Палата в онкологическом отделении областной больницы. Нас двое – я и Ленка. Мы примерно одного возраста, одного роста, обе после операции. Лысые и безбровые тетеньки, прошедшие длительный курс химиотерапии.
После операции прошла неделя. Шоковое состояние. Грудь туго замотана. Страшно даже представить, что от нее осталось.
В отличие от меня Ленка спасается телефоном. Она беспрерывно на связи. Сколько же у нее родственников? Она переключается с одного, обрывает другого. Разговаривает одновременно по трем телефонам. Мне это не мешает. Я в водовороте чужой жизни и это даже отвлекает.
Постепенно пришло осознание, что я ей завидую. Мне некому позвонить. Вернее, позвонить есть кому, но этих людей мало. И я знаю наперед, что они будут говорить: «Ах, какой ужас. Какой ужас! Какой ужас!»
Я сама знаю, что ужас, тону в нем и захлебываюсь.
Ленка заедает свой ужас едой, которую ей приносит родня. Она пихает в рот все подряд: конфеты, сыр, колбасу, клубнику, вафли. Наверное, ей становится легче.
У меня нет горы принесенных продуктов. Близкие знают, что я предпочитаю раздельное питание, и придерживаюсь этого много лет. Но сейчас я думаю -какая глупость, все это правильное питание, раз я попала сюда с таким страшным диагнозом.
Мне нестерпимо захотелось позвонить хоть черту лысому, чтобы он принес мне кусок вредной колбасы, банки консервов, жирной тушенки, сала с горчицей. Я представляла всевозможные деликатесы. Красная икра, черная икра. Дальше воображение остановилось. Все? Больше ничего вкусного я не знаю?
Но кому позвонить? На легкий вопрос трудней всего ответить.
Попросить можно у хорошего знакомого. И он обязательно должен быть состоятельным человеком. Иначе моя просьба принести мне вкусные продукты его шокирует. Я давно растеряла таких знакомых. Когда сама перестала быть хорошим и состоятельным человеком – вот тогда и растеряла.
Тут еще все должно совпасть: номер телефона. Как я про это забыла? Должен быть номер телефона.
И тут в голове моей сверкнула мысль: «Сашка!»
Мой одноклассник Сашка. В школе был жизнерадостным хулиганом-троечником. Природный оптимист Сашка дрался, срывал уроки. И все легко, мимоходом. Ресницы у него были классные: редкие, длинные, и красиво загнутые. Губы чувственные, яркие, будто накрашенные.
Я не была влюблена в Сашку. Но на одном из вечеров-встреч одноклассников, выпив лишнее, выяснила, что и он никогда за десять лет учебы не рассматривал меня в качестве объекта своего внимания.
Было обидно. Мне казалось, что он был в меня влюблен. И тут Сашка, глядя на мое погрустневшее лицо, решил меня немного просветить. « Мне Танька нравилась. Она давала, понимаешь?»
Я кивнула. Тогда, действительно, редко кто «давал». А я была воспитана на романах и верила в любовь.
Я и представить себе не могла, что именно Сашка сможет так мобилизоваться после школы: стал хозяином крупного производства, проявил жесткие качества волевого руководителя.
За сорок лет после окончания школы мы виделись от силы пару раз. Сашка организовывал все наши встречи с одноклассниками: заказывал ресторан, привозил продукты. Один раз пришел с двумя телохранителями. Сашка сидел во главе шикарно накрытого стола, а телохранители – по обе стороны. Надо признаться, впечатляло.
Удивительное дело – у меня оказался его номер телефона. И я ему позвонила.
-Сашка!- заорала я в трубку.- Я хочу красную рыбу!
-Именно какую! – не удивившись, спокойно уточнил он.
-Да помнишь, на последней встрече ты приносил такую рыбу, она во рту таяла …
-А, понял, какая рыба. А куда тебе ее принести?
-Саш, я в областной онкологии. Но сейчас уже не пропустят. Поздно. Саш, это я так. Мне просто позвонить некому. Я может и рыбу не хочу.
-Сейчас буду,- сказал Сашка и дал отбой.
Я сползла с койки и растерянно встала посреди палаты.
-Лен, что делать? Сейчас придет Сашка, мой одноклассник. Он владелец заводов и пароходов.
-Господи! Ленка обхватила голову руками.
Больница, как деревня-весть разнеслась со скоростью ветра. В нашу маленькую двухместную палату набились больные. Решался вопрос: как отпустить меня к Сашке: подкрашенной или как есть: лысой и безбровой.
-Щеки не румяньте, да не румяньте ей щеки,- отталкивала от меня всех баба Шура.- Пусть идет, как есть: страшная, как сама смерть.
-Да слегка мазну,- заныла Наталья. Ну как мелом намазана.
-Ты попроси у него сто тысяч,- переключила тему баба Шура.
-Спроси, может он главврача знает. А вот если он знает главврача…
-Девчонки, вы с ума сошли, какие сто тысяч, какой главврач! Мне бы вообще до второго этажа дойти.
Ходила я плохо. В глазах прыгали блестящие мухи, пол уходил из-под ног, я держалась за стену, но и она была ненадежна, как на корабле во время шторма.
В нашей жизни, наполненной ужасами( операций, ожиданий анализов, которые звучали порой, как смертные приговоры)-появилось что-то вроде приключения, сказки.
Придет ли Сашка? Большинство было за то, что не придет.
-Богатые, они такие,- рассуждала Наталья, которая все норовила меня подкрасить. От нее сразу же после операции отказался муж.- Для них на миру и смерть красна. А тут что? Он тебя и не помнит.
-Он не переспросил, кто это звонит!- радостно вспомнила я. – Он узнал меня по голосу!
-Не переспросил, потому что точно не узнал. Верняк не придет. Нет, девочки, сказки закончились. Ничего больше не будет. Никому не верьте, и ни о чем не просите. Сегодня живы – вот вам и сказка.
Время – уже девять часов вечера.
Под заунывные причитания Натальи мне тщательно вымыли лицо, сняли с лысой головы платок. Придирчиво оглядели: что бы еще сделать, чтобы мой одноклассник обрыдался, и дал мне много денег.
-Нет, ты и так достаточно страшная, – сказала заключительное слово Лена и меня, держа за руки, повели на первый этаж.
Вышел нетрезвый охранник и всех разогнал, я по причине слабости уйти сразу не могла и рухнула на первый попавшийся стул.
Позвонил Сашка и сказал, что его не пускают.
Охранник сурово подтвердил, что не пустит никого. Я увидела за окном круглое Сашкино лицо. Он показывал мне в поднятой руке сумку и что – то говорил. Что бесполезно проскочить, он и деньги предлагал. И еще Сашка сказал, что через час у него важная встреча. Придет потом.
Когда потом? Сашка? Когда потом? Это для тебя есть «потом»! А что есть для меня, Сашка?
И тут я разрыдалась.
Я выла волчицей, тоскливым, диким воем. Я слышала свой вой со стороны. Он был ужасен. Ужасен тишиной. Услышать его могла только я. Голос мой был слабый и сиплый, комар кричит громче.
Охранник испуганно спросил, как меня зовут и впустил Сашку. Сашка бросился ко мне. Обнял своими огромными ручищами. Мы, кажется, сели. Я плакала,, а Сашка говорил, что все будет хорошо. Он вначале заметно дергался, видимо и правда спешил. А потом вдруг успокоился. И мы сидели. Сашка – большой и круглый. Почти огромный. Возвышался теплой горой, ароматным ветром.
-Я тут тебе принес, вот ты все про рыбу говорила, я три магазина объехал. Потом вспомнил, вспомнил. Ну конечно же, ты тогда копченую красную хвалила. Я и купил…
-Ну, как ты? Как ты во все это вляпалась? Как это все случилось и почему?
-Сашка, ну откуда я знаю, Сашка, как это все случилось и почему. И как я тебе все это расскажу?
И вот я мысленно причитала.
Были у меня длинные волнистые волосы, длинные ресницы и длинные красивые платья. Как детский писатель, я выступала перед детьми со своими сказками о бабочках, цветах и снежинках. Ездила в села и деревни. Голос у меня был звонкий, и меня слышно было по всей округе.
Дети звали меня «феей», «волшебницей», « доброй сказочницей». Я любила выступать, любила нравиться, быть среди людей.
Саш, а если сейчас меня дети увидят, то назовут «Бабой Ягой». Честное слово.
Все, чем была наполнена моя жизнь, все исчезло: даже голос, зрение, возможность писать. Осталась только борьба за каждый день жизни. Я не могу подумать про завтра. Для меня существует только один день: «сегодня». Так, наверное, почему-то надо. Для чего-то это должно было случиться. Человеческая логика тут бессильна.
Саша, ты знаешь, как страшно идти по коридору больницы? Впереди идут женщины после операций на груди. И там, где была грудь, там уже ничего нет. И они идут, Саша, но не такой походкой, какой шли до операции. Так идут инопланетяне, так не могут ходить люди. Эти странные нечеловеческие шаги под неслышную страшную музыку. Они только смотрят и молчат. Коридор кажется все огромней и огромней, и почему-то все в этом коридоре: женщины с отрезанными грудями идут, им навстречу только что поступившие больные спешат – у них огромные, помертвевшие от страха глаза. Затравленно озираясь, они наконец сворачивают в самом конце невообразимо длинного коридора, и сбиваются в кучу. Там их распределят по палатам. Сегодня они отдыхают, а завтра их всех прооперируют. И музыка в коридоре сгустится, и станет такой вязкой, мертвой и плотной, что в ней совершенно невозможно дышать. Вырваться отсюда, наверное, можно. Но остаться живой, Саша, остаться живой невозможно. Если только нечеловеческим усилием, не без помощи Высших, ты осторожно снимешь палец со спускового крючка и найдешь свою единственную личную точку опоры: обязательно светлую.
-Ты рыбу-то не забудь,- затормошил меня Сашка.-Заснула что-ли…
В палате меня ждали. Спать никто не думал. Сумку вмиг распотрошили. Там оказались действительно удивительные продукты – рыба не рыба. Икра не икра. И не спрашивая меня, все порезали и ели с хлебом. Хлеб в больнице очень вкусный. А вот соленое очень хотелось. У нас даже суп несоленый был.
-А все-таки пришел твой одноклассник,- с набитым ртом сказала баба Валя из соседней палаты. – Поди, любил тебя.
-Нет, баб Валь, не любил. Он Таньку любил. А меня не любил. Я спрашивала.
-Во, дела,- задумчиво сказала Ленка, моя соседка.- Не любил, а пришел. Какая рыба вкусная!
-Пришел, пришел,- радостно кивала я.- Позвонила, а он пришел…
