-Она умрет?- спросила меня медсестра Верочка.
-Умрет, – ответил я с нескрываемой злостью. И куда сует свой длинный нос? Ей-то что? Она видела больную всего мельком. Капельницу ей ставит Татьяна Сергеевна, старшая медсестра. Так я распорядился. Шансов никаких. Все слишком запушено…
Меня все сегодня раздражало. Верочка со своим круглым глупым лицом, вся раскрашенная голубым и розовым. Заторможенная Татьяна Сергеевна со старыми пятнистыми руками. Белый потолок, стены , шприцы, скальпели-все железяки, гремевшие в железных коробках. И больше всего я ненавидел эту умирающую девушку в своем отделении…
С первой минуты она вызвала у меня странные, противоречивые чувства – желание ударить это наивное детское личико и одновременно прижать к себе. Я – хирург онколог и никогда подобные чувства не посещали меня за восемь лет работы в клинике. Я видел много смертей и диагноз: рак матки у 26-летней девушки меня не удивил. Сейчас много умирает молодых. Мы все когда-нибудь умрем.
Операция была бесполезной, равно, как и химиотерапия. Но я не выписал ее домой. Я зачем-то оставил ее у себя в отделении. Мне хотелось, чтобы она жила – это было нелепой мыслью – но мне упорно казалось, что именно здесь, рядом со мной, у нее есть шанс на спасение. Я не верю в мистику и чудеса исцеления. Они встречаются так редко, что мы, врачи, склоны приписывать их лишь к ошибке в постановке диагноза. Но впервые внутренний голос шепнул , прошелестел мне , как ветер листвой деревьев – ты, ты, спасешь, пасешь, сешь…ее, ее,е-о-о…
Я знаю, что подсознание играет с нами злые шутки. Мы сами подчас не понимаем мотивы наших поступков. Я готов был предположить все, что угодно – моя пациентка была красива. Это была имена «моя красота»- чистейшей воды наивность и беспомощность всего ее существа. Такое невозможно сыграть, и встречается оно довольно редко. Я только раз в жизни видел девушку, удивительно похожую на нее…
Мы с приятелем зашли в ресторан выпить по бокалу вина. У меня была долгая операция, голова была тяжелая, и почему-то водка с некоторых пор стала вызывать отвращение. Как же мы были приятно удивлены, – хозяин ресторана приготовил в этот день сюрприз-выступление стриптизерши. И сонный до этого зал, с пьющими одинокими женщинами , кучками невесело жующих мужиков- странным образом оживился. Стриптиз тогда был в диковинку. Оглушительная музыка рухнула на нас внезапно, это были рваные резкие звуки, наполовину напоминающие барабанную дробь. На середину небольшой сцены впорхнула маленькая изящная девушка в крошечных белых трусиках. Грудь прикрывали два легких кружка, будто из пуха, между собой они были скреплены серебристой цепочкой. Изящней и стройней тела я никогда не видел. Несмотря на юный возраст, танцевала она вполне профессионально, весь зал замер и сидел, затаив дыхание. Весь ее сценический инструмент составлял обычный стул – и что только она с ним не выделывала! Стройные белые ножки взлетали ввысь, боже- как же она была прелестна- я не отводил взгляда от безупречной линии спины, бедер… Когда слетел последний лебяжий клочок-все ахнули! Сколько же усилий должны были приложить на небесах ангелы, чтобы сотворить такое совершенство! И казалось – что за диво?- такие маленькие формы, но такие законченные в своей мягкой округлости, идеальной пропорциональности, детской прелести и порочной наивности! Мое сердце жаждало и одновременно боялось, чтобы она оступилась, как-то неуловимо проявила свою вероятную греховность – грубым ли движением, выражением лица…Но это было почти что чудо – сидя на стуле ,высоко подняв ножки, она прямо перед моими глазами резко и изящно распахивала их в стороны, будто крылья бабочки- раз, два, три…Сердце мое гулко билось, лоб покрылся испариной- как прекрасен был этот нежно-кремовый стыдный бутон с легким пушком, взмах ее длинных ресниц, маленький полуоткрытый рот, будто говорящий:» да, я знаю, что прелестна, но что с того, что же мне делать?- мне нужно танцевать и я танцую перед вами голой»…
Она выворачивалась жемчужной змейкой, проскальзывая сквозь отверстие в спинке стула, каждый миг мне были открыты все части ее хрупкого тельца, были отчетливо видны даже две крошечные родинки на прекрасно вылепленных ягодицах- сколько же чувств вызывала эта юная прелестница-страсть, восхищение, желание защитить, подавить , закрыть от всех, забрать себе…И не было конца этому волшебному видению, и тысячи бесстыдных движений не могли насытить мои глаза! Она была как образ другого мира, или далекого детства, где среди благоухающих роз летали эльфы в прозрачных и розовых платьицах…
Я смотрел в окно, как она уезжала. Она уже казалась высокой и почти взрослой – в белой песцовой шубе, с двумя охранниками. Последней в дорогой машине мелькнула ее точеная ножка, плотно обтянутая блестящей черной кожей…
Осматривая Олю ,мою пациентку, прощупывая все косточки и впадины ее хрупкого тела, я подивился схожести с давно забытым образом стриптизерши – даже по возрасту это могла быть она. Забывшись, где я нахожусь и кем являюсь, я заставил ее перевернуться на живот, под видом осмотра я жадно скользил рукой по шелковистому бархату прекрасной по цвету кожи, стараясь разглядеть родинки…Оле было , вероятно, неловко и стыдно, но она молча терпела…
И что она мне? Жить ей осталось от силы три месяца. Я сидел ночью в ординаторской и сон не шел ко мне. Как я мог ей помочь-это было безумием… «Ты знаешь»-шептал мне вкрадчивый голос,-«иди к ней, иди».Может, я действительно, могу что-то сделать для нее? Но что? Я читал много книг об этой болезни, и где-то мелькало, что это – невыраженная агрессия, невыплеснутый гнев – но я в это не верил .Я был обычным хирургом, отсекающим из организма ненужную плоть.
Я повел себя довольно странно для спокойного и даже флегматичного человека, которым я до этого случая являлся – не выписывал Олю, не говорил ей диагноз, не вызывал родных. Я отправил домой из ее палаты двух женщин, которых вполне можно было подержать в больнице неделю-другую . Я стал вспыльчив , раздражителен, плохо спал. Несколько раз я несправедливо отчитал больных, – я терял душевный покой и равновесие. Я кричал на Верочку из-за какой-то мелочи и голос мой срывался до неприятного, отвратительного мне самому визга, через минуту я уже раскаивался о содеянном, но отныне ничто не могло меня спасти – я на глазах превращался в ослепшего от бешенства , разъяренного быка. При одном воспоминании о гибком и точеном теле- у меня зудели и чесались, будто покрываясь жесткой шерстью ладони, набухали от яростного прилива крови вены, страшным кровавым светом загорались глаза – будто в них плеснули алым огнем. Я мерещился себе отсеченным и кровоточащим клубком нервов, дергающимся в конвульсиях и оставляющим кровавый след – я сам себя боялся. И страшился , что в один из таких приступов кто-то попадется мне под руку -я представлял свои заросшие рыжей щетиной руки с черными когтями- на длинном и белом горле..
Обострились и разом обрушились все чувства – во время операции я стал задыхаться от теплого и соленого запаха крови, которая сочилась повсюду: из-под зловеще сверкающего скальпеля , ею была забрызгана белоснежная маска моего ассистента, марля в тазике, резиновые перчатки- ею истекало мое сердце…
Все , что было во мне святого- моя любовь к сестре, матери, мое детство, наполненные серебряным светом и нежностью, золотыми сказками и мечтой -невозвратно растаяло, как пара снежинок, влетевших в раскаленную магму…
И если эта страсть так долго оставалась в ядре моего существа- то что же заставило ее вырваться на свободу?
Совершая ежедневный осмотр, я волей неволей прикасался к ней, мои горящие пальца задевали ее бледные соски – когда я прослушивал биение ее сердца, и были выпущены на вольную волю, когда я ощупывал ее живот, низ живота, где притаилась пожирающая ее жизнь опухоль. Разум мой совершенно мутился, когда почти с высокомерным и холодным выражением лица , я поддевал воспаленными пальцами тугую резинку ее белых трусиков, касаясь мягких и густых волос темного мыска. Бедра ее сжимались и трепетали от моего волевого и дерзкого вторжения, она закрывала тонкими руками свою обнаженную грудь…
Я проходил мимо ее палаты в два часа ночи, убедив свой разум, что мне необходимо размять свои мышцы. Дверь была полуоткрыта, непреодолимая сила влекла меня туда. Оля не спала, или была в полудреме, при виде меня она встрепенулась, как птица.
-Не спится?- спросил я хриплым срывающимся на шепот голосом. Она кивнула скорее испуганно, чем утвердительно.
-Сейчас поставлю капельницу, и ты сразу заснешь,- сердце мое бухало в ночи как колокол какой-то страшной нечеловеческой церкви. Она безответно вздохнула, медленно натягивая одеяло почти до самых губ…
Ледяными пальцами я ловил ускользающую голубую жилку -и не помнил, как и куда отослал дежурную медсестру. Вероятно, я крался бесшумно, как зверь с этой неуклюжей железной палкой, банкой снотворного…
Я жадно следил, как в сумрачные дали уходила ее душа, и опасался – надежен ли мой капкан. Стихало ее дыхание, слегка приоткрылись нежные губы- она еле слышно вздохнула… Весь дрожа от нетерпения, не вытирая со лба градом катившегося пота, дьявольским усилием воли сдерживая себя, я сдернул с нее простыню…
Презренным влажным червем я проскользнул в свою нору, страха во мне не было. Небеса предо мной навсегда захлопнулись, последняя надежда моя дымилась черными углями – страсть моя вовсе не уменьшилась, я был весь в ее печи огненной. Я больше не искал спасения, разве не был я львом, алчущим добычи своей? И только одно заботило мой одичалый разум – как бы скорее припасть к грудям ее…
Я стал хитрым и осторожным. Вся моя жизнь сузилась до сумрака сонного коридора, где неслышно пробиралась одинокая фигура, которую я видел со всех сторон. Плоть моя будто иссохла, превратившись в тугую струю ненасытного пламени, язык прилипал к гортани моей , она была моя, моя, моя…
Я поработил ее, я приручил ее покоряться моей необузданной страсти, закусив запекшие губы, она содрогалась подо мной, как птица с перебитыми крыльями. Ее широко раскрытые глаза сверкали ужасом, казалось – они без конца извергали черные искры одного ужаса, затопляющего всю комнату… Дыхания ее не было слышно, она была порой, как мертвая. Пораженный страхом, я иногда видел ее залитое слезами лицо, искаженное смертною мукой. Но сострадание не успевало достичь моего сердца, едва я бросал взгляд на ее укромное гнездо влажных волос, покорные колени, длинную голубиную шею – я сходил с ума… Все во мне содрогалось в диких конвульсиях от пронзительной телесной радости! Я не мог оторваться от нее до самого рассвета, пока первые лучи солнца не просили за нее освобождения. И, как отверженный пес, я лакал ледяную воду, которая не гасила моего гнусного вожделения…
Страницы: 1 2
Я не очень люблю читать такие истории. Мне всегда становится страшно. Отношения пациентки и врача очень тонкие, не сразу можно разобраться в том, что между ними происходит.