Я училась в седьмом классе. Учебный год подходил к концу, когда врачи обнаружили у меня шумы в сердце. Мама встревожилась и по совету врачей решила отправить меня в санаторий. Он находился недалеко от моего города, в селе Добром. Санаторий называли «сердечным», так как там лечили сердце. Больной я себя вовсе не считала. Сердце мое не болело, но было переполнено печалью: росла я словно не по дням, а по часам, и уже в 13 лет выглядела тощей дылдой с длинными и тонкими ногами.
Как на зло, меня повсюду, куда ни кинь взор, окружали грудастые ровесницы, с плотными икрами и округлыми бедрами. А куда я кидала свой взор? Класс, где я училась – это раз. Двор, где молодежь проводила все вечера – это два. Беседки, столы под яблонями, лавки возле подъездов, все было облеплено ребятней всех возрастов. Бренчали гитары, пели песни, прыгали в резинки, играли «в садовника». Да чем мы только не занимались!
Меня дразнили «Буратиной». Ведь в придачу к длинным ногам у меня был длинный нос.
Тонкие и длинные руки, ноги, нос и волосы,- боже, как я себя ненавидела!
Ни один мужской взгляд не останавливался на мне, я не получала записок, не было игривых приставаний.
А ведь мои ровесницы всё это имели. Будто на смех, природа одарила меня невообразимой влюбчивостью. И объектом своего внимания я выбирала самых видных парней. Я была для них пылинкой, сорной травкой, выброшенной в клумбу косточкой сливы. Такими словами я растравляла свое неокрепшее сердце, и моя подушка не просыхала от ночных слез. Правда, плакала я тихо, и в свою беду никого не посвящала. О-о-о, я держала себя славной мышкой, делала вид веселой и необидчивой паиньки. Это, кстати, срабатывало. Меня переставали замечать, обзывать «Буратиной». Да и правда, стоит ли обращать внимание на тень? Я тихонько проскальзывала во двор, незаметно пристраивалась туда, где было больше детворы, шума и веселья.
Но затаенная обида на судьбу и неизбежные переживания неполноценности сделали меня излишне осторожной. Я редко вступала в игры. Гораздо безопасней было просто наблюдать, как играют другие.
В «сердечном» санатории я надеялась залечить свои душевные раны. Был составлен четкий план работы над собой. Главным пунктом, жирным шрифтом было выделено самое главное: «Никаких влюбленностей»! Я считала, что этот дефект природы можно выправить, как сломанную косточку. И тогда я буду вознаграждена: вся моя конструкция в целом восстановится и волшебным образом появится бюст.
И представьте себе, я действительно поверила, что это возможно!
То ли сработала отдаленность от привычного места обитания, то ли мой решительный настрой, но проходили дни за днями, а я сохраняла полное спокойствие духа. Жила среди новых подруг настороженно, с недоверием встречая каждый новый день. Но без всяких глупостей!
Ведь в самом невинном месте, в строжайшей атмосфере бесконечных лечебных процедур, то есть вопреки всему, я всегда могла бы отыскать себе тайную волнующую жизнь.
Думаете, в этом санатории не было красивых мальчиков? Или их – хилых и болезненных – возили в лечебных колясках?
О, это было бы для меня огромным облегчением! Я бы не впала в опасность в очередной раз испытать на себе всю силу моего характера – страстного и необузданного…
Директриса санатория, полногрудая и низкорослая Марья Ивановна, сварливая и склочная женщина, впервые отменила больничную одежду – бледно-голубые рубашки и штаны. Почему?
Загадка скоро разрешилась: в санатории ожидали иностранцев. Слух прошел, но без подробностей. Откуда иностранцы? Сколько их? Почему прислали сюда, в обычный старый санаторий, в котором давно не было ремонта?
Выяснилось, что они уже прибыли и живут в отдельном корпусе, ожидая окончания карантина, положенного для прибывших из другой страны. Оказалось, это были не совсем настоящие иностранцы. Брат и сестра были русскими, но всю жизнь провели в Америке, где работали их родители. Для меня так и сталось загадкой, почему они оказались в такой глуши.
Это они отказались носить одинаковую для всех одежду, и Марья Ивановна, еще хранившая в памяти страшные последствия послевоенных доносов, пришла в невероятное волнение. Поразмыслив и так и эдак, она махнула рукой: носите что хотите. Вероятно, она смирилась лишь отчасти, ведь поговаривали, что эти подростки приехали ненадолго, пока разрешатся какие-то дела, связанные с их родителями.
Впервые мы увидели их в столовой, во время беда. Они вошли, шумно переговариваясь, на мгновенье остановились, выискивая свободные места, и так же шумно уселись за свободный столик. Запах! Они принесли с собой незнакомый запах духов. В то время мы ими не пользовались, да их и в продаже не было. Их доставали по великому блату.
Господи, да мы все чуть со стульев не свалились, разглядывая незнакомую одежду! Платье у девочки было из бледно- розового плотного шелка. Сверху шла белая тончайшая сетка. Волосы у Эммы ( так ее звали) были гладко зачесаны и забраны в высокий пучок. И еще она была обута в лакированные туфельки. Эдвард, высокий черноволосый парень, тоже одет был очень элегантно. В моде были брюки клеш, на нем они смотрелись шикарно. Шоколадные вельветовые брюки и белая водолазка. Они были для нас словно инопланетяне. Всё, от головы до кончиков пальцев в них было непривычно. Они были более уверенными, более раскованными.
Заметив всеобщее внимание, Эмма вся закрутилась на стуле. Она, громко и неестественно хохоча, пыталась подцепить вилкой блин. Это ей почему-то не удавалось. Эдвард ел невозмутимо и очень изящно. Он что-то говорил сестре, видимо, пытался ее успокоить. Она выпила чай и с вызовом оглядела присутствующих, включая поваров, которые толпились в дверях, с любопытством оглядывая новичков.
Девчонки с завистью разглядывали платье Эммы, ее туфельки. Она почти каждый день меняла наряды. Даже лакированные туфельки были у нее разных цветов. Она умудрялась ходить в них повсюду, не спотыкаясь. Нам, девчонкам, Эмма казалась капризной воображалой, надушенной куклой… Она так наигранно взмахивала руками, смеялась, то и дело вытирая губки кружевным платочком! Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что почти все мальчишки в санатории в нее влюбились. А самый хулиганистый, который всегда держал марку, совсем потерял голову: он носил ее сумочку, летний зонтик, книжки… Признаться, насмешки над ним скоро кончились: Лешка служил ей с особой гордостью, которая вызывала уважение. Желающих служить ей было сколько угодно! Я умирала от зависти. У Эммы была красивая высокая грудь. Когда нас водили в кинотеатр, который был в центре села, прохожие оборачивались и смотрели на Эмму. Она шла как королева, с высокой прической. А Лешка держал кружевной зонтик, прикрывая ее хорошенькую головку от солнца. Показывали индийское кино, про любовь.
Вечером в палате только и было разговоров – про Эмму и Эдварда.
В палате нас было восемь человек, девочки примерно одного возраста, 14-16 лет. Все носили лифчики.
– Как же ты так можешь жить, с двумя прыщами вместо груди?- как-то раз спросила меня соседка по койке, маленькая черноглазая Соня.
-Слушай ты, пингвин!- окликнула ее Рая – некрасивая девочка с крупными руками и короткой мальчишеской стрижкой.- Тебе никто не рассказал, что сиськи-то вырастут, а кривые ноги кривыми останутся.
Я ахнула. Во-первых, за меня раньше никто не заступался. Во-вторых, так ловко и метко, хоть записывай! Эта Соня и правда напоминала пингвина. Прозвище крепко прилипло к ней.
-Ты не дрейфь!- подбодрила моя первая в жизни заступница.- Не в сиськах счастье – это запомни.- Они вырастут! – И тут же, без перехода: – Ты на речку пойдешь?
-А можно?- удивилась я.
Речка была рядом, но купаться нам не разрешали. Не хватало персонала, чтобы за всеми приглядывать. За нарушение режима наказывали строго.
Райка, как мне представилась новая подружка, сообщила, что нашла лазейку: во время тихого часа можно улизнуть, и никто не узнает, потому что не увидит. Окна нашей палаты выходили прямо на реку.
-Задушу своими руками, если кто выдаст, – пообещала Райка, открывая окна. Один глаз у нее был чуть прищурен от вскочившего прыща. Это создавало устрашающий разбойничий вид. В палате стало тихо. Мы выпрыгнули на траву и помчались к реке между высоких и пышных кустов.
Вода была теплой, густой от водорослей. Ноги путались в ней. Но я боялась показаться трусливой. Сказать, что я не умею плавать – об этом не могло быть и речи. Я старалась соответствовать своей новой подруге.
Скоро Райка скрылась, растворилась в зеленой воде. Первое время я слышала ее довольные вскрики, стоны, потом они стали затихать. Она уплывала все дальше. Я шла среди воды, цепляя руками белые лилии. Одна, огромная, мне не поддавалась. Я дергала ее на себя, а она хоть бы что! Закончилось тем, что я рухнула в воду, зацепилась за какую-то корягу, заметалась, испугалась и стала тонуть. Это была такая жуткая правда: моя шея была обмотана какими-то змеистыми стеблями, руки и ноги тоже. Я вспомнила о русалках, которые затягивали на дно людей, и закричала от ужаса.
Кто-то схватил меня за волосы и вытащил на свет божий.
-Да, за тобой глаз да глаз,- сказала Райка, прыгая на берегу, отряхиваясь от водорослей. Я почувствовала, что ей даже нравится, что у нее появилась такая бестолковая подруга, за которой надо приглядывать.
Я ничего не скрывала и поведала ей о своих бедах. Показала тетрадь – план с приказом не влюбляться. Странное дело, Рая особенно не удивилась.
-Я думаю, ошибка заключалась в том, что ты не тех выбирала,- вынесла она свой приговор. – Ведь полно же тихих закомплексованных мальчиков, которые только и ждут, пока на них обратят внимание. А ты в кого влюбляешься? В избалованных красивых мальчиков! Не надо душить природу, я имею в виду твою влюбчивость. Надо подкорректировать объекты. Вот я, например..
Тут Райка сбилась, покраснела и закашляла. Несмотря на мою страшную заинтересованность в ее личной истории, ее что-то смутило, и она снова перевела стрелки на меня.
– Вот тебе пример: наш санаторий. Составляем прогнозы. Если тебе хочется избежать страданий, я советую тебе влюбиться в нашего гармониста Гришку. Он хоть и симпатичный, но очень застенчивый. Я его сразу вычислила. Это все потому, что сирота. Видела, какая у него бедная одежда? И гармонь – его единственная доблесть. Но никто не хочет слушать русские народные песни, все хотят танцевать под магнитофон.
А магнитофон привез Володька. Если ты в него влюбишься, то сразу предупреждаю: на него очередь. Деревенские девчонки тебе и морду набьют, если что. Вообразим, что он слегка увлечется тобой. Это продлится недолго, и вот тебе – куча страданий. Но небольшая. Почему небольшая? Я не первый год здесь. И знаю Володьку как облупленного. Он добрый. Несмотря на свои кудри и голубые глаза, он не может выносить девичьих слез. Поэтому он всем старается уделить внимание, умудряется дружить сразу с тремя девчонками, никого не бросает.
Гора страданий – это Эдвард, иностранец. Он долго жил за границей. Отец работал в посольстве. Что-то там не сложилось, об этом никто не знает. Пока родители обустраиваются с работой и жильем, детей на время определили сюда. Это из-за Эммы, у нее с рождения неполадки с сердцем, недостаточность какого-то клапана. Так вот, если ты влюбишься в Эдварда, то я тебя знать не знаю. Я тебе не подушка, поняла? Он жестокий, изнеженный. Его всю жизнь хвалили, развлекали, ублажали, усыпляли. Везде сопровождали и никуда одного не отпускали, теперь до конца жизни будут считаться с его капризами, потакать его прихотям.
-Откуда ты все знаешь?- удивилась я. – Вот только приехала, а все про всех знаешь!
-Так я же третий год сюда приезжаю. Немного обвыклась. Здесь новичков мало. Вот ты да наши иностранцы. И видишь, я на вас все свое внимание направила. У меня брат в тюрьме сидит, за ограбление продуктового магазина. Письма мне пишет. Интересно. Он вроде лидера там, а это удержать не просто. Поучает меня жизни, да я и сама не промах. Эмму быстро разговорила. Она только с виду такая недоступная: тут еще и походка много значит, она же балетом занималась. Одежда, прическа… Поплачут из-за нее наши мальчики, уже плачут…
Ночью я лежала и обдумывала все, что мне Рая рассказала. Угадала ли она, что меня как раз Эдвард и привлек? Да, все правильно. Гора страданий – это он. Но какие же у него глаза, боже мой! Черные, без блеска, да еще со звериным каким-то разрезом, как у оленя. И ресницы – до бровей. Лицо белое-белое. Нет, правда. Я Райке пообещала. У меня план есть. Даже смотреть в его сторону не стану…
Райка была моим спасением, моим ангелом-хранителем. Она обладала бесстрашием и умением заставить себя бояться. Она действительно являлась авторитетом, и ее слушались.
День пролетал незаметно. Утро, зарядка, завтрак, процедуры, поход в лес (кинотеатр, на речку), тихий час, потом игры. Футбол, теннис, хор. Нас буквально затаскивали по разным кружкам, и их было множество. Здание было хоть и старое, сталинской постройки, с колоннами и арками, но комнат там было много. Шахматный кружок, комната с роялем, настольным теннисом, библиотека, даже балетная комната с зеркалами. Разумеется, там проводила время Эмма, а с ней и кучка младших девочек – обожателей.
Я любила читать, и если Райка не вытаскивала меня куда-нибудь, то находила себе уютное кресло возле книг. Здесь пахло особой сыростью, и встречались редкие книги с картинками. Например. «Искусство Китая». Я впивалась глазами в изумрудных драконов и часами могла на них любоваться.
-Что, так нравятся драконы?
Я обернулась.
Передо мной стоял Эдвард. Он был в белом костюме из какой-то необычной ткани. Яркий костюм, словно снег под солнцем. Он даже поблескивал. И черные-черные глаза. Сердце мое громко забилось. « Вспомни Райку. Посмотри на свое платье»,- шептала я себе. Я забыла рассказать главный Райкин совет. «Если тебя прижмет, посмотри на свое платье, и тебе станет легче».
Я посмотрела. Ситцевое ярко-зеленое платье. Зеленка, какой царапины мажут. Мешок мешком. На два размера больше. Если в обтяжку, сразу все будет понятно. Про грудь. А тут – рюшки, банты. Я опустила взгляд вниз, на свои сандалии. Мимоходом оглядела свои исцарапанные ноги. Перевела взгляд на белый костюм и со злобой ответила:
-Тебе чего?
-Да ничего,- растерялся он. – Так, книги смотрю. Вижу, ты часто здесь бываешь.
-Что-то я тебя здесь не видела,- как можно ехидней ответила я и отвернулась, уткнувшись в книгу. «Иди, иди куда шел. Уходи»,- орало мое сердце.
-А я люблю играть в настольный теннис. Но со мной никто не встает в пару.- Он помолчал.- А ты играешь в теннис?
-Играю,- осторожно ответила я.
-Может, попробуем?- предложил Эдвард.
Так он заманил меня в ловушку. Как бы я ни оглядывала свое платье, ноги и руки, ничего не помогало… Все, за чем необходимо было неусыпно следить, – я легкомысленно забыла.
Мы играли. Вначале я часто сбивалась, потому что напряженно ожидала Райку. Потом вспомнила, что она в изоляторе. У нее созрел чирей (или фурункул) над глазом, он был благополучно вскрыт врачом, и она сейчас отсутствовала.
И тогда я вздохнула с облегчением и разыгралась не на шутку. Когда начала выигрывать, так развеселилась, что смеялась, шутила, несла всякую чепуху. Потом пришли ребята, пришлось уступить стол. Я видела, что Эдвард не прочь погулять со мной, но решительно распрощалась. Он галантно поблагодарил меня за игру. Выразил желание продолжить. Это он уже прокричал мне вслед. Я почти бежала от него к изолятору, где лежала забытая мною Райка.
К моему удивлению, она показалась мне слабой и беспомощной. На меня смотрел обиженный ребенок, нуждающийся в ласке и внимании. И это была Райка, жесткая, резкая, настоящая разбойница.
Я присела на угол кровати.
-Тебе было страшно?- спросила я.
-Мне? Страшно?- начала она, но потом жалобно затараторила: « И скальпель такой большой, он как резанул, и потекло прямо в глаза, я дернулась, а он, представляешь, хотел меня привязать, и привязал. И руки у него были такие сильные, я даже укусить не успела. Мне завтрак не принесли. Обо мне забыли. А что ты делала?»
О Господи? Что я делала? Да я лучше сдохну, но ты никогда не узнаешь, Райка, что я делала. Я не вспомнила о тебе ни разу.
Я старалась загладить свою вину. Покормила Раю, как она хотела, с ложечки. Хоть кисель остыл, но вафли я натаскала из столовой от души, на пять человек хватило бы. Она ела с жадностью, и скрывала это от меня как могла.
Рая поправилась. Удивительное дело, она не смогла простить мне своей слабости, которую никому и никогда не показывала. Откровенно высмеивала мое несчастное зеленое платье, словно напрочь забыла о том, как недавно меня от всех защищала. Особенно злобно она шутила надо мной, когда мимо проходил Эдвард. В нее словно бес вселялся. Она начинала кривляться, и к моему ужасу, даже хлопала меня по груди, громко удивляясь: «Ах, у нас здесь ничего не растет?!»
На выходные приехала моя мама. Она привезла мне две пачки кукурузных палочек, которых я очень любила. Я только приготовилась угостить девчонок по палате, как Райка ловко выхватила у меня обе пачки и все палочки раздала по койкам. Мне вернула три штучки желтых, ароматных, таких редких вкусностей (их нелегко было достать).
-Вот так надо учиться быть щедрой!- звонко рассмеялась она, глядя на меня жесткими, прищуренными, даже злыми глазами.
-Если ты не заберешь меня домой, то я все равно сбегу,- твердо сказала я маме. К моему удивлению, она сразу согласилась. Я вернулась в палату забрать вещи.
Приехал автобус. Мне не хотелось ни с кем прощаться. Хотя несколько адресов девчонок я взяла. Райки нигде не было видно. Я увидела Эдварда. Он сидел на лавочке с родителями и ел помидоры. Что-то изменилось вокруг меня. Я ненавидела этот санаторий, красные помидоры, белые лилии, розовые платья, кружевные зонтики. Даже маму. Мне хотелось видеть ее более нарядной, модной и веселой. Я впервые стеснялась ее.
Приехав домой, вздохнула с облегчением. Все кончилось. Я все забуду. Эти дни прошли как сон, не оставив следа…
Прошло всего три дня. Три дня! И на меня, нежданно-негаданно обрушилось то, чего я так старательно избегала. Здесь, в полной безопасности, я ощутила такую тоску по Эдварду, такую любовную страсть, что потеряла власть над собой. Я металась по комнате, как зверь и, не переставая рыдала.
От мамы я тщательно скрывала свое горе.
Я лелеяла надежду, что это скоро пройдет. Просто я ничем не занята. Вот скоро наступит учебный год и всё пройдет. «Так тесто липнет к пальцам, так эта безнадежная любовь ко мне прилипла. Я руки вымою и оботру, оно с водой и уйдет», – шептала я себе, как заклинание. Белый костюмчик из дорогой ткани приглянулся? В Америке пожить захотелось?
Так я старалась вытравить эту любовь. Больше всего помогали помидоры. Как он их ел! С аппетитом, аж за ушами трещало. Треска этого я, конечно, не слышала, но воображала его для спасения. Помогало на несколько минут.
Потом передо мной возникали его глаза – огромные, черные, без блеска. Он тоже тоскует по мне, всецело, безудержно. Я мечтала о поцелуях, страстных объяснений. Встреча с ним казалась огромным счастьем. Он приедет, найдет меня и все объяснит. Я в это верила. Кто-то сильно заболел, может быть, сам Эдвард. Мое внезапное исчезновение могло вызвать у него нервную горячку, о которой пишут в романах. Возможно, его увезли лечиться за границу. Разлука только усиливает его желание увидеть меня. Если бы он знал адрес…
Дни шли за днями, начался учебный год, а никаких вестей от Эдварда не поступало. Моя любовь совсем не уменьшалась, скорее наоборот. Костер словно перебросился на лес, и тот заполыхал. Моя душа, и даже мое тело уже было не в силах выдерживать этого гула, этого пламени, этого жуткого жара. Никто не сочувствовал моей беде, никто о ней не знал.
Райкиного адреса у меня не было. Пришлось написать тем девчонкам, чьи адреса у меня были, и попросить срочно выслать Райкин адрес. Причину я не объясняла.
Адрес мне выслали. Я написала ей кратко: «Погибаю, приезжай».
Райка приехала быстро. Она была напугана. Увидев ее, я так разревелась, что ей пришлось окатить меня ледяной водой из кастрюли. Она, видимо, собиралась наорать на меня или даже отлупить, но мой несчастный вид ее полностью обескуражил. Она сидела рядом со мной на диване и терпеливо выслушивала одни и те же бессвязные слова, из которых понятно было всё: «Эдвард, навеки, всё кончено».
-Всё, – наконец решительно сказала она. – Хватить орать. Я поняла. Вопрос жизни и смерти. Надо его найти и притащить к тебе. Это нелегко. Легче найти его адрес и всё ему написать.
-Адрес! Ему написать! Что я ему напишу?- вновь заголосила я.- Если он столько времени не объявлялся, не нашел меня, то что я ему напишу?
-Да, да, я так тебя понимаю, – задумчиво сдвинув брови, машинально ответила Райка. Она взглянула на меня и почему-то покраснела. Мотнула челкой, словно отгоняя от себя привидение. Я видела, что мысли ее уже были далеко, уже объединялись в какой-ко план действия.
Мне нечего было терять. И глядя на Райку, я впервые очнулась от своего горя. Я не верила в Эдварда. Я верила в Райку. Она это видела. И она меня не подвела.
Эти несколько дней, когда Райка была со мной, мое горе несколько уменьшилось, но странное дело, выражение его достигло такого размаха, что порой мне становилось совестно. Перед Райкой я утратила всякий стыд, словно ополоумела. Надрывалась от плача до полного изнеможения, глаза мои были блестящие и бессмысленные. Я становилась на колени и стояла так долго, молясь и плача. Потом танцевала и пела, будто одержимая, не в силах остановиться. Мама работала в две смены, в школе были каникулы, Райка жила у нас. Она тихо скользила по комнате, кормила меня. Глядя в ее глаза, наполненные ужасом и восхищением, я впускала в себя (или распускала в себе) что-то темное и дикое, совсем не напоминающее любовь. Мне хотелось бить в барабаны, визжать, высоко, до потолка подпрыгивать. Рядом была живая душа, которая была – одно внимание, одно сочувствие. Иногда мне чудилось что-то театральное в движениях моих рук. Я красиво и очень ярко страдала. С появлением подруги мне нравилась и моя боль, и эта «потрясающая», как говорила Райка, любовь.
Но я отгоняла от себя эти мысли, как летучих мышей.
Кончилось все внезапно…
Настал день, когда Райка торжественно внесла в мою комнату конверт с письмом. Она действительно «внесла» его… Так вносят короны из драгоценных камней, хрустальные туфельки на подносе. Я взяла его, не веря своим глазам. Распечатала письмо. Оно было от Эдварда. Я без сил села на диван. Страшно было читать. Но Райка торопила меня. Она сияла. Свет шел от ее волос, глаз, рук, которые только что передали мне письмо. Она справилась с невероятно сложной задачей и ожидала вознаграждения. Вознаграждением должно было стать мое счастье. Оно непременно будет выражено столь же сильно, как и горе, свидетелем которого она была на протяжении многих дней.
Она заставила меня читать вслух. Я не возражала. Молча кивала головой, как кукла. В голове была странная пустота. Первые слова я прошептала. Потом читала незнакомым хриплым голосом. Пальцы дрожали. Все казалось мне сном: и бумага, и строчки на ней. Почему-то хотелось вернуть все, что было до этого дня: мое страдание, ожидание, надежду. А этот день утопить в море, как вражеский корабль… Зачем ты это сделала, Рая?
«Здравствуй, Тамара!
Я очень обрадовался, узнав, что ты хочешь со мной переписываться. Я еще никогда не писал девочкам.
Опишу свой обычный день.
Сегодня сбежал с урока физкультуры. Терпеть не могу физрука. Он противный и толстый. Придирается ко мне. За малейшую провинность заставляет бегать несколько кругов по залу.
Чтобы мне одному не попало, уговорил еще троих ребят. Прилагаю рисунок, как мы бежали».
Дальше простым карандашом было нарисованы палочки с кружочками на конце. Я долго смотрела на них, пока не догадалась, что это человечки. Они то шли по дорожке, которая изображалась извилистой линией, то вдоль забора, который был – сплошные черточки.
«Это было страшно весело,- читала я после минуты молчания.- Мы так хохотали! Когда перелезли через забор, упали в траву, и снова хохотали от души. Я решил, что завтра устрою что-нибудь подобное и обязательно тебе опишу. Ты тоже пиши, как развлекаешься в школе. Буду ждать с нетерпением. Эдвард».
Все. Я пошарила у себя на коленях – больше листов не было. Только конверт. Адрес действительно мой. Еще раз пробежала письмо глазами. Да, это действительно было письмо. Бумага шуршала. Растеряно держала листы в руках, не зная, что делать дальше. Сидела неподвижно, чувствуя доверчивое тепло Райкиного плеча. От нее шла такая радость, которую я ощущала физически, всей своей кожей. Она, наверно, перевернула весь город, чтобы сделать меня счастливой. Да, так оно и было. Она что-то радостно верещала про Эмму, которая очень помогла. Найти ее было несложно. Но прийти к ним в особняк, постучаться в дверь…
-Я стояла перед ней и молчала,- говорила и говорила Райка.- Эмма пригласила меня в комнату. Там были такие бархатные шторы, ковры, ты не представляешь. И глядя на все это богатство, я вдруг разревелась, словно это была ты, а не я. И все получилось как в сказке. Вошел Эдвард и спросил, что случилось..
Рая умолкла. Я боялась взглянуть на нее. Она сразу все поймет…
Я встала и подошла к окну, уткнулась носом в стекло. За окном, вокруг меня, внутри меня – казалось, сам воздух бледнел и гас. Мне было чего-то невыразимо жаль, что вот-вот, сейчас, на моих глазах канет в небытие.
Рая, если бы можно объяснить эту путаницу сознания, как я, к примеру, распускаю и распутываю свои косы. Но я не могу сделать этого…
Даже сейчас, когда эта истории отодвинута от меня большим, если не сказать немыслимым, числом лет, у меня каким-то образом срываются все замыслы выражаться яснее.
Я так и не ответила Эдварду. От него пришло еще четыре письма. Ни одно из них я не распечатала. Но и не выбросила. Сложила в картонную коробку, спрятала под кроватью. Пройдет время. Главное, не торопить его.
Вот оно и прошло.
