе, живет в общежитии,- охотно рассказала она.- У него девушка есть, скоро свадьба.
Это был тяжелый удар. Как сорванная травинка, моя душа лежала на дороге, в пыли. А я стояла и даже пыталась улыбаться.
И все же, несмотря ни на что, побеждала та прекрасная ночь. Ничто на свете не могло ее уничтожить! Каждый день после работы я садилась в автобус и ехала к проходной Сокольского завода, надеясь его увидеть. Я стояла там часами. Мимо шли рабочие, много людей проходило. Но Женьки среди них не было. Может, я надеялась разжалобить его своей болезнью, близкой смертью? А если ради этого я заболела?
«Я обезумела и заболела, потому что ты исчез из моей жизни». Так я скажу ему. И тогда вернется Женька, а с ним – и все мои светлые звезды.
Я не плакала. Словно замерла, как на зиму застывают личинки насекомых.
Врачи решили все же вырезать эту опухоль. Операция совпала с экзаменами.
-Повезло тебе, – говорили двоечники и троечники.
Но я любила учиться! Я была отличницей! Я напрочь забыла об этом! Тоненькой струйкой, величиной с волосок, в меня потекла жизнь. Не поверите, я видела эту ниточку. Будто доили крошечную коровку, величиной с детскую ладошку.
-Я буду сдавать экзамены,- твердо сказала я себе. Я знала наизусть столько стихов, даже прозу я запоминала страницами.
И опухоль неожиданно исчезла. Словно ее никогда и не было. Я сдала экзамены на «отлично», поступила в педагогический институт на заочное отделение. Устроилась на работу лаборанткой по физике.
Вспоминала ли я Женьку?
Я не забывала его ни на минуту. Он ранил мое сердце, и рана эта не заживала. Образовалась пустота. Он меня не нашел, не приехал. Деревня рядом, сорок километров от города. Я даже не подумала о том, что могла бы ему написать. Он был взрослым парнем. И все мог, если бы захотел…
Внутренний голос подсказал мне выход: «Выходи замуж, рожай детей. Жизнь продолжится. Без Женьки».
И я ему подчинилась, этому голосу.
Замуж я вышла рано и быстро. Мы были знакомы всего несколько дней, когда решили подать заявление в загс. Муж был из профессорской семьи. В первую брачную ночь печально вздохнула, сонными руками стянула с себя белое платье. Оцепенело лежала, глядя в одну точку. Взяла с тумбочки бокал вина, выпила. Муж послушно налил еще. В это мгновенье поразительно смешались аромат белоснежного белья, алая сладость вина. И невыносимая печаль…
Мне было в этой семье неуютно. Рождение детей внесло в мою жизнь много забот и радостей. Дети росли веселыми и шумными. Мир снова стал цветным. И я решила его описать. Первый же роман вызвал успех, что и определило мою дальнейшую судьбу.
Больше всего мне давались рассказы о любви. Ведь в своей жизни я так часто и бурно влюблялась! Создавая вебсайт, я вдруг неожиданно решила найти фотографии всех своих возлюбленных. С Интернетом все стало возможным. Выкладывали школьные фотографии, найти фото любого человека почти не составляло труда. И представьте, я всех их нашла!
Распечатала фотографии, выложила на столе веером. Обычно старая музыка, знакомый запах или образ вызывали у меня яркую и живую картину прошлого.
А тут – ничего. Словно я никогда не ревела до одури, не спала ночами!
Я вглядывалась в лица, пытаясь, как рыбку в аквариуме, выловить хоть одну эмоцию. Возможно, надеясь на бурный отклик из прошлого, я жаждала описать гору любовных страстей. Ведь все это было, было в моей жизни!
Сердце мое молчало. Что, что было не так…
Не хватало одной фотографии. Женьки. Халимона не было. И у меня хватило энергии восполнить этот пробел! Словно я стала прежней девочкой, со странными заскоками, дикими выходками…
Прошло сорок лет, а я отправилась в свою деревню, чтобы добыть Женькину фотографию! Мне совсем не приходило в голову, что я могу увидеть его живьем, услышать его. Я уверяла себя, что мне для нужного дела важно найти только фото. «Мне непременно надо побывать на бабушкиной могиле,- уверяла я себя. – У меня будет уникальный сайт. Рассказы о любви – со всеми фотографиями героев этих рассказов», – радовалась я.
Разве человеческая логика может предугадать, что речь идет только о светлых звездах? Только они преподносят нам невероятные сюрпризы. И это нелепое желание собрать фото сотворила сама Вселенная, чтобы вернуть мою потерянную душу!
Деревня была словно чужая. Деревья казались маленькими. Дома – игрушечными. Новенькая церковь – слишком яркой.
-Только не давайте сторожу на бутылку, ни в коем случае не давайте на бутылку,- попросила незнакомая старушка, провожая меня на кладбище.
-Почему?- машинально ответила я, оглядывая высокие тополя, на которых так же, как и много лет назад, суетились, орали и роняли черные перья грачи.
-Как напьется, совсем дурной делается. Не шалый, нет – а дурной. Заснет где под кустом, а ножки-то больные – осень на дворе.
– Да-а, осень, – задумчиво повторила я и прибавила шагу. Мне хотелось остаться одной. Я ни за что бы не обратилась к этому сторожу, который будет выклянчивать на бутылку, и к этой назойливой бабке, если бы помнила, где находится могилка бабушки. И где-то в глубине души я боялась вопроса, одного единственного вопроса и сейчас бежала не от этой сердобольной старушки…
«Почему ты ни разу не приехала на могилку? Почему ты ни разу не приехала?»
И я изо всех сил пыталась оправдаться перед самой собой, найти единственные слова. Но слова не находились…
Я едва успевала за маленьким старичком-сторожем, который, несмотря на скрюченные, какие-то вывороченные ножки, довольно быстро шел, почти бежал меж заросших могилок. «Вымирает село, – подумала я,- иначе бы за могилками ухаживали. Как же выглядит бабушкина могилка? В крапиве и бурьяне…»
Но могилка оказалась в полном порядке.
Бабушка, милая, прости меня…
И как промелькнула, как быстро – эта жизнь. И так все замутилось и запуталось, бабушка.
И тут я, уже никого не стесняясь, опустилась на землю и заголосила в полный голос: «И как же ты покинула меня, бабушка? И все, все после этого пошло не так, все, бабушка. И Женьку я больше никогда не видела, он не нашел, не пришел ко мне, бабушка!
А я ненавижу этот мир, бабушка! Почему ты умерла и бросила меня?! Мне даже не к кому было приехать, некому пожаловаться, я потеряла выход! Все-все с твоей смертью оборвалось! И Женька меня не нашел, он обещал. Я весь год денечки до лета считала, а ты взяла, да и бросила меня перед самым летом! Как я могла Женьку повидать, ведь он жил в деревне, а мама меня не пускала! Вы предали меня, и мир после этого стал страшным, пугающим!
Какие сны мне снились после тебя, бабушка, какие страшные сны мне до сих пор снятся!
Каждую ночь вокруг меня рушится город – все охвачено пламенем, падают здания, и нет никакого выхода. Под ногами горит земля, а из железных небес, невозвратно опаливших мою любовь к жизни, летят огромные зловещие кресты…И я остаюсь одна – посреди мира, лишенного любви…
Что мне делать ?
Травка убрана, лавочка не рассохлась, березка…Как странно, березке лет пять, не больше. Кто же приезжал к тебе, бабушка?
-На земле-то холодно. Ты бы встала…
Я оглянулась по сторонам. Кто это говорит? Бабушка?
-Садись на лавочку, Тома. Она крепкая. Я ее летом приладил.
Я снова обернулась. Маленький, худенький дедушка. Откуда он знает, как меня зовут? Седой, заросший, лица почти не видно. Штанишки почти детские, с заплатками. Ножки вовнутрь, сапоги огромные.
«Ноги распухшие», – догадалась я. Руки сложены крест-накрест, коричневые. Как засохшие коренья. Подрагивают. «Ах, так ведь он должен просить на бутылку», – вспомнила я и стала торопливо расстегивать сумочку. Деньги, как назло, куда-то запропастились, и было неприятно рыться, выискивая помельче. Я вынула и протянула тысячу рублей. Дед стоял молча, денег не брал.
-Ты что, дед,- удивилась я. И увидела его глаза, вернее один глаз…Не может быть…. Не может быть…
-Здравствуй, Тома,- сказал Халимон.
-Женя… Ты…Ты что, Женька,- почти лепетала я, стараясь спастись, оградиться этим шепотом от всего ужасного и бессмысленного, что на меня свалилось. И как тут описать эти чувства, какие подобрать слова, чтобы выразить хоть сотую часть этого отчаяния, разочарования, – перед этим невозвратным и безжалостным временем…
Хотелось убежать, закричать, ударить, убить этого человека, который почему-то назвался Женькой, который зачем-то сказал неправду …
В этом человеке не было ничего общего с Женькой. Не было рта, который можно было целовать. Вместо глаза тоже ничего не было. Лицо было страшным. Вся плоть его не вызывала ничего, что хоть отдаленно бы вызвало хоть что-то похожее на любовь.
– Что ж ты так выглядишь, – с ненавистью сказала я, в изнеможении опускаясь на лавочку,- как дед, что ж ты не надел свой белый костюм?- слезы злые, бессильные, душили меня, я глотала их где-то на подступах к выходу, и старалась держаться, и крепилась изо всех сил…
-Если бы я знал, что ты приедешь, я бы оделся. У меня костюм есть хороший, только черный.
-А тот, белый?- бессмысленно твердила я.- Белый где? И почему ты стал дедом? Почему?
Женька смотрел на меня, Боже, как он смотрел! А потом пришли люди. Они были в черных одеждах и увели его. Последней шла сердитая бабка, она все оглядывалась на Женьку. Я, как во сне, медленно пошла за ними, шла и шла, пока голоса людей совсем не смолкли. Я раздвигала колючие ветки и еще не понимала, беда произошла, или что еще. И звучали слова – мои и Женькины, и они струились со всех веток…
-Почему же ты меня покинул?
-Я тебя никогда не покидал…
-Почему ты не нашел меня в городе, почему ты так страшно и навсегда исчез из моей жизни?
-Бабушка твоя на коленях передо мной стояла. Она умоляла меня бросить тебя. Уверяла, что я испорчу твою жизнь.
– И только из-за этого? Быстро же она тебя уговорила, раз ты так скоро женился!
-Я женился нескоро, Тома. Через десять лет. И то из жалости. Лидка, соседка твоя, она была женой моей. И то недолго. Не смог я жить с ней, да ни с кем бы не смог.
– Я любил только тебя. Я никогда не забывал. Никогда…
– Если бы тогда, возле школы, ты не убежала, увидев меня, я бы переступил через все запреты, все клятвы. Но твой испуг… ты стыдилась меня, ты хотела, я чувствовал это всем сердцем, чтобы все было, как раньше: ночь, деревня, и только мы одни.
Я вдруг вспомнила вокзал, эту Лиду, которая уверяла меня, что Женька скоро женится. Вспомнила, как убежала от Женьки, уверяя себя, что он мне померещился.
И вдруг что-то произошло… Будто наложение снимков. На первый, отчетливый, был наложен другой, давний и призрачный, из другого мира. Там была сумасшедшая юность, светлые звезды. И они, эти звезды оказались всесильными – просочились, проплавили время,- а что ему, времени, как прикажут, так и будет… и Женька стоял передо мной, молодой и желанный, и этот маленький одноглазый старичок – тоже Женька. Можно было на этом остановиться. Но я описываю реальные события, и здесь мне не хотелось бы лукавить. Это я предала его, я поверила чужому человеку. Я сама, и никто другой, непоправимо испортила свою жизнь.
Нам больше не суждено было встретиться. Женька умер в тот же день, вернее, ночь, когда мы увиделись. Мне все рассказала его сестра. Мы были на кладбище, стояли возле его могилы. Я подошла ближе и погладила фотографию. Он там был молодым. Таким, каким я его встретила впервые. И я вдруг поняла: смерти нет! Женька был рядом, он никуда не ушел. Это было такое ясное понимание, такая правда, что я даже улыбнулась.
И душа наполнилась светлыми звездами, закрыв все просветы, доступные злу. Наполнилась всем самым светлым и священным, единственным и бессмертным, что уйдет с нами в вечный мир…
