Официальный сайт липецкой
писательницы

Глава 22. 9. О пророках.

Сердце мое во мне раздирается, все кости мои сотрясаются; я – как пьяный, как человек, которого одолело вино, ради Господа и ради святых слов Его.

10. Потому что земля наполнена прелюбодеями, потому что плачет земля от проклятия; засохли пастбища пустыни, и стремление их – зло, и сила их – неправда.

11. Ибо и пророк, и священник – лицемеры; даже в доме Моем Я нашел нечестие их, – говорит Господь.

12. За то путь их будет для них, как скользкие места в темноте; их толкнут – и они упадут там; ибо Я наведу на них бедст­вие, год посещение их, – говорит Господь.

16. Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас; рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних.

 

Я не понимала, почему не могу общаться со своими Родителями без посредников?  И еще  не верила в то, что мое послание не дойдет к небесным Богам, породившим меня. У каждого существует свой тайный опыт. Я опустила письмо в холодные воды Дона…

Здравствуйте

 

Здравствуйте, дорогие мои родители, Матушка и Батюшка, мои ненаглядные!

Простите меня за долгое отсутствие о себе весточек. Соскучилась я по вас невозможно. Простите за то, что только сегодня нашла я для вас времечко, чтобы поблагодарить за все, что вы для меня сделали.

Простите за то, что я только недавно поверила, что Вы даете мне все, чего я только не пожелаю.

Если бы я знала  это раньше, мне не пришлось бы всю жизнь бороться со своими страхами, которые  порождены лишь  моим неверием …

Одного не могу никак я понять, Матушка и Батюшка, почему, почему именно сегодня зов крови пробудил меня, и я вспомнила свое царское происхождение.

Всю жизнь меня убеждали, что не в силах это человеческих- не только видеть, но и слышать Вас, ненаглядные мои Родители!

Ломали и ломали мою веру в то, что Дочь всегда, при любых обстоятельствах, имеет право видеть и слышать небесных Богов, породивших ее!

Мою веру, что Дочь всегда. Каждую секунду. Каждый космический миг. Обладает всеми возможностям Богов, Породивших ее!

Простите меня, дорогие мои Родители, за долгое отсутст­вие о себе весточек… У меня все, все хорошо. Я чувствую Ваше постоянное присутствие и бесконечную заботу о себе. Даже воздух, каким дышу я, – нет слов, чтоб описать, насколько он божественен!

                                                                                                                    Ваша любящая дочь

Не посланная Богом проповедовать незыблемые истины, не избранная, не иная, лишь в сумерках собственных страхов я зажигаю свои золотые сказки и голубые молитвы…

И потому я не встретила почтальона в лифте, и он не протянул мне необычного конверта. Я увидела и прочитала это письмо во сне, когда за окном бушевали летние грозы, а на стенах причудливо трепетали тени…

 

Здравствуй, родимая наша доченька

 

Не беспокойся ни о чем понапрасну .Помни каждую секунду, что ты -царица мира всего, наше лучезарное воплощение. Даже в минуту тоски и отчаяния, в тягостный час падения своего -вечно помни ,ты- дочь Божия и горе оставит тебя.

И если весь мир ,хулящий и унижающий, восстанет против тебя, предадут отец и мать  –ты только позови .

На руках возьмем тебя, окропим тебя иссопом из голубых цветов, убелим как снег грехи твои , сотворим тебя заново…

 Что бы ни случилось -не теряй почвы под ногами, мужайся и да крепится сердце твое….

Мы готовы выполнить любое твое желание.

Но волнуемся мы вот о чем.

Не окажется ли то платье, что ты нам заказывала, из тяжелой парчи, с жемчугами и каменьями- тебе не по размеру или слишком душным.

Не помешает ли оно тебе свободно двигаться по земле и по-прежнему радоваться солнцу?

Если ты твердо уверена и обратила внимание на все наши предостережения, то поторопись и прими свою долгожданную посылку.

 

                                                                                                                            Любящие родители –

                                                                                                                       Боги, породившие тебя

 

Знакомых на рынке – ни души…

 

Знакомых на Петровском рынке – ни души. Ходила я по рынку, ходила, по сторонам глазела – да что толку? На рынке шли великие перестановки – палатки сдвигались, передвигались. В голове моей зрели великие надежды. Подхожу  к контролерам, что у входа стоят, деньги собирают. Вход – один рубль. Спрашиваю, к кому можно обратиться по поводу места. Даже не взглянув на меня, один, длинный, хмуро махнул рукой вдаль:

– Вон, к Харе топай.

Обернулась я. Действительно, харя. Опухшая вся, глаз почти не видно. А на мои: «Ах, здравствуйте, ах, мне местечко на рынке», он вообще так скривился, что глаза  совсем исчезли. Потом этот Харя  разворачивается  и уходит. Что делать? – бегу за ним. Шаги у него здоровые, я еле за ним поспеваю. Вернее сказать, бегу изо всех сил. Харя не оборачивается, но, видимо, чует, что я за ним бегу, иначе зачем бы он на весь рынок меня распекал:

– Ах, дура, ну и дура! Место, видите ли, ей на самом главном месте подавай! Ну и дура! Откуда ты на мою голову свалилась? Балда такая!

– Ну, хватит, не шуми, –я ласково образумливала его . Мне почему-то вовсе не было обидно. То ли ругался этот Харя так, то ли настроение у меня было добродушное. Еще у него такой носик был маленький-маленький, весь в рыжих конопушечках. А синие спортивные штаны – широченные, мама моя. Шагает он, как дядя Степа, а вокруг – синий парашют пузырится. Даже попы не видно.

Он водил меня по рынку целый час, показывал самые лучшие места и злорадно спрашивал:

– Ну что, небось, сюда хотела? А? Да, видишь ли, все занято!

Наверное, я с честью выдержала эту испытательную экскурсию по рынку, потому что после моих слов: «Ну, я понимаю, Данила (так звали его), не можешь ведь ты кого-нибудь расстрелять, чтоб отдать мне его место» он ,наконец, остановился, вытер пот со лба и усталым человеческим голосом произнес:

– Ладно, будем думать. Приходи завтра.

Я пришла. Данила поставил меня у входа в рынок, за маленьким столиком. Место было  хорошее – весь поток людей шел мимо. Но нелегальное, потому что территория перед рынком принадлежала городу и никакому Харе была неподвластна.

– Стоишь до первой проверки администрации, – не скрывал от меня Данила. Я и этому была рада.

Оставались «мелочи». Чем торговать?

– Да не ломай голову! – опять пришел на выручку Данила-Харя. – Бери что попроще. Булавки там, иголки, что люди мимоходом покупают. Не ошибешься. Я послушалась, кроме него, я на этом рынке никого не знала.

Съездили мы с Олегом в Москву, закупили на Черкизовском рынке разной хозяйственной мелочи: нитки, иголки, резинку.

Над столом повесила большущий зонтик, на зонтике – огромный плакат «Самые низкие цены». И постаралась придать этой мелочи как можно более аппетитный вид. Нитки насыпала горой в коробку из-под обуви, что можно, подвесила на веревочках к зонтику. Разбросала там и сям искусственные цветы и листики. Главное, чтобы больше уместить на маленьком кусочке, что мне достался. Товар этот был  незнакомый, я еще не отвыкла от фруктов. Скучала по своему старому рынку, и уже жалела и удивлялась- как я сюда попала? Но был уже закуплен товар, который, к моему удивлению, стал стремительно раскупаться. Ведь каждый покупатель, приходящий на этот рынок, проходил мимо меня. Многие задерживались, окидывали глазами мой столик… и кое-что покупали. Я не ожидала такого успеха!

Не успела я как следует нарадоваться – «Ваши документы!» Налоговая! А я забыла в тетрадку число поставить. Бац – протокол!

Бегу к Харе, а к кому мне еще бежать?

– Данила, ну глянь, Данила, только я встала, гляди…

Молчком взял он у меня из рук протокол, и снова я бежала за ним вприпрыжку. И в вагончике, где сидела налоговая, разыгралась настоящая драма.

Данила по кличке Харя, насупив брови, вбуравливался взглядом в худенького паренька в черном костюмчике. Тот нервно елозил руками по галстуку, потом перешел на затылок.

– Это что такое? А? – грозно сказал Харя,  бросил на стол протокол и внушительно постучал по нему указательным пальцем, потом, как пистолет, перевел этот палец на меня.

– Да откуда ж я знал, что она ваша, Данила Николаевич! – плачущим голосом горячо оправдывался паренек, комкая, а затем и выбрасывая в стоящую рядом урну злосчастную бумажку. – Она же молчала!

– Смотри у меня, – внушительно сказал ему Харя, и мы вышли на улицу.

Я получала новые уроки. На этом рынке все было по-другому. Я платила Даниле каждый месяц четыреста рублей. Входило ли в эту стоимость то, что Данила постоянно выручал меня-  то от налоговой, то от милиции? Этого я не знала. Платить ли ему  дополнительно? А сколько? Дать магарыч? Какой? И что, каждый месяц магарыч давать?

У меня было много вопросов, и никто не мог дать на них ответ. Спросить у Данилы напрямик я стеснялась. И придумала вот что.

Расплачиваюсь , как положено, за место. Подаю Даниле бумажку в пятьсот рублей. Он сдачу отсчитывает – сто рублей, тут я себе по лбу – хлоп!

– Ой, Данила, я тебе хотела магарыч за хлопоты купить, да забыла, извини. Ты уж сам вычти себе, а, Данила? Я к тому же и не знаю, что ты любишь…

Данила-Харя вдруг смутился так, ногами затоптал и забубнил себе в нос:

– Ну, как скажешь, как скажешь…

И дает мне сдачу семьдесят пять рублей. И я уже спокойно  доплачивала ему двадцать пять рублей и  не стеснялась обращаться со всеми просьбами.

Один раз я захотела сделать Даниле что-нибудь особенно приятное. Была сильная жара.  И я заранее купила ему в магазине большой бочонок с пивом за сто шестьдесят рублей. И поставила его на ночь в морозилку. А как Данилу на рынке увидала, потного и несчастного, полетела к нему ,как птица. А чтоб избавить его от ненужного смущения,  быстро-быстро закурлыкала:

– Посмотри, посмотри, Данила, какой потный бочонок! Я боялась, что уроню его! Он такой тяжелый! Бери его скорей, Данила! Это – тебе. Да поскорей бери-то, а то, видишь, у меня руки уже отваливаются!

И, не глядя на Харю, я прямо ввалила ему в руки этот ледяной пузатый бочонок, быстро развернулась и, махнув рукой (дела, мол), убежала…

В конце дня Данила подошел ко мне. Он топтался, топтался рядом с моим столиком и ничего не говорил. Я не глядела на него, а делала вид, что занята, и все время что-то перебирала на столе, перекладывала с места на место. Я чувствовала, что благодарность так переполняет его, что он просто не в силах подобрать слов, чтоб ее выразить. Да к тому же он был вообще-то не мастер на слова.

– Ты что, мне пиво заранее дома охладила?

– Конечно. Жарко ведь. Понравилось?

Я подняла глаза. И встретилась с его взглядом… Лоб у Данилы был очень низкий, челка мокрыми прядями почти закрывала глаза… Глаза были такими светлыми. Как небо в летний день, когда в нем звонко поют жаворонки…

Кто-то из городских властей проезжал мимо рынка и приказал убрать «все безобразия перед кассой». Безобразием перед кассой была я. И я снова осталась без работы.

Данила искал мне место по всему рынку. В очередной раз шли великие перестановки. Палатки опять раздвигались в одном, сдвигались в другом месте, железные прилавки убирались на окраину рынка, на их месте появлялись новые. И в одно освободившееся место под номером 53 , никого не спросясь,я ловко втиснула свою палатку. Данила очень удивился, увидев меня  в самом центре рынка.

– Кто тебя сюда поставил? – широко округлив глаза, спросил он.

– Никто, – наивно ответила я. – Смотрю, место пустое. Я и…

– Да ты что, с головой не в ладах? – закрутил у виска Харя. – Да тут одни блатные стоят! Тебя завтра выкинут, как котенка!

– Данила, но ведь меня пока никто не трогает! Может, как нибудь…

– Как-нибудь не бывает! Это Ничипора места! Тут одна взятка 10 тысяч стоит! Поняла?

Десять тысяч! Ничего себе! Я стала прокручивать в голове, кто мне может дать такие деньги. Саид? Халим? Как ни крути, ни верти, а деньги могли дать мне только те люди, которых у нас в стране называют «чурками». А пока я решила узнать, стоит ли это место таких бешеных денег.

Ничего себе выручка! К концу дня я не верила глазам своим. Раскупили все, и даже грязную  резинку. Я рванула к Даниле.

– Данилушка, миленький, похлопочи, пожалуйста, перед этим Ничипором… Я очень хочу там работать. Мне очень понравилось то место… А? Данила?

Он пообещал сделать все возможное, чтобы это место досталось мне. Но магарыч брать отказался наотрез.

– У меня может не получиться, – отвечал он мне. – Я не уверен, что получится. Поздновато. За местами этими несколько лет секут. А ты потом будешь обижаться…

– Данилушка, ну возьми, – уговаривала я его, – суя в руки то деньги, то бутылки. – Ты же хлопочешь…

Неожиданно для меня Харя остался непреклонен, и ничего с меня не взял.

Проходила неделя за неделей, а меня никто не трогал. Даже за место никто не брал деньги! Прямо не жизнь, а сказка! А так как в сказки я верила, то вскоре настолько успокоилась, что привозила и привозила из Москвы различные товары, все больше расширяя ассортимент. Уже висели у меня и футбольные мячи, и прыгалки, и детские резиновые лодки, и ракетки. Все, все раскупалось!

«Может, пронесет как-нибудь», – успокаивала я себя. Но как мудро говорил Данила, «как-нибудь не бывает».

Все чудеса закончились в один день. Утром подошли двое мужчин. Сердце у меня сразу недобро екнуло. Они были солидно одетые, лощеные, в руках одного был раскрытый блокнотик.

– Эту – завтра убрать. Место Поповой, – спокойно продиктовал первый тому, у кого был блокнотик. Тот что-то быстро черкнул в нем, и они, даже не взглянув на меня, пошли дальше, к следующей палатке.

Я вся похолодела… Потом покрылась противным потом. И помчалась к Даниле, бросив палатку, и во все стороны расталкивая покупателей.

– Данила, Данилушка, это кто сейчас ко мне подходил? Кто? – я трясла его за руку изо всех сил, и, вероятно, очень больно трясла, даже не замечая этого. Потому что он соскреб  с себя мои руки, и сграбастав их в  свою большую ручищу , и глядя в сторону, спросил:

– Твоя фамилия не Попова?

– Нет! – заорала я что есть мочи.- Моя фамилия не Попова, и ты это знаешь!

– Это место отдали Поповой. Я ничего не смог изменить…

Я все равно не поверила. Я прикипела к этому месту всей кожей. Ну как же так! Данила обещал мне! Он уже почти договорился! Не может быть…Что-то напутали… Я не хочу отдавать это место!

– Данила, –  все спрашивала и спрашивала я, да заглядывала в его глазоньки. – Ты сам читал списки? Сам? Может, там какая описка?

– Нет, – глядя на меня с бесконечной жалостью, отвечал Данила. – Я сам глядел. Без посредников. Там нет твоей фамилии. Там стоит фамилия Поповой.

А я все продолжала его допрашивать, не замечая слез, что по щекам катились… Не перепутал ли чего Данила?

И терпеливо и тихо, как разговаривают с душевнобольными  или маленькими девочками,  повторял он, опустив голову:

– Да. Я сам. Без посредников. Видел списки. Там нет твоей фамилии. Я ничего не мог сделать. Извини.

И он повернулся и пошел. Я смотрела ему в спину. Он шел медленно, будто ждал, что я побегу за ним, как прежде. Я не побежала- села прямо на землю, там, где стояла, и отчаянно разрыдалась горькими и злыми слезами. Столько сил было потрачено, и все напрасно! Все напрасно! И Вера, которая никогда меня не подводила! Она предала меня! Я была просто дурой, бестолковой дурой!

Меня, как камушек в ручье, обтекали люди. Ведь это было посреди рынка.

– Ну-ка вставай! – подхватили меня чьи-то мужские руки. И я увидела двух грузин, которых знала еще по продовольственному рынку и которые называли себя Ромами. – Чего у тебя случилось? Чего плачишь ты у всех на глазах?

Всхлипывая и размазывая по лицу  слезы, я рассказала свою печальную историю. Один из Ром вынул свой клетчатый носовой платок и тщательно вытер мне лицо. Я сразу вспомнила, как мне пришлось однажды выручать его из милиции, куда забрал его неугомонный Павел Николаевич.

– Отдайте его мне, – твердым голосом сказала я этому Паше, которого я к этому времени уже не боялась. – Это мой любовник.

Павел Николаевич даже икнул от неожиданности. И прямо пихнул мне в руки этого Рому. Он икал и икал. Вероятно, Павел Николаевич соображал, сколько же у меня всего любовников, после того генерала. А все нерусские на рынке, видя, что я приобрела какую-то тайную власть над участковым, часто обращались ко мне за помощью. «Интересно, – про себя смеялась я, – как они понимают, почему я перестала бояться Павла Николаевича? Вероятно, тоже решили, что он стал моим любовником». И выручив этого Рому, что стоял сейчас предо мною, я бегом  неслась с ним по лестнице со второго этажа, во все горло распевая песенку:

– Любовники, любовники, любовники! А у меня полно любовников, любовников, любовников!

Счастливый Рома, прижимая к себе изъятые и возвращенные бумажки, то и дело оборачивался и с каким-то страхом взирал на меня.

– Ну вот что, – строго сказал этот Рома, досуха вытерев мое лицо. – Перестань горевать. Твоя беда – не беда. Нашла – над чем плакать. Еще лучше места в городе есть. Бери палатку и ставь завтра ее перед продовольственным рынком. Там центр города, потом спасибо скажешь.

– Как перед рынком? Как в центре города? – слезы вмиг высохли на лице моем. – Да кто мне разрешит? А милиция?

– Какая там милиция? Сан Саныч там начальник. С ним быстро договоришься. Скажешь, что от Ромы, он все тебе расскажет.

Вот так. Не успела я без работы и дня просидеть. На следующее же утро моя ярко-желтая, как солнце, палатка, взошла у входа в Центральный продовольственный рынок. Там я раньше торговала фруктами. Раскинула я палатку и побежала искать этого Сан Саныча. Кабинет начальника рынка был закрыт. Я побежала на сам рынок. Спросила у знакомых девчонок. Они мне его показали. Ну и Сан Саныч! Прости, господи! Ни за что бы я не догадалась, что это начальник рынка. Встретив его где-нибудь в темноте, я бы страшно испугалась. Настоящий уголовник! Роста маленького, весь такой квадратный, растопыренный, лысый, он напоминал паука Матвея.

– Сан Саныч, – потянув его за рукав, сладким ручейком зажурчала  я. – Я там у входа свою желтенькую палатку поставила. Рома сказал, чтоб с вами посоветоваться.

И произнеся такие слова, я от ужаса гордо вскинула голову и бесстрашно расправила плечи.

– Ох, – устало махнул рукой Сан Саныч. – Делай, что хочешь. Я сегодня первый день в отпуске. Оставьте меня в покое.

У него в руках была огромная сумка. Продавщицы старательно утрамбовывали в ней сыр, палки колбасы и банки с консервами. Голос у Сан Саныча был обыкновенный, человеческий.

– Плати, кому хочешь. Можешь пэпээсникам по полтиннику в день давать. Скажешь, что от Сан Саныча. А выйду на работу, подойдешь ко мне, разберемся…

Россия моя любимая! Такая драгоценная, несусветная страна! Только в нашей стране возможны такие чудеса, которые никакая фантазия не в силах выдумать! Хмельная и медово-золотистая, горделивая и ярко-васильковая, никогда не разгаданная, и никем непобедимая держава!

Сан Саныча, еще в отпуске, уволили с работы. На глазах у всего города стояли четыре «блатные палатки». Все знали, от кого они. Их никто не смел трогать. И тут к ним встала пятая палатка. Это была я. Никто не понимал, откуда я свалилась. Но твердо бытующее убеждение, что простой смертный встать здесь не посмеет, позволило мне продержаться  столько, сколько я захотела.

Но я хочу на минутку вернуться на тот рынок, что я покинула. К моему Даниле-Харе. Я должна была с ним попрощаться.

В какой-то книге я прочитала о том, что на самом дне полного провала надо искать для себя подарок и никогда не сдаваться. До этого подарка мне не хватило всего полшага.

Я не пришла на вещевой рынок после того, как мне приказали убраться. Я была не в силах  взглянуть на эту «блатную Попову», что стояла теперь на моем месте. Хоть она меня никогда и в глаза не видела, меня истерзал тяжкий сон, где она при виде меня усмехается. Так нагло-пренагло кривит свой рот. Меня душила гордость и страшила собственная слабость. А в действительности – события  после моего исчезновения развивались самым невероятным образом.

Палатка у этой Поповой оказалась небольшой, всего1,5 метра. Она торговала обувью. К примеру, у меня была палатка так палатка – целых2,5 метра. К тому же там еще сдвинули и зачем-то потеснили другие палатки. И рядом с этой ненавистной  Поповой высвободился кусок земли в два метра. Данила-Харя отвоевал это место и грудью встал  в ожидании меня. А я успешно пускала корни в другое пространство, и уже оплетала его и распускала цветы. Данила терпеливо ждал, каждый день расспрашивая продавцов, не знает ли кто-нибудь мой адрес или телефон(они и поведали эту историю). Он не продавал это место ни за какие деньги…

Я бросилась разыскивать Данилу. Меня душили слезы. Слезы благодарности. Но его нигде не было. И никто не знал, где он.

Увидеть Харю мне довелось через два года. Я пришла на вещевой рынок за обувью. Меня кто-то у ворот окликнул. Я обернулась… Не может быть… Этот человек просто похож на Данилу… Это не он… Не может быть…

– Здравствуй, – сказал мне этот старый человек. И я с ужасом узнала в нем своего Данилу.

Данила стоял на костылях, одна нога у него была намного короче другой. Спиной он опирался о ворота, и по мучительному выражению лица его было видно, что он  болен. От бывшего Хари осталась лишь половина. Глаза были незнакомы и пугающе- кроткими. Полные боли.

– Данила, это ты? – со страхом спросила я. – Что с тобой?

Данила робко поднял руку и вытер… слезы. И я услышала его историю.

– А что. Все правильно. Все правильно. Получил все сполна. Ты помнишь, каким я был? Мне море было по колено. Две машины, две квартиры, дача, деньги. Пил сколько хотел. На всех начхал. Жену раньше любил, сына. Да разве до них мне было, если девок полно – только свистни. Как я домой приходил – вспомнить стыдно. Пальцы веером, забыли, мол, кто я и кто вы. Жена боится, сын под кровать прячется. Мне все нипочем. Несло меня. Ночевал я дома редко, а если жена что поперек скажет, то и вовсе надолго исчезал. На даче жил с ляльками. А дальше – больше.

Стал к жене придираться, попрекать. Она как-то слово не так мне сказала, собрал я вещи, напоследок на пол плюнул – и в машину.

Десяти минут не прошло – врезался! В иномарку, на большой скорости. И свою машину разбил, и чужую, слава богу -тот шофер ничего, а я – в реанимацию.

Тут дружки еще ходили, суетились. Придут, вывалят на тумбочку пять палок колбасы, блоки сигарет, кофе там, конфеты. Вторую машину пришлось продать за иномарку. Провалялся я в больнице месяца три, зарастало все с трудом. Да видно, мало мне было, ничего я тогда не понял… Не успел из больницы выйти, беру у друга машину – и к девочкам, оторваться. Вот ведь судьба… Не перехитришь… Только выехал – опять врезался. На этот раз пострашнее. Две чужие машины разбил вдребезги. Опять больница. Переломы ног, бедра, разрыв почки. Боли такие страшные, что мочи не было, смерти просил. Вся жизнь моя, как на ладони, высветилась. Да поздно. Друзья вмиг поредели. Женщину свою единственную, жену свою, потерял. А дороже ее мне в жизни ничего и не надо. Ногу вот отняли. Квартиру пришлось за машины да за лечение отдать. Еще должен остался. Живу на даче совсем один. Вот старший по рынку еще поддерживает. Кое-какие деньжата из общака выделяет. Сюда вот привозит. Постою, посмотрю у ворот. Пить опять пробовал, но ведь когда-нибудь трезвеешь… Тоска страшная… Вот так.

– Данила, – спрашиваю я, – а жена что, замуж вышла?

– Да нет, я спрашивал, с сыном вдвоем живет.

– Ты сходи, Данила, может, она ждет тебя?

– Зачем же я ей нужен, инвалид такой? Ты знаешь, – голос у него задрожал, – у меня даже денег на цветы нет.

Я предложила ему денег. Он  наотрез отказался.

– А ты бы меня простила? – спросил он.

– Ну, конечно же, Данила! Не трать понапрасну время! Купи букет подснежников!

– Я сегодня же попрошу Валеру отвезти меня к ней! – Данила так смотрел на меня, что я сама боялась расплакаться. – Может, она простит?

– Конечно, простит, – уверенно сказала я.

– А ты завтра придешь? – спросил меня Данила. Я, не в силах ему ответить, закусив губы, кивала головой.

Ни на следующий день, ни после я не нашла его. Однажды совершенно случайно я подслушала в автобусе разговор двух пожилых женщин.

– Представляешь, – говорила одна из них, – такой молодой – и в монастырь. Как попал в аварию – так все. Пропал человек. И жена его не приняла, и сын не простил. А как пил он, как пил!

– Как, как зовут его, извините, – схватила я за руку говорившую.

– Да он сосед мой бывший, Данилка. На рынке работал. Там его почему-то Харей кликали…

Я больше никогда его не встречала…

 

 Жизнь продолжалась…

 

Жизнь продолжалась. Моя палатка с хозтоварами стояла в самом центре города. Я терпеливо и настороженно ждала, когда ко мне подойдет патрульно-постовая служба милиции, чтоб сунуть ей полтинник и спокойно работать дальше. Одним утром, не успела я разложиться – вот они, предо мною! Глаза у всех изумленные, стоят, моргают- не привиделась ли я им вместе со всем добром. Смотрю, знакомый среди них, Сашка. Красивый парень , черноглазый. Познакомились мы, когда я еще у Саида работала. Он тогда у меня деньги взаймы взял (за давностью уж совсем не помню, сколько) и не смог отдать.

– Ты от кого здесь встала? – наконец оправился от шока и спросил, по-видимому, старший из них.

Не успела я выпалить, что от Сан Саныча, как Сашка потащил своих друзей от меня подальше со словами «пойдемте, пойдемте, я сейчас все объясню». Он, наверное, решил, что я ни с кем не договорилась. Ребята ушли и больше не появлялись.

Ноги у меня были как ватные. Коленки мелко-мелко тряслись. Я знала, что на этом ничего не кончилось. Ко мне еще будут подходить и подходить. И милиция, и бандиты, и администрация города, которая категорически запретила торговать палаткам на городских улицах. Слезы жалости к себе то и дело наворачивались мне на глаза. Я старалась не допускать их. Ведь вместе со слезами обычно подкрадывается страх. Пробовала рассуждать:

– Ну что со мной случится страшного? Ведь не расстреляют, в тюрьму не посадят… В худшем случае заберут, погрузят вместе с палаткой и товаром, отвезут в ближайшее отделение милиции. Там меня все равно отпустят, а все мое добро конфискуют. Я опять начну все заново…

Эти мысли успокаивали. Я деловито разложила товар, повязала синий фартук, накрасила красным губы и стала торговать. Сказать по правде- место было прекрасное. Я стояла почти у самого входа в крытый рынок, где торговали мясом. Огромная лавина людей, гораздо больше, чем на вещевом рынке, шла мимо меня. И там было много палаток с хозтоварами, а здесь я была одна. Другие палатки, стоящие неподалеку, торговали одеждой и стирально-моющими средствами. Бойко зазывая народ, не щадя своих сил, расхваливая китайские  нитки, расчески и заколки, я успевала любезно обслуживать толпу покупателей, сурово вычислять из нее мелких воришек, и тайно радоваться обильной выручке.

«Красавица, а документики?» – я вздрогнула и подняла голову. Передо мной стоял  представительный, с горделивой осанкой мужчина с кожаной папкой под мышкой . Нижняя пухлая губа у него была слегка оттопырена и выдвинута вперед. Он был тщательно причесан и надушен. Серые глаза смотрели вприщур и очень цепко. Сердце мое похолодело. Я еще раз его внимательно оглядела, и  решила, что он какой-то начальник милиции.

Я выбежала из палатки, и мы отошли в сторонку, я- мелкими пугливыми шажками, он -спокойно и деловито. Запинаясь на каждом слове, я добросовестно, но не по порядку рассказывала.

– А, документы… Мне Рома сказал, чтоб я посоветовалась. Сан Саныч тоже был не против. Все они были рады… Я тут стою.

Мужчина с оттопыренной губой зевнул и прервал мою речь одним кивком головы:

– Полтинник. Сдавать будешь лично мне. Вечером.

Каждое утро, приезжая на рынок, я искала своего «начальника». Чаще всего я находила его возле игровых автоматов. Я осторожно тянула его за рукав и ворковисто гулькала:

– Вот, я приехала, Алексей Николаевич. Доброе утро. Как вы спали? Ну, я, значит, ставлю свою палаточку? А? На старое место? Спасибо, спасибо, Алексей Николаевич!

Надо мной хохотал весь рынок во главе с Алексеем Николаевичем. Об этом я ничего не знала. И только через месяц сердобольная Галька из соседней палатки по кличке Беззубая (у нее и правда не было передних зубов) мне поведала, что Лешка этот – такой же предприниматель, как и я, и его палатка с трусами стоит от меня неподалеку. Еще она ,понизив голос до шепота, рассказала , что Лешка этот еле-еле сводил концы с концами, кругом был в долгах у «хитрожопова Гоги», с которым делил палатку. И был большим любителем поиграть на автоматах. А милиция, чтоб самим не светиться, выбрала этого Лешку для собирания ежедневной дани.

– А с тебя, – шепелявила беззубая Галька, оглядываясь по сторонам,  – менты решили, пока Сан Саныч в отпуске, денег вообще не брать, вроде как тебе один из них подзадолжал когда-то… А крендель наш, Лешка, просто решил на тебе подзаработать… И еще он от хохота корчится, когда ты перед ним выплясываешь! Ты его сдай ментам, они его за это в два счета вышибут с рынка! А про меня ничего не говори, что я тебе это рассказала, поняла…

Гнев сдавил мое горло! Если бы сейчас я увидела этого поганца -Лешку, вцепилась бы ему в горло. И вцепилась бы непременно зубами. И ему пришлось бы звать на помощь ближайшую милицию. Ха-ха-ха, интересно, что бы он им сказал?

Я бегала и бегала по рынку в поисках Лешки, но он как сквозь землю провалился. Гнев мой понемногу улетучивался. Надо было возвращаться в свою палатку.

«Нет, ну надо же – как я потеряла нюх и опозорилась… Я даже не обратила внимания на то, что ни один начальник не будет сам по вечерам собирать деньги! Как он потешался надо мной каждое утро! И что же мне теперь делать? Сдать его милиции? Просто отказаться платить? Как лучше поступить? Как вообще поступить? Ну надо же, как я так… С кем же мне посоветоваться?»

– Ваши документы! – передо мной стоял молодой мужчина в черном костюме. С кожаной папкой под мышкой.

– Ты кто? – накинулась я на него. – Тоже аферист? Как Лешка?

– Нет, – совершенно растерялся тот. – Я из налоговой. У меня документы есть. Я не аферист.

И он засуетился и стал доставать из кармана рубашки документы. А они застряли в кармане плотной стопочкой, и вытаскиваться не желали. Парень покраснел еще больше и рванул их вместе с карманом. Я не выдержала и горько разрыдалась. Я больше была не в силах трястись от страха при виде любого человека с папкой или портфелем.

– Что с вами? Вас кто-то обидел? – испуганно спрашивал меня парень из налоговой.

Не сдерживая слез, которые стекали с моих ресниц на бельевую веревку, я отважно рассказала ему всю историю, начиная с того, как  потеряла место на вещевом рынке и его отдали блатной Поповой, заканчивая тем, как надо мной смеялся весь рынок вместе с поганым Лешкой.

Незнакомец, ни разу не перебив, выслушал  очень внимательно. Мой страх сменился огромным доверием, которого мне так не хватало. Я замолчала и расправила плечи. Мой собеседник  задумался, а потом сказал твердым голосом:

– А знаешь, не выдавай ты этого Алексея. Поверь, дороже обойдется. Деньги ему выдавать перестань, и без всяких объяснений.

И вообще, перестань ты так на него обижаться. Ведь это Россия. Может, еще так подружитесь. Жизнь, ведь она штука непредсказуемая…

– Я? С этим? Подружиться? Да никогда в жизни!

– Никогда не говори «никогда», – сказал мне на прощанье этот парень из налоговой. И как в воду глядел…

Но до дружбы с Лешкой было очень далеко…

Вечером ко мне, как всегда, подошел «Алексей Николаевич». Он еще не подозревал, что уже несколько часов был простым поганым Лешкой.

– Красавица, денежки… – небрежно сказал он.

И я завела с ним великие игры. Простодушно глядя в самые глаза его, деревенским наивным голосом я замурлыкала:

– Ох, Алексей Николаевич. Чтой-то меня милиция вызывает к себе. Сашка прибегал от них, он знакомый мой. «Зайди, – говорит, – об оплате поговорить нада». А у меня народу-то полно. Не отойдешь. Я вот волнуюсь. Чего они хотят у меня выведать? А может, хотят оплату повысить? Я так решила, скажу вот: «И так много хапаете». А?

Лешка как побледнеет… У меня сердце будто мармеладом вымазали. Вкуснота! А вида не показываю. Стою смирно, глаза потупив.

– Что вы, Алексей Николаевич? Не заболели ли? Такие бледненькие!

– Не-е-е… – незнакомым, сиплым голосом прошептал мне Лешка. – Не заболел я. А ты к ментам не ходи. Я сам разберусь.

– Да что вы, Алексей Николаевич. Зачем так напрягаться. Сашка три раза прибегал. Кому, мол, деньги даю, чего. Будто сам не знает. Ничего не поняла я… А народу тут как назло. Если сегодня не успею забежать к ним, то уж завтра-то обязательно…

Лешка испарился на глазах. Прибегает минуты через три, красный весь, как рак, потный. Дышит тяжело. «Ага, ага, – про себя злорадно ухмыляюсь я, – давай, давай, небось вокруг рынка кругов пять уже нарезал. Для бешеной собаки лишний круг – не помеха».

А сама личико себе делаю – само участие.

– Ты… вот что… Я все узнал… Можешь сама не ходить… Незачем… Они сказали не ходить… Все сказали… И Сашка сказал. Деньги брать они больше не будут… Вот. Их там проверяют… Еще на них донес кто-то… Вот, решили не брать… Не ходи… Фу-у-у…

– Да?! Вот здорово! Не будут брать больше? Вот это да! Все равно схожу! Поблагодарить-то ведь надо! Вот- конфет накуплю- и отнесу…

Так я мучила Лешку три дня. И три дня он ходил на дрожащих ногах, беспрерывно спрашивая, не ходила ли я в милицию. Он четко осознавал, что за такие вот штучки его вытурят с рынка, как гнилой огурец с огорода .Я чувствовала себя великим предпринимателем, подрабатывающим живодерством. На четвертый день новые события заставили меня  позабыть про Лешку.

Нагрянула к нам проверка из налоговой полиции. Все спрашивали бумажку-разрешение городской администрации, без которой торговать было строго-настрого запрещено. У меня забрали все документы, которые были в наличии, и вызвали на следующий день в управление. На четвертый этаж, в 307 кабинет.

Накрасилась я, как в ресторан перед выступлением. Ресницы только накладные клеить не стала. Я знала, что буду плакать. И плакать сильно. Вымаливать себе прощение. Ресницы намокнут и отвалятся.

Допрашивали меня двое пожилых мужчин. Допрашивали долго, и я не понимала, что от меня хотят. Если оштрафовать, то давно бы выписали протокол. Если взятку, то я всем видом показывала, что готова дать ее от всего сердца. Но что-то было не так. Пришел еще один, помоложе, губастый, как Лешка. Звали его Сергеем Степановичем. Он мне ситуацию прояснил.

Хотели они, оказывается, чтоб я сдала милицию, которой все платили за то, что стоят без документов, и еще того, кто эти деньги милиции собирает. То есть Лешку (сердце мое сладко забилось). За эту информацию мне обещали официальное разрешение на торговлю, что было просто сказочно. За отказ мне грозил крупный штраф и конфискация товара.

Вот влипла ! Как муха в мед!

«Разрешение на место. Вот здорово. Я буду работать спокойно. Заработаю кучу денег. Об этом можно только мечтать…

Выдать милицию… Сашку… С меня они вообще денег не берут. Ребята неплохие… Зарплата маленькая, ни у кого нет своих квартир… Все пьют… Не буду я их выдавать. А вот Лешку…»

Чистый лист бумаги лежал передо мной. И ручку мне губастый Сергей Степанович подсовывал, и носовой платок, потому что слезы я так, на всякий случай, все же пустила. Взяла я ручку и написала:

 

«Докладная.

Я, такая-сякая, незаконно торгующая в самом центре города в палатке, что у Центрального рынка, сообщаю следующие факты: так как документов нет никаких совершенно, деньги мы платим незнакомому субъекту Лешке, который складывает их в свой карман. Денег он собирает очень много, чем страшно наживается за счет страданий и бедствий несчастных торговок».

 

– Напишите, где проживает этот Алексей и как его фамилия, – строгим голосом вывел меня из задумчивости Сергей Степанович.

Ручка дрогнула и застыла в воздухе. Я знала и Лешкину фамилию, и где он проживает. Но первый раз я подумала о нем совсем по-другому.

Лешка снимал однокомнатную квартиру рядом с рынком, где проживал с беременной женой Любкой и годовалым сыном Пашкой. Любка уже ходила на последнем месяце и часто приходила на рынок следить за Лешкой. Она сильно ревновала его, и отваживала от игровых автоматов.

Вся радость от докладной куда-то исчезла. Я стала ерзать на стуле, воровато оглядываясь по сторонам. И сильно нажимая на ручку, приписала в самом конце: «Где проживает этот Лешка, никто не знает. Лешка – это его подставное имя. На самом деле его зовут Ефимом».

Меня стали водить по разным кабинетам и везде пугали, пугали, пугали… Лица стали сливаться в одно, большое и грозное… В нем были не только милицейские начальники, бандиты, налоговая, но и Олег Борисович, Александр Васильевич и гуру Рубин. Я уже рыдала не переставая. Сергей Степанович растерялся. Он смотрел, как я рыдаю, и уже не знал, что делать и как успокоить меня. И тогда он… отпустил меня. Без всяких штрафов, конфискаций и угроз…

Выхожу я на свет божий. Солнце так ослепило глаза, что я зажмурилась. Глаза открываю – стоит предо мной черный-пречерный армянин, а может, грузин, волосы даже из щек растут. Пожилой такой, и звал он меня всегда ласково зайкой.

– Зачем в управление ходила? – строго, как отец, спрашивает он.

– Оштрафовать хотели. Мы милиции платим, а они требовали, чтоб выдали…

– Сколько лет ты на рынке проработала. А ума не набралася… Зачем платишь менту постовому? Зачем?

Хто он? Нихто! Власть у него малюханькая, панимаешь? Возможностей таких нет. Как, например, у начальника милиции. Он майор. А те хто? Шалупонь! Е-мае!

– Ну как я вот- в кабинет зайду и деньги за палатку предлагать буду? Да он тут же выгонит меня вон!

– Что ты? Что ты? Зачем вышвырнет? Он что, взять не хочит? Все хотят! Вот ты – дай мне что-нибудь, да разве я откажусь? А? Все люди как люди. И майор тоже.

Ты говорить умей. Войди, присядь. Так, мол, и так. У меня палатка, и все на нее нацелились, всем нада. А я одна. К вам вот пришла. Посоветоваться (тут мой учитель значительно остановился), по-со-ве-то-вать-ся. Слово это скажи три раза, а деньги не суй, он и не возьмет. А так, намекни, хочу, мол, чтоб один человек помогал. А не целый когальник.

А он чего… Он человек… Вот жене надо, к примеру, помидоры в банки закрыть. «Мне, – скажет, – надо, Гога,20 кгпомидор».

Я что, не понимаю, что ли.

И ты сразу не давай и не предлагай ничего, пусть себя в деле покажет, как он сможет помогать…Что ты, свой труд не уважаешь, что ли… Присмотрись к нему, как он и что. Не пустобрех ли. От налоговой, к примеру, в силах ли отмазать…

А потом вы разберетесь с ним, чего ему надо. К примеру, веревка там, резинка…

А лучше если еще повыше, из управления, например. Найди. Тогда вообще проблем не будет.

У меня вот палатка в центре города. Ни документов нет, ни налоги не плачу. Зато вот, смотри (протягивает мне Гога этот свой паспорт, а на последней странице – номер телефона). Вот кто подойдет, звоню. 5 минут – и он вот. Все дела сразу уладит.

А ты, дура- всей шалупони платишь… Не панимаю тебя…

Да не выдавай никого. Никогда. Ты думаешь. Что дадут тебе? Небось разрешение на место обещали? Угадал? Ха-ха-ха… Разрешение на пинок с рынка тебе бы дали. Мента, кого бы ты выдала, перевели бы в другое место, и все… Эти бы, из управления- получили бы повышение и награды. Они все связаны. И все бы вместе за кружкой пива над тобой потешались… А ты бы со своей палаткой во веки веков нигде не высунулась. Ох, зайка, зайка…

Вышла я на рынок…

 

Вышла я на рынок. Гляжу, а уж палатки Гальки Беззубой нет.

– Язык за зубами держать надо, – коротко объяснил милиционер Саша. – А кстати, если захочешь, можешь поставить еще одну палатку. С другой стороны рынка, где с машин яйцами торгуют. Там тоже много народу.

Да думать-то чего? Такие места на дороге не валяются! Поставили мы с Олегом вторую палатку. Поднялись в бизнесе еще на одну ступень – наняли продавщицу и грузчика.

Появились и новые проблемы. Объявились ребята, предлагающие «крышу». Причем, если вещевой рынок контролировался конкретно, то здесь была полная неразбериха. За целый день иногда подходило несколько группировок. Предлагали, угрожали, запугивали. Только ставка была одна – пятьсот рублей в месяц.

– Вы будете весь день стоять возле моей палатки и следить за ворами? – я доверчиво округляла глаза , изображая несусветный восторг.

– Да нет, это невозможно, – отвечали крутые пацаны, небрежно перебрасывая в руках каменные четки.

– Тогда у вас есть возможность отмазать меня от налоговой и милиции?

– Да нет же, нет, – нервничали они.

– А за что же я тогда буду платить вам деньги? – недоуменно спрашивала я и поднимала бровки домиком, передавая усиленную умственную деятельность.

На этот вопрос мне никто не мог ответить. И тогда я разговаривать наотрез отказывалась.

Большой и толстый Витя, умудряющийся даже с бабок, торгующих травами, брать оброк, решил подступить ко мне по-другому. Он объявил, что будет брать товаром.

И вот подходит он ко мне в один прекрасный день и тянет свою пухлую руку к прилавку. Кровь ударила в голову, и я, уже ничего не соображая от гнева и страха, перехватила его руку… и вцепилась в нее зубами. Как дикая кошка из джунглей. Витя вскрикнул, и с ужасом уставился на свои пальцы, на которых были отчетливо видны красные следы от зубов. Я тоже  смотрела… Что делать-то, господи?

Озверевший Витя, темнея лицом, тоже не знал, что делать. Потом быстро воспрянул духом и снова схватил что-то на прилавке- я так же молниеносно и яростно вновь прокусила ему руку. Из окровавленной руки выпал моток веревки.

– Как вам не стыдно! – обратилась к Вите стоящая рядом женщина и наблюдающая всю эту картину.

– Да знаешь ли ты, где будешь лежать у меня? В гробу! – вылил на нее всю свою злость Витя.

Вероятней всего, эти слова предназначались мне, но так как под руку внезапно попала эта несчастная женщина, то Витя и переключил на нее все свое внимание. Он так и пошел за ней, продолжая сыпать свои угрозы. А я осталась стоять за прилавком, твердо осознавая, что на этом дело не закончится. Витя был на этом рынке одной из важных персон. И ежу было понятно, что этот выпад он мне не простит.

Я боялась выходить на работу. Но и платить Вите тоже не хотела. Я знала, как это бывает: сначала допустишь, чтоб с прилавка хапали, а потом и от денег не открутишься. Стоит лишь раз слабину дать…Тут уж как на войне…

Витя несколько раз проходил мимо  и даже не смотрел в мою сторону. А надо сказать, что мы с ним были давно знакомы. Когда я еще у Саида работала, и вражды меж нами никакой не было, он часто подходил  и анекдоты рассказывал. Парень-то он был неплохой, просто у него такая работа. Истина проста, как божий день, и сводится она к бельевой веревке во дворе дома, на которой сушатся дет­ские трусики . У Вити было четверо детей…

Не выдержала я такого напряжения, каждый день ожидать бог знает чего. Содрогаясь от страха , сама к Вите подошла.

– Витя, – сказала я, – мы с тобой поссорились. Ты меня обидел. И обидел несправедливо. Ты же помнишь, как я начинала. Я всего добилась своим трудом. Ни папа, ни дядя мне не помог. Я детдомовская. Ты не должен был брать у меня ничего. Прости, что я тебя укусила. Ты, наверное, тоже переживаешь, что обидел меня. Ведь я тебя очень уважала. Давай мириться, Витя.

– А как, – совершенно диким голосом спросил Витя. Глаза у него стали круглые-круглые, как у маленького мальчика.

– Да так, – я решительно взяла его за руку, ту самую, что два раза прокусила, уцепила своим мизинчиком его пухлый палец и стала трясти из стороны в сторону, приговаривая: «Ля-ля-ля-ля-ля, а если будешь драться, то я буду кусаться…»

Витя ко мне больше не подходил. Мне девчонки с рынка рассказали, что бандиты принимают меня за полную дурочку, и даже связываться со мной не хотят…

Через некоторое время, когда у нас с Олегом появился первый отдел в магазине с самоцветами, мы опять столкнулись с проблемой «крыши». Кафе, в котором разрешили открыть «Восточную лавку», было государственным и, естественно, бандитами не контролировалось. И повалили к нам все кому не лень. И те, кто только с зоны вернулся и желал легкого заработка, и разные группировки, и даже знакомые ребята с вещевого рынка, мол, наша была ты, наша и останешься. За день мне столько «стрелок» назначали, что я не выдержала и пошла в УВД. А так как я там никого не знала, кроме губастого Сергея Степановича, то и пошла прямо к нему в кабинет. Он, как ни странно, встрече со мной очень обрадовался.

– А-а-а, плакуша, проходи, проходи. А я уж подумал, куда делась? Что случилось-то у тебя?

Рассказала я, как бандиты меня донимают.

– Ты пойми, – стал терпеливо Сергей Степанович рассказывать. – Твой голос должен быть очень тверд. Веди себя нагло. Не бойся посылать на… Они этот язык лучше понимают. А чтобы больше не приходили, назови им вот эту фамилию и телефон… Скажи, хороший знакомый.

А теперь повтори, что я тебе сказал.

И он вновь и вновь заставлял повторять его слова, добиваясь «предельной наглости». И когда я так вошла в образ, что его самого послала очень далеко, Сергей Степанович обрадовался и отпустил меня.

– Иди, – сказал он. – Молодец.

И я пошла в свой отдел. Там меня, естественно, ждали. Я четко и громко зачитала речь, стараясь не пропустить ни одного слова. А когда я закончила и открыла глаза, то рядом с собой никого не обнаружила. И больше ко мне никто не приходил. Будто речь мою по всему городу по радио передали…

Много ли времени миновало, или мало- прихожу я в милицию, чтоб этого Сергея Степановича отблагодарить. Купила банку кофе и килограмм шоколадных конфет. Тем более 23 февраля было. А дежурный у входа на этот раз в кабинет не пропускает. Повестки, мол, нет. Показываю ему банку кофе, мешок с конфетами, говорю, вот, мол, Сергею Степановичу принесла. Вызывает он его по телефону и ехидно так говорит:

– Выходите, Сергей Степанович. Вас тут с гостинцами ожидают.

Жду я. Полчаса проходит. Час. Что такое? Смотрю, с лестницы осторожно мой «губастый» выглядывает.

– Ой, – говорит, – это ты?

– А кто ж, – отвечаю. – Уже час дожидаюсь. Вам стакана чая, вероятно, на меня жалко. Да вот я свой принесла.

Повел меня в свой кабинет Сергей Степанович. Идет, а сам от хохота сгибается. Оказывается, я у них целый переполох на этаже вызвала. Сидит он в кабинете, ничего не ведает, влетает Костя из соседнего отдела и орет:

– Все! Достукался! Тебя подставить хотят! Баба там тебя с подарком дожидается! Давно предупреждал, ваш отдел под колпаком…

Сергей Степанович по кабинету взметался: «Ребята, проверьте, в коридоре чисто?» Все из столов повыскакивали, коридор проверили, стали на жучки проверять. Меня просмотрели, кто такая, не поймут… Пока сам Сергей Степанович не спустился и не узнал меня. Ребята так все заработались, что забыли о празднике. Я им и песню свою любимую спела про корабли, и стихи читала. Потом опять пела. В кабинете уже много народу собралось. Петь я еще в деревне любила. Многие меня узнавали:

– Это та, – шептали друг другу, пока я пела, стоя посреди комнаты, – что в центре города без документов торгует… Она еще арабские танцы пляшет…

А Сергей Степанович стал моим лучшим другом… Он сейчас в другом городе работает. Большим начальником стал.

Стыдно мне…

 

Стыдно мне  стало, что вот все уже в городе знают, что я без документов торгую. Решила я добиться этих бумажек, чего бы мне это ни стоило.

А давали это разрешение на место в чрезвычайно исключительно случаях-  многодетным матерям при наличии детей-инвалидов, большим героям войны и блатным. Я не попадала ни в одну категорию. А потому крутилась как могла.

Проверки из администрации города были очень частые. Милиция нас всегда предупреждала, у них там свои люди тоже были. Бежит Саша, рукой машет – значит, надо быстро уходить!

Последовательность действий, как при атомном взрыве, была отрепетирована до автоматизма. Иногда покупатель только в сумку за деньгами полезет, глаза поднимет – ни товара, ни палаток. Никого.

Нету- как и не было. Все знали четко, куда бежать и что уносить в первую очередь. А что просто свалить на травку и прикрыть картонкой. А если Саша бежал, и рукой не махал, это означало, что разбегаться не надо, а надо идти на второй этаж и договариваться с проверяющими. Если проверяющая была женщиной – посылали Лешку. Если мужчина – то меня. Мы вздыхали… И шли. Не было случая, чтоб у меня или у Лешки (с которым мы действительно подружились) не получилось.

Не сразу я научилась взятки давать. Это на рынке считается первым искусством. Надо ведь и человека не обидеть. Чем виноват он, что профессиональное достоинство его перечеркивается маленькой зарплатой? Вот и начинаю я полную ерунду нести, чтоб незаметно просунуть деньги. И про арабские танцы рассказываю, и про гуру Рубина, и про тетку Полину.  Про то, как хочу в кино сняться. Потом проверяющий вообще забывает, при каких обстоятельствах мы встретились…

Лешка, того учить не надо. Тот «бабий профессор» какой-то. Таких комплиментов наговорит, что женщин потом от его палатки не отдерешь. Раз я весь день на него дивилась.

Сразу на нескольких машинах подъехала налоговая полиция. Предупредить нас никто не успел. Несколько палаток оцепили со всех сторон. Была зима. Я стояла, как капуста, в валенках и пуховом платке. И была похожа на шар, и повернуться мне было тяжело.

Лешкина палатка была с краю, с нее и начали. Я стояла рядом с ним. Ребят было несколько, все в пятнистой форме, с красными повязками на рукавах. Серьезные такие. Спрашивают у Лешкиной продавщицы документы. Она коровьими ресницами хлоп-хлоп… и молчит. Я даже смотреть на нее боялась.

– Хозяин где? – спрашивают у нее ребята. Ирина, продавщица Лешкина, губы поджала, плечами вверх-вниз поводит. Мол, не знаю, не ведаю. Лешкина выучка.

– Ну что ж. Раз хозяина нету-с тобой разберемся. Твои документы?

Иринка струхнула.

– В подсобке хозяин.

– Беги за ним . Пока палатку не забрали…

Она побежала. Платок растрепался, два раза упала. Дорога затоптана, скользко.

Ждали, ждали-  Иринки все нету. Подходят ко мне. А я тут от страха  (зубы стучат) руки в бока уперла и затараторила:

– Да, я тут стою. И стою не сама от себя. А от государственного магазина. Деваться нам некуда, вон сколько палаток (машу рукой на Лешкину) без документов,  работать нам не дают. Товар-то один. А они тут вылезли. Вот и мы тоже… Заведующая мне приказала. Не верите, я сейчас тоже за ней сбегаю. Только вы тогда от товара не отходите. Он государственный. За него посадить даже могут.

Ребята посмотрели, посмотрели не меня, наконец, старший из них, с бельмом на глазу, кивнул:

– Не надо никуда ходить. Мы и так верим.

Не успел он рот закрыть, бежит к нам Ирина. Растрепанная, мокрая, фуфайка распахнута –  довольная, будто ее в подсобке драгоценными камнями одарили .

– Нет, – кричит, – хозяин не хочет идти.

И с невозмутимым видом вновь залезла в свою палатку, подозрительно пересчитала все лифчики и трусы на прилавке,  и зычным голосом заревела:

– Дешевые тряпки! Налетай, не зевай!

«Наверное, ее Лешка в подсобке хорошо потискал», – определила я, глядя на умиротворенные Иринкины глазки.

Ребята рассвирепели.

– Как это не хочет идти? Да мы сейчас тебя вместе с палаткой погрузим, и мама родная не найдет!

Ирина икнула. Вынула сигаретку. Пальцы ее дрожали. Вкрадчиво пустила колечко дыма.

– Ну-у-у-у! – взревел старший, с бельмом.

Она пулей выскочила из палатки, и уже далеко-далеко мелькала ее косматая голова.

За это время, пока всеобщее внимание отвлекалось на шалаву Иринку, незаметно растворилась в воздухе палатка рядом со мной, будто ее и в помине не было. И потихоньку близки были к исчезновению и остальные. Товар был уже собран с прилавков и упакован в большие сумки, которые уже расторопные продавцы успели передать кому надо. Оставались лишь сами палатки и столы, которые в результате молниеносных сборов уже напоминали какие-то древние крокалыги. Окинув опытным взором обстановку, ребята незамедлительно вызвали подкрепление. И в считанные минуты оставшиеся палатки без товара, но с перепуганными насмерть продавцами  были погружены в подъехавшие машины. На снегу остались стоять лишь моя да Лешкина палатка.

– А это кто? – кивали на меня все время подходившие молодые парни в пятнистой форме.

– Она от магазина, –  объяснял  длинный, с бельмом на глазу. Я была близка к обмороку. И когда подходили покупатели, я мотала и мотала своей головой из стороны в сторону. И молчала, как глухонемая.

Наконец терпение ребят лопнуло, и они решительно приказали Ирине собираться. И тут появился поганый Лешка.

 

Он шел в снопе солнечного света…

 

Он шел в снопе солнечного света и был совершенно и безоговорочно счастлив. Его глаза излучали вселенский покой и любовь ко всему миру. Он был пьян вбребезину. Я никогда не видала таких счастливых людей. Увидев ребят, облепивших его палатку и свирепо глядевших на него, он широко распахнул руки и рванул к ним что было силы.

– Ребята! Вы дождались меня! Как рад я! – при этом обнимал всех подряд и лез целоваться, ребята стряхивали его с себя и брезгливо отворачивались.

– Я чист! Перед вами! Как слеза! – одурело орал Лешка, будто его поразила молния, и слезы счастья щедро лились по щекам его. Как бы сильно его ни отталкивали, он не только умудрялся сохранить равновесие, но к тому же еще, цепко обхватив очередную жертву руками и ногами, чуть ли ни в засос звонко расцеловывал ее в обе щеки, при этом не забывая радостно вскрикивать:

– Чист! Как слеза! Я! Пред вами! Друзья!

Мало того, этот гад умудрился разглядеть и меня и уже весело махал рукой:

– Не бойся! Это мои друзья! Почему ты такая бледная? Они не тронут тебя! Мы любим их!

Не переставая улыбаться ребятам, вот, мол, дурак, напился, я, прижав к груди подбородок и сжав губы в трубочку, незаметно шипела поганому Лешке: «Отойди от меня подальше…»

– Тома! Не бойся! Из-за каких-то бумажек! Которых нет у тебя! Ты так шипишь! Как змея!

В тот миг я ненавидела его самой лютой ненавистью, какая была на свете. Потому что мне все время приходилось льстиво улыбаться и улыбаться во все стороны, когда душа моя настоятельно требовала лишь одного – дать разрешение телу на то, чтобы выйти из палатки и изо всей силы с треском влепить пощечину этой самой наглой роже, которая когда-либо рождалась на земле.

Ребята из налоговой полиции недоуменно потоптались, потоптались.

– Пьяниц по вытрезвителям развозить нам некогда, – наконец вынес свое решение старший, и они уехали.

 

 Я не спала несколько ночей…

 

Я не спала несколько ночей, вспоминая этого старшего, со страшным бельмом. Перенапряжение этого дня выливалось в полубред, который являлся не то во сне, не то наяву.

Я лежала на длинной деревянной скамье, скованная по рукам и ногам железными цепями, которые до боли впивались мне в кожу. По бокам горели свечи. Я видела их не отчетливо, потому что голову было трудно повернуть из-за сильной боли в затылке. «Чем-то сильно ударили сзади», – думала я. Казалось, что меня приготовила принести в жертву какая-то секта, но людей нигде не было видно. Лишь огромные стрекозы, страшно шурша прозрачно-зелеными крыльями, летали вокруг меня, иногда задевая своими хлесткими, паучиными лапками. Я уворачивалась, как могла. Иногда даже удавалось поднять тяжелую руку. Цепь глухо звякала, и я ударяла стрекозу по мерзким ломким крыльям. Они с треском рвались, и стрекозы тяжело плюхались за скамью. Но налетали новые.

Я решила пойти в администрацию города и попросить разрешения на торговое место.

Совершенно случайно…

,

Совершенно случайно я попала в день заседания очень важной комиссии, которая решала все вопросы по поводу торговых мест. Чтобы попасть на прием, надо было записываться за три месяца. Естественно, меня в длинном списке, вывешенном в зале заседания, не было.

Очередь была большая и состояла из одних инвалидов и многодетных матерей. Причем инвалиды были как на подбор. Создавалось твердое впечатление, что жить всем осталась лишь малая горстка дней, которую они решили посвятить любимой торговле. Костыли, пышно перевязанные головы, свежезабинтованные ноги и руки, жалостливые лица вызывали горестные мысли: «Надо же, до какого несчастия может дойти человек!». И казалось, что в ответ на мои мысли все инвалиды покорно кивали головами и дружным хором отвечали:

– Да, вы правы. Мы действительно глубоко несчастны.

Многие из них из-за тяжелых болезней были не в силах проползти в кабинет. И тогда им помогали многочисленные родственники. Они бережно вводили обреченного в кабинет с таким выражением лица, что, вероятно, вызывало у всех членов комиссии тяжелое чувство вины, если они не выпишут разрешение на то, чтобы перед смертью человек хоть немножко порадовался жизни и поторговал в самом хорошем месте.

Выходящие обратно инвалиды, напротив, поражали такой злобностью лиц, которая совершенно не свойственна людям, находящимся на пороге вечности.

Мамаши с многочисленным потомством тоже приходили с бабушками и прочими родственниками. И те на протяжении всего дня помогали нянчить и пеленать грязных, сопливых младенцев. Этих младенцев, как я заметила, кормить не спешили, несмотря на их отчаянный рев и заранее приготовленные бутылочки с кашей. Когда подходила очередь, мамаши рвали их из рук бабушек и шли в кабинет, злобно подталкивая в спины старших  угрюмых детей. Лохмотья их были столь живописны, что я с трудом вспомнила, где видала подобные.

В театре шел детский спектакль про беспризорников гражданской войны. Вот там и видела.

Выходящие из кабинетов мамаши с утроенной злобой  кормили своих грязных малюток, и звучно хлопая дверями, выходили  на свежий воздух.

Я зашла последняя. Все с большим изумлением на меня уставились. За длинным столом сидели усталые начальники с совершенно измотанными лицами. В самом конце стола сидел молодой заместитель мэра города по торговле Константин Иванович. У него были густые светлые волосы и  измученные глаза.

Я тихонько прошла вперед и без разрешения присела на стул, что предназначался, вероятно, для посетителей, так как все сидели в мягких креслах. У меня никто ничего не спрашивал, я неторопливо откашлялась и сама произнесла речь:

– Я к вам хожу два года. И давно поняла, что все напрасно. Я не имею к вам никаких претензий, так как я не инвалид и не многодетная мать. И пришла лишь потому, что пообещала милиции, оштрафовавшей меня в очередной раз. Конечно, хотелось бы иметь разрешение и честно платить государству налоги, ведь я все равно торгую без документов… Но что делать. Я бы на вашем месте тоже поступила бы так же. Тем более что я не только не умираю с голоду, но очень хорошо кормлю себя и своих детей. Я хорошо зарабатываю. Если бы у меня было больше денег, я бы в первую очередь купила себе дорогие танцевальные костюмы. Чтобы танцевать в ресторанах арабские танцы, которые я люблю…

И тут я хотела добавить – «и которые танцую просто обалденно», терять мне было совершенно нечего, но я вдруг взглянула на лица присутствующих… Таких странных выражений лиц я никогда не видала. «Они не верят, что я умею хорошо танцевать». Я не любила, когда меня принимали за врушку. И тут меня осенило. Я вынула из сумки целую пачку свежих фотографий и гордо встала. Раздала присутствующим снимки- каждому досталось примерно по три. На них было хорошо видно, как, восторженно улыбаясь, в ошеломляющих нарядах, почти полуголая, я выступаю в ресторане. Я не готовила эти снимки специально, просто утром получила их в студии.

Начальники вмиг зашумели и задвигали креслами. Будто вновь запустили нажатую на «стоп» кассету с живой музыкой. Они, весело переговариваясь, разглядывали фотографии и потом менялись с соседями. Константин Иванович глаз с меня не спускал и смотрел очень внимательно. Казалось, он о чем-то глубоко задумался и изумлялся той мысли, что внезапно его посетила. Я сидела и радовалась, что доказала присутствующим, что я действительно танцую в ресторанах.

Наконец Константин Иванович решительно встал и постучал по столу, призывая всех к вниманию. Он был похож на президента страны, который только что выпустил важный указ. В зале стало тихо.

– Товарищи! У нас сегодня небывалый случай. Первый раз женщина не закатывает глаза и слезно не молит пожалеть ее несчастных детей. Первый раз мы слышим честную исповедь. И я в ответ тоже хочу искренне признаться, что эта женщина мне очень нравится.  («И мне, и нам тоже», – раздались восторженные голоса с мест.) И потому я прошу у вас в виде исключения представить, что у нас побывал заслуженный воин-афганец, и разрешить ей торговать в хорошем месте города. На улице 60 лет СССР.

И все как по команде подняли руки. Я вышла совершенно одуревшая от неожиданности и даже поблагодарить забыла.

Я больше не была жалкой букашкой…

 

Я больше не была жалкой букашкой! У меня было официальное разрешение на торговлю! Настоящая бумажка с тремя печатями! Счастью моему не было предела! Я еще не знала, какие испытания уготовила мне судьба в этот раз…

Я поставила палатку на улице 60 лет СССР, куда было выписано разрешение, и наняла продавщицу. Но и доходное место на продовольственном рынке терять не хотела. И потому стояла там, как и прежде, без документов. Но то, что у меня был важная бумажка, наполняло мою душу силой и уверенностью в завтрашнем дне .

В очередной раз сменился директор продовольственного рынка. Им оказался злобный Фарисей -никогда не видала таких лютых созданий. Был он маленького роста, толстый, с наплывавшим на брюки брюшком и постоянно брезгливым выражением лица. Казалось- он был в постоянном удивлении от того, какие муки приходится терпеть от ежедневного общения с тем окружением людей, в котором он находился. Фарисей самостоятельно вычислил, что та территория земли, на которой находились наши палатки, принадлежит рынку, и положил нам твердую плату – тысяча рублей в месяц. В противном случае он дал месяц сроку, чтоб убраться от рынка как можно дальше. Почесали все в затылке, почесали – а что делать? Стали платить. Одна я задержалась. А когда разрешение на место получила, то и вовсе- бог знает что о себе возомнила. «Ведь если бы, –проносились в моей несуразной голове нелепые мысли, – я получила разрешение торговать на рынке, то этот Фарисей облизнулся б как кот. И не достать ему было меня – как своих ушей». Месяц истекал, и предупредить меня пришла молодая секретарша Фарисея.

Переоценила я свои возможности и, вероятно, решила, что чары мои беспредельны. А потому я прямиком направилась прямо в кабинет Фарисея и нагло заявила ему, что платить не желаю. А потом я с ужасом взирала на дело слов своих.

В горле Фарисея что-то булькнуло. Лицо налилось зловещей зеленью. Потом побелело от ярости. Глаза под красными веками быстро-быстро задергались. Жилы на шее набухли и посинели, это означало-  Фарисей сильно орал. Но я не слышала, потому что звуки для меня будто разом выключили. Силу крика было видно по мгновенно вскочившим и выбежавшим в большом страхе секретаршам.

Ужас, охвативший меня, прорвал в обороне непоправимую брешь. Я допустила ошибку. Предполагая, что Фарисей от ярости не поймет, что к чему, я вытащила и протянула ему  официальное разрешение, что получила в администрации города. Фарисей бы и не заметил. Но в моих расширившихся от страха глазах он звериным чутьем уловил, что в этой бумажке что-то не так. И потому он цепко просмотрел ее сверху донизу, и… злорадная улыбка Бармалея осветила его зеленое лицо. Не спуская с меня глаз, которые слегка подрагивали, Бармалей набрал чей-то номер телефона и загрохотал в трубку:

– Костюха, ты? Слушай, тут у меня балда одна стоит в кабинете. Ты ей разрешение на место выписал. Да, да, сейчас взгляну… Ага, улица 60 лет СССР. Золотова… Представляешь, она тут на рынке всех надуривает. Твоим именем прикрывается. Вроде ты ей на рынок разрешение дал… Представляешь? Смеется над тобой! Что? Отобрать? (Фарисей проворно спрятал мою бумажку в стол.) Как ты вообще таким аферисткам веришь? Наглая такая, врунья! Я сейчас милицию вызову. Чтоб ее из кабинета вышвырнули!

С трудом нащупав дверь, я вышла. И долго-долго шла по длинному коридору. Испуганные секретарши смотрели на меня с нескрываемой печалью.

Мрачные мысли, как черные перья на дороге, кружились в моей голове.

«Все кончено. Первый раз получила законную бумагу. Поделом тебе, дура… Научилась стрелять глазками. Возомнила о себе черт знает что. Ах, арабские танцы… А кто ты есть? Пустой пучок глупой редиски! Все потеряла… Теперь ни рынка, ни 60 лет СССР. В школу не возьмут.  Все потеряла…»

А тут еще плохая новость – Олег врезался в машину. Сам ничего, и шофер другой – тоже. А машины помяты. Сидим вдвоем и горюем. Смотрела я на одну точку на потолке ровно три дня. Жизнь казалась черной беспробудной дырой. Чередой одних беспрерывных глупостей и недоразумений.

На четвертый день я встала. Надо было хоть что-то делать. И я пошла в администрацию города. Других вариантов не было. Нашла нужный кабинет. Упросила секретаршу. Открыла дверь и вошла.

Константин Иванович сидел за столом и перебирал бумаги. На стук двери он поднял глаза, увидел меня ,и снова занялся бумагами.  Только лицо стало непроницаемо- каменным. Я прошла без приглашения и села напротив. Невозможно описать то состояние стыда, в котором я пребывала. Слезы тихо струились по щекам моим. Тишина в кабинете была оглушительной.

– Надеюсь, – поднял на меня светло-голубые глаза Константин Иванович, – вы понимаете, что навсегда лишились возможности где-либо торговать в городе  (слезы еще сильней заструились по щекам моим).

И не пытайтесь меня разжалобить, это совершенно напрасно, – Константин Иванович решительно встал и опустил глаза, всем видом давая понять, что разговор окончен. Мне показалось, что он даже щелкнул по полу ботинком. От всей его фигуры шла удивительная строгость.

– Константин Иванович, вы меня неправильно поняли… Я не затем к вам пришла, чтобы просить назад разрешение… Об этом не может быть и речи… Я наказана совершенно справедливо.  (Тут голос подвел меня. И чтоб не расплакаться,  я стала говорить очень тихо.) Я пришла, потому что… не могла не прийти… Меня одно мучает, что я вас сильно подвела. Вы за меня просили перед всей комиссией… А я… солгала… Простите.

Я повернулась и быстро пошла к выходу. И когда уже взялась за ручку двери, взволнованный голос Константина Ивановича остановил меня:

– Ну как вы могли? Я никогда не смог бы подумать, глядя на вас… Что вы так сможете.

– Да, – призналась я. – Я очень часто лгу. Особенно когда боюсь. И хоть этот Фарисей ваш друг, но я вам скажу по правде… У него такие страшные жилы на шее…

И я вышла из кабинета. Константин Иванович догнал меня в коридоре, взял за плечи и развернул к себе:

– Постойте… Вы что думаете, тут звери работают? Возьмите свое разрешение и больше никогда так не делайте. И когда будут какие проблемы… обращайтесь ко мне…

Жизнь продолжалась…

Я ездила в Москву

 

Я ездила в Москву через три дня. Товар в палатках быстро раскупался. Наберу выручку, и в дорогу. Выхожу утром на перрон, и первым делом – в кафе. Сколько себя ругала за то, что не оставляла в кармане мелких денег! Вот и на этот раз пришлось вытаскивать из пачки  тысячную купюру. Протягиваю ее пышнотелой , ярко- накрашенной продавщице, и не успеваю заказать кофе и булочку с сыром, как слышу  сзади: « Мне пять бутылок пива и три пачки Мальборо». Только я собралась сказать, мол, очередь соблюдать надо, как вдруг увидела окаменевшее лицо продавщицы. Румянец медленно сползал с малиновых щек, она растерянно вытирала мои деньги, будто пытаясь соскрести с них краску.

-Ты что, не поняла?- угрожающе рявкнул парень, отодвинул меня плечом, и встал впереди. – Я сказал, пиво и сигареты!

Глядя в его лохматый затылок, я начинала догадываться, что он собирается купить это на мои деньги, ведь свои он так и не достал.

-Это мои деньги,- возмутилась я.

Парень театрально вскинул руки и закричал во всю глотку:

-Вы что, с ума посходили? Я на Афгане за тем свою кровь проливал, чтоб меня на вокзале наглая тетка обворовала? Да я сейчас милицию вызову!

– Вызывай,- говорю, -она тебе даст, наша милиция!

И все так быстро закрутилось, я даже не успела глазом моргнуть, как в дверь кафе уже входили несколько молодых ребят в милицейской форме. Я вздохнула с облегчением. Сейчас все образуется. Ребята взяли меня в кольцо и потребовали документы.

-Почему у меня?- удивилась я.- Ведь это он  хочет украсть деньги?

Воин-афганец при этих словах рванул на себе тельняшку, и энергично заколотил по волосатой груди. Голос у него был хриплый, надорванный, а глаза шалые, с лихорадочным блеском. И все же, стоя рядом с охранниками, я испытывала спокойствие – до тех самых пор, пока они не потребовали пройти в отделение. Недоумевая ,я пыталась говорить , что-то объяснять- все было бесполезно. Один из милиционеров уже тянул из моих рук сумку, где были все мои деньги на товар, другой нетерпеливо подталкивал в спину.

-Хорошо,- согласилась я, – пойду в отделение при одном условии- этот молодой человек, укравший у меня деньги, пойдет тоже. При этих словах я уловила вокруг себя легкую растерянность, ребята в милицейской форме переглянулись с афганцем, тот еле заметно кивнул головой. И тут меня осенило! Они все заодно! И сейчас в отделении милиции у меня отберут все деньги, которые я с таким трудом заработала! Да и еще оставят до утра! Тело сжалось , будто перед прыжком, и налилось силой. Только покажи свой страх- и пиши пропало! Я прижалась к стенке, как волчица, вокруг меня были одни враги: продавщица, милиция, бандит. Дрожало сердце, и во рту пересохло, но разве можно в этом зверином мире терять себя? Представив себя в лесу ,я собрала в кулак все свое мужество, и жестко, с большим достоинством произнесла:

-Я дочь областного прокурора нашего города.(Назвала фамилию, что первой пришла в голову)Если хоть один волос упадет с моей головы, вы все сядете в тюрьму. Вы,- кивнула я на испуганную продавщицу,- и вы, призванные охранять меня, и ты, сумасшедший вор. Мой отец достанет вас всех со дна моря и задушит в тюрьме своими собственными руками.

И почему в трудную минуту выручает полное вранье? На рынке срабатывала история про детдомовскую. Мне показалось, что я произнесла фразы из черной магии, которые намертво смыкали уста. И уста всех действительно сомкнулись, а выпученные глаза выдавали усиленную умственную деятельность. Нельзя было терять ни секунды. Я подошла к прилавку, протянула руку и взяла свою купюру, которая была по-прежнему зажата в побелевших пальцах.

-Ведь вы видели, что это мои деньги?- спросила я мягким голосом. Продавщица быстро-быстро закивала головой. Я гордо двинулась к выходу. У самой двери остановилась, и глядя на остолбеневших милиционеров, добавила:

– Я сейчас- же звоню отцу, а он проверит, доставлен ли в отделение милиции этот преступник? И стала трясущимися пальцами  набирать первый попавшийся номер.

Первым опомнился афганец. Мобилизовавшись, он рванулся ко мне (его задержали милиционеры) и завизжал, изрыгая слюну:

-Ты, дура, думаешь, выиграла? Да меня отпустят, не успеешь дойти до метро! И я пущу тебе пулю в затылок! Жди! Жить тебе осталось ровно пять минут!

Такого ужаса я не испытывала давно. Ноги мне не подчинялись, когда я спускалась в метро, а затылок леденел от предчувствий. Натыкаясь на людей, я вошла в вагон, и не понимала, куда  еду и зачем. На меня орали- бестолково топчась на месте, я наступала на ноги. Приехав на оптовую базу, необдуманно закупила хозтовар. Мочалки оказались хоть и легкие, но очень объемными, и когда мне вынесли со склада сумки, их оказалось великое множество. Я ничего не понимала, хозяин сам вызвал мне такси до вокзала. Неожиданно нас не пустили к самому перрону, как было раньше.» Новое распоряжение начальства»,- сообщил гаишник. Таксист выгрузил все сумки прямо в снег и уехал. Я хотела подозвать грузчика, но денег почему-то не оказалось. Сегодня все валилось из рук, мысли в голове путались…

В кармане куртки я наскребла мелочь и купила баклажку пива. Сделав несколько жадных глотков,  услышала, что посадка на мой поезд заканчивается. Я рванула к сумкам. Пока их перетаскала к поезду, посадка закончилась, и проводница с трудом меня пропустила. Обычно я приезжала заранее , чтобы в пустом поезде ухитриться разместить закупленный товар. В этот раз сидящие люди отказывались вставать, чтобы уступить свое место для поклажи, которое находилось под сиденьем. «У нас все занято,»- отвечали мне, будто сговорившись. С волосами, прилипшими к горящим щекам, по которым текли слезы, увешенная гроздьями огромных клетчатых сумок, я металась по вагону, и никто , никто не хотел мне помочь. Поезд набирал ход, проводница проверяла билеты и орала, чтобы я немедленно освободила проход. Как лавина, нарастала нестерпимая боль в спине. Какие мрачные минуты иногда отстукивает жизнь!

-Спекулянтки чертовы, -с ненавистью глядя мне прямо в глаза, сказал высокий седовласый дед.

– Спекулянка и пьянь, -радостно подтвердила сидящая рядом полная женщина в белой вязанной кофточке..

И тут я увидела в своей руке бутылку наполовину выпитого пива. На темно-зеленой куртке, запачканной чем-то белым, была оторвана пуговица, сапоги грязные и пыльные. Волосы прилипли к щеками. Зеркало бы где взять…

-Пьянь, и куда только милиция смотрит,- закивали головой две старушки в черных платках, сидящие напротив друг друга. Я растерянно оглянулась по сторонам. Приличные люди , чисто одетые, благородно сидели на своих местах, пили чай, грызли печенье, на белых салфетках крошили домашние яйца, отправляли в рот аппетитные кружки розовой колбаски и нежного сала. Я была изгоем, отверженной торговкой. Тяжело дыша, я прижалась спиной к стене, и затравленно озиралась. Переговариваясь между собой, воодушевляясь все больше от темы, которая всех объединяла, они с презрением смотрели и потешались надо мной. Я задыхалась от этих слов – едких и пахучих, словно очутилась в газовой камере.

Без всякой жалости я превратила бы всех в пепел. Бешенство одинокого зверя источало мое тело, и чадящие клубы шипящего дыма. Они обволакивали вагон, проникая во все щели этого враждебного мне пространства. Я ненавидела этих самодовольных людей, благодаря мне испытавших давно забытую сплоченность, их холеные руки, увитые кольцами, и натруженные руки, не привыкшие к дорогим перстням. Будто во сне, я шла за молодым парнем, решившимся мне помочь, а клубы ядовитого дыма летели сзади. Даже маленькие дети испуганно жались к матерям, когда я проходила мимо. Когда все сумки с большим трудом были уложены, я села на свое место, и хотя мне совсем не хотелось, выпила все пиво. Я торопилась и давилась этим горьким пойлом, желтые капли падали с губ прямо на стол, женщина, сидящая напротив, в ужасе отпрянула и прижала к лицу кружевной платок.

На троне нашей жизни еще восседала социалистическая мораль. Высунув кончик змеистого  языка, она старательно и с наслаждением дергала людей за ниточки. Грохотали и скрипели колеса, за окном траурными корягами, тенями, звездами расцветала ночь…

 

 

Александр Васильевич неожиданно пригласил …

 

Александр Васильевич неожиданно пригласил меня на индивидуальную беседу…

Я стояла перед большим столом, покрытым красной парчовой тканью. Несмотря на темноту в комнате, я заметила, что бахрома по углам облезла и свисала мохористыми клочьями. По всему столу были расставлены длинные черные свечи, и они горели. За столом сидели и смотрели на меня Александр Васильевич, Олег Борисович и Лариса Петровна. Изредка они переводили взгляд на горящие свечи, и снова на меня, и выражение их глаз потрясло меня явной печалью…

Легкое волнение постепенно переходило в страх. За мгновенье до того, как страх вырос в ужас, пламя на всех свечах неожиданно резко дрогнуло и тревожно заметалось во все стороны. Будто одновременно распахнулись все окна и двери, и в комнату ворвался ветер.

Длинные змеистые тени на стенах, упруго изгибаясь, сталкивались друг с другом, будто в каком-то страшном брачном танце… На скатерти пузырились горячие черные гнезда. Казалось, что из возникающих пустот после лопающихся пузырей сейчас вылезут и расползутся по всему столу маленькие змееныши…

По всей комнате шел запах… Вот когда поднимаешь из воды, покрытой зеленой плесенью водорослей, черную набухшую корягу, и она взмутит и до того уже мутную темную воду, вот это будет тот самый запах, что шел по всей комнате…

– Тебя давно уже нет в мире живых, – тихо произнес Александр Васильевич. Его шепот обладал силой самого громкого крика в горах. – Посмотри на эти свечи. Посмотри на эти свечи. Почти все они потухли. Боги говорят о том, что ты свернула с Пути. С Пути, на который поставил нас великий гуру Рубин, уйти можно только в гибельную пустоту…

Вероятно, ты захотела превратиться в тлен, в ничего. Чтобы змеи выползали из пустых глазниц твоего мертвого черепа.

Страшные слова заползали в подсознание и сворачивались шевелящимися клубками. А я была совершенно живая. Ладони рук, скрещенных за спиной, были противно липкими.

«Ни на какой путь не может меня никто поставить насильно, – шептала я сама себе, чтобы не сойти с ума, а зубы стучали от страха. – Я сама вправе выбирать себе путь, и никто другой. Ничего со мной не может случиться. Со мной ничего не может случиться…»

Я метнулась назад. На двери, ведущей в коридор, висело огромное зеркало. Сначала мне показалось, что оно завешено чем-то белым. «Так бывает, когда в доме покойник», – мелькнуло у меня в голове. Сама мысль об этом была похожа на обезумевшую, попавшую в клетку чайку, которая металась, билась головой о прутья и роняла окровавленные перья…

Но зеркало оказалось вовсе не завешенным, в нем отразилось мое лицо, и оно было совершенно черным, будто обугленным.

– Вам когда-нибудь приходилось испытывать ужас? Ужас, который сродни ледяной горе? Ужас, который явственно пах погребальными лентами, ржавыми мокрыми цветами и свежими сосновыми ветками!

Я обнаружила эти срезанные ветки – с сочащейся прозрачной кровью, каплями повисшей на иглах, у себя под ногами, прямо на полу по всей комнате, и в холодном мраке коридора.  Особенно много веток, уже перевязанных черными змеистыми лентами, было возле самой входной двери, которую нащупала я ледяными пальцами, нащупала, но никак не могла открыть… Я помнила совершенно отчетливо, когда заходила в эту комнату, что никаких сосновых ветвей и в помине не было…

Я рвала и рвала эту дверь на себя, а она не поддавалась. «Мне не вырваться отсюда живой…»

«Меня хотят похоронить заживо. А я совершенно живая. Но если я сейчас поверю в то, что меня нет в мире живых, то меня там действительно не будет…

 Господи, знали ли вы, люди, когда-нибудь приходилось ли вам испытывать такой ужас: вот хочется проснуться, а это не сон?!

Меня хотят похоронить живой, и этот Александр Васильевич, и гуру Рубин, и самое страшное – мой Олег!

 Я еще живая, совершенно живая, а меня уже хоронят, вот с этим моим страстным сердцем, со всей непостижимой Вселенной, которая наполнена таким отчаянием!»

Я всегда, несмотря ни на какие подозрения по поводу своего странного отношения к миру, гордилась вот чем: меня никогда не посещали ни звуковые, ни слуховые галлюцинации. Но когда, сдирая в кровь пальцы, я рвала на себя дверь, то отчетливо услышала плеск морской волны и пронзительные крики чаек-  прямо у себя над головой. Я даже втянула голову в плечи и закрыла глаза – в стремительно нарастающем, будто смерч, ужасе, в последний миг, когда распахнулась дверь и я рванула в спасительный свет, послышался раздирающий визг сумасшедшей старухи. Этот визг и хохот рванул вслед за мной на лестницу, по которой мчалась я, перепрыгивая сразу через несколько ступенек…

 

 

Мне больше не было места в этом мире…

 

Мне больше не было места в этом мире. Мире, где оглушительно кричат чайки. Я – сумасшедшая женщина.

И тогда, Валерий Петрович, я решила уйти в монастырь.

Я не справилась ни с чем. Я не смогла спасти душу своего Олега. Разве сможет сумасшедшая женщина спасти кого-нибудь?

Ушел из дома мой сын. Он ушел навсегда. Я пропустила момент, когда он стал часто встречаться со своим отцом…

Они пришли в этот вечер вместе. Я уже несколько лет не видела своего бывшего мужа. Меня поразило злорадное выражение его лица. Я поняла, что что-то стряслось…

Как в замедленном жутком сне со мной прощался мой сын… Он говорил: «Спасибо, мама, все было хорошо…»

– Но ты ко мне больше не вернешься? Почему?

– Спасибо, мама, все было хорошо…

Я видела, как дочь сидела на коленях, обхватив мои ноги, и плакала. «Почему она так сильно плачет?» – думала я  заледеневшим сердцем.

«Этого и следовало ожидать, – торжественно говорил бывший муж. – Скоро от тебя сбежит и дочь. И тогда ты приползешь ко мне на коленях… Сама».

«Не-е-е-т… Разве сможет это когда-нибудь случиться? Почему все покидают меня? Я не хочу, чтобы меня бросали…»

В доме стало  пусто. Сын не отвечал на телефонные звонки. Бывший муж брал трубку и медленно, с расстановкой отвечал, что сын не хочет меня больше видеть…

Олег все чаще пропадал на занятиях Александра Васильевича. Аленка, моя двенадцатилетняя дочь, стала приходить поздно вечером.

Что за беда вошла в мой дом? Когда я пропустила ее дыхание?

И это всеобщее дыхание по взмаху руки гуру Рубина. Этот один общий вздох и один общий выдох…

Направляя свой поток света, я целиком погружалась в это чужеродное мне пространство, из которого только и было возможно вычерпать полные горсти переливающейся воды -лишаясь собственного царства и не чувствуя беды, я задыхалась в этом чуждом мне воздухе, я даже следила за стуком своего сердца- мне казалось, оно остановится в этом мраке.

И этот мрак, поглотивший блеск Солнца -олицетворение нашего разрушающегося мира, лишенного любви.

И он затопил не только мою душу….

Я никому ничего не сказала- собрала деньги, купила билет и села в поезд. Я где-то читала, что в монастырь без денег не принимают.

Не спала всю ночь. Мне казалось, что хуже и ниже меня в этом поезде никого нет. И что я безнадежно качусь в яму, из которой мне больше никогда не выбраться. Я плакала, уже не переставая.

Я оставила своему мужу записку: «Олег, я никогда не вернусь домой. Я гораздо хуже, чем ты думал. Я качусь в бездонную яму. Прости меня. Езжай в лес и проведи там весь день».

Я шла по вокзалу, как во сне. Отчаяние душило меня.

«Вот и все эти люди спешат вокруг, не зная куда. Лица у всех искажены – все мечтают о деньгах. Никто никому не нужен. Я тоже жаждала денег – и получила их. И все равно не смогла спасти Любку. Не смогла вырваться из секты. Вырвать мужа. Он всегда будет слушать только своего гуру. А дети… Им тоже нет до меня никакого дела. Сын покинул меня… Им тоже нужны деньги. Я не нужна даже себе… Когда-то были какие-то желания. А сейчас меня не привлекает даже еда. Ни вино. А я ведь его так любила. Оно уже не спасает меня. А все эти друзья и братья на рынке – чушь собачья. Всем лишь бы переспать со мной. А потом меня поднимут на смех. И Саид этот, и Халим. Возомнила о себе принцессу. Цена тебе в базарный день – копейка. Спекулянтка…»

Я брела и брела по вокзалу. И никак не могла зацепиться мыслями за что-нибудь светлое. Я вышла на улицу.

Мне казалось, что я схожу с ума. У меня не было сил даже на то, чтобы найти какой-нибудь действующий монастырь. Надо было обратиться за помощью к людям, но я их боялась. Я им не верила.

Я забрела в какое-то кафе. Купила булочку с сыром. Села за стол. Я выковыривала сыр пальцем и ела. Буфетчик смотрел на меня с жалостью. Я с вызовом спросила, почему он так на меня смотрит. Он отвернулся и стал расставлять на витрине бутылки. Со мной явно было что-то не в порядке.

Поток людей, который несся на меня на улице, пугал невероятно. Я пыталась бороться. Бросилась в глаза вывеска: «Цветы». Я метнулась туда, цветы должны были мне помочь. Их было много. Навстречу встала немолодая полная блондинка.

– Вы что хотите купить?

– Нет, – первый раз я обратилась за помощью к людям. – Позвольте мне постоять в вашем магазине. Я неважно себя чувствую. Я посмотрю на цветы… И уйду.

– Вы с ума сошли! В таком состоянии! У нас здесь не церковь!

И блондинка выпихнула меня на улицу.

«Она сказала про церковь», – ухватилась я за эту мысль, как за спасительную соломинку. И пошла в церковь. Она была рядом с Павелецким вокзалом.

Церковь была сумрачна. Лица святых смотрели на меня с укоризной.

Я бросила мужа. Вышла замуж за молодого мужчину. От меня ушел сын. Я была развратной женщиной и вела себя так, будто и не была матерью двоих детей- одевалась на рынок, как шлюха.

Я купила много свечек и молилась, молилась, молилась. И встала на пол перед иконой. Рядом стояли чьи-то ноги в тапочках. Тапочки были старые. Вышел полный румяный поп. Он был молод, щеки его лоснились. Казалось, что он только что наелся сала. А был великий пост.

Церковь меня не спасала. Меня не спасало ничто. Я отвергала себя, я выносила себе смертный приговор. А я была частью Вселенной. Она опрокидывала меня навзничь, грозя раздавить насмерть или лишить разума, если я не остановлю свои разрушающие все на свете мысли.

Я вышла из церкви. Сознание стало проявляться клочьями. Между этими клочьями была темнота.

Вот я уже почему-то сижу в траве у какого-то забора. И перебираю горку битого стекла, выбирая, как в детстве, самые красивые камушки. И остатки разума мне подсказали – все. Меня могут в любой момент забрать в психушку. Оттуда я могу не выйти.

И тогда я взмолилась к небу: «Господи! Помоги мне, пожалуйста! У меня нет больше сил!»

И небеса немедленно откликнулись. И спасли меня самым оригинальным способом. Чьи-то невидимые руки подхватили меня и помогли встать. Повели на вокзал. Я оказалась рядом с телефонными будками. «Мне надо позвонить домой», – догадалась я. Но у меня еще не было сил самостоятельно купить телефонную карту. Но я уже была способна попросить помощи.

Тот, к кому я обратилась, оказался крупным молодым парнем. Он был лысый, и на лбу у него был глубокий шрам. «У вас какое-то горе?» – спросил он. Я мотала головой. Я не знала, что сказать ему.

Я молча дала ему денег, и он набрал номер. Но дома никого не было. Гудки… Парень ушел.

Дальше события стали разворачиваться таким образом. Ко мне подошел очень хорошо одетый седовласый мужчина. На руке у него была огромная золотая печатка. Он обратился ко мне с просьбой. В голосе был небольшой акцент, что выдавало в нем ино­странца.

«Извините, не могли бы вы дать свою телефонную карту? У меня в поезде украли все деньги и документы, мне нужно позвонить друзьям».

У меня не было телефонной карты. Тот, лысый, звонил за деньги.

– А где продаются эти карты? – спросила я.

Незнакомец махнул куда-то рукой, подхватил мою сумку, и мы пошли.

Около кассы была очередь. Я встала в нее. Надо было помочь этому человеку, тем более что он приехал издалека.

Но какие-то неясные образы бродили меж людей, и шептали слова. Но я их не слышала. По моему лицу, не переставая, целый день текли слезы. Почему иностранец не спросил, как тот парень, что со мной? Как вообще можно было обратиться ко мне за помощью, если  понятно было, что я нуждаюсь в ней сама?

Я оглянулась. Иностранца не было. А вместе с ним и моей сумки со всеми деньгами и документами. Меня не возьмут в монастырь, и даже домой я не смогу вернуться. Так мне и надо!

Но неожиданным образом это происшествие стало понемногу возвращать меня к жизни. Вот, например, мне стало жаль денег. И это первое человеческое чувство стало высветлять мою голову. Желание вернуть сумку вытеснило беспробудную печаль. Но бежать вдогонку или обратиться в милицию мне показалось делом совсем бесполезным.

И вдруг невесть откуда ко мне вернулась интуиция. Я вспомнила, что когда шла с этим «иностранцем» к кассе, мне навстречу попался тот парень со шрамом на лбу. И он как-то странно взглянул на меня…Что было в этом взгляде? А потом он посмотрел на седовласого… Во взгляде мелькнула какая-то досада, что ли…

Я отправилась искать лысого. И нашла его быстро. Он стоял там же, у телефонов. Я нерешительно потянула его за рукав. Он с удивлением посмотрел на меня. Я не знала, что говорить.

– Он украл у меня сумку с деньгами, –  очень тихо начала я (будто он точно знал, о ком я говорю). – Я все понимаю… Я сама была воровкой… Но…Ты же видел, что я … не в себе… Развести такого человека легко… Это великий грех. С вами может случиться что-нибудь страшное…

– А зачем ты ему карту пошла покупать? Зачем? А? – взревел лысый.

Мне казалось, что он хочет любой ценой заглушить мой шепот.

– У него денег не было.

– Денег у него, видите ли, не было! Дура! Ты что, забыла, куда приехала? Это Москва! Москва! Ты что, полная дура?

– Да, – твердо согласилась я. – Я полная дура.

И лысый тут же перестал на меня орать. Он смотрел на меня и думал. Я тоже смотрела на него и молчала.

Не знаю, сколько прошло времени.

– Стой тут, – приказал мне лысый.

Я покорно кивнула. Он исчез. Вернулся он быстро. А может, у меня изменилось понятие о времени. В руках у лысого была сумка.

– Возьми, – сказал он. – И езжай домой. Нечего тебе по Москве шляться. Москва слезам не верит.

И я пошла. Я даже забыла ему сказать «спасибо». Ко мне возвращался божий свет. Я позвонила домой.

– Мама. Что с тобой? – строгим голосом спросила моя двенадцатилетняя дочь. – Скажи спасибо, что я порвала твою записку. Мы тебя очень любим. Вовка вернулся. Вернулся совсем. Я сварила суп. Быстро возвращайся домой.

Я радостно положила трубку. Я ужасно проголодалась. Интересно, где же здесь буфет? Кажется, на втором этаже. Как здорово, что на второй этаж поднимают, как в метро.

На втором этаже был огромный телевизор. Показывали Никиту Михалкова. А надо еще сказать, что я никогда не смотрю телевизор. Я хочу иметь о мире собственное представление. Я знаю о нашей стране только, что у нас есть президент Ельцин и великий кинорежиссер Никита Михалков. Этого мне вполне достаточно.

Никита Михалков рассказывал о том, что мечтает снять хороший фильм о России.

Я внезапно захотела написать книгу. О рынке, секте, о  любви. И чтобы Никита Михалков снял по ней фильм. А я была бы в главной роли. Я тут же поверила, что это очень даже возможно. И поехала домой. Меня ждали великие дела. Я должна была вернуть Олега из этой тьмы…

«Да, Валерий Петрович, теперь очень важное. Я вдруг вспомнила, что у Ларисы Петровны была дома кассета. На ней была запись морского прибоя и оглушительного крика чаек. Не могу представить, как я смогла забыть об этом…»

Вернулась я в город…

 

Вернулась я в город и пошла в лес. Повалилась березе в ноги. Обхватила ее сильный стан руками и взмолилась с великой надеждою:

– Ну, скажи мне, береза, в каких снах я запуталась? В каких дебрях земных заблудилась? И как на дорогу мне выбраться? И в чем она, эта истина!

И прошелестела мне в ответ береза:

– Какие вы смешные, люди! Мы, дети природы, не перестаем на вас изумляться! Приросли вы намертво к слову «люди» и забыли свое истинное происхождение. Да вы и впрямь забылись!

Вы наши братья и сестры, и родители у нас одни – Отец наш небесный, и уходим из этого мира мы одинаково – к родимой Земле-матушке.

А вы, Женщины, кто и когда лишил вас такой нечеловеческой силы, которая сродни лишь вулкану! Какие религии, какие ограничения сознания перекрыли огненный поток этой поистине божественной сексуальной лавины! Каким дьявольским силам вы посмели раздать по крахам этот божественный дар! Попусту рассеять его в пространстве! И даже Великий Материнский инстинкт не пришел вам на помощь! Да вы преступницы! Тысячелетие христианства ,многочисленные секты могильной плитой намертво прибило Души Ваши!

Вот почему сейчас вы все до одной мучаетесь одними женскими болезнями, ибо забыли вы Великую Женскую Суть и Великие Женские Радости!

Займитесь Любовью со своими возлюбленными, тогда и детей своих целовать по утрам научитесь!

Вместо того, чтобы направить всю Великую силу свою на расцвет Земли нашей, вы тратите ее понапрасну на всякий хаос – на страхи и сомнения, на чудовищные самоистязания!

Вы сняли с себя всю Великую Ответственность, данную вам Небесами!

Поверьте хотя бы в одну истину.

Если бы вы, женщины всего мира, договорились о том, чтобы сообща, в один миг земного времени подумать об одном и том же, – поистине, вся Земля покрылась бы цветами! И в этих цветах жили бы Дети Ваши!

Посмотри на меня, березу. Как я прекрасна, как радую всех своим светом! Это Мое Великое Предназначение! Я никогда о нем не забываю! Я все силы бросаю к солнцу!

И когда растущие рядом деревья пытаются заслонить мне свет божий своими ветвями, я борюсь изо всех сил! И  не трачу свои силы на размышления о том, что это дурно!

Я жадно пускаю свои корни к самым недрам земли нашей и там черпаю свои силы. А потом бросаю свои обновленные соки вверх, к самому солнцу, сметая на своем пути всех, кто мешает мне радоваться его свету! Я должна быть счастлива! Я, в отличие от вас, смешных людей, даю себе разрешение быть счастливой!

Приходите ко мне почаще, люди. И я снова и снова буду повторять вам свою историю.

Пока вы не пробудитесь от дремучего сна, не расколдуетесь от злых чар.

Не вернете свои Божественные Души.

Не полюбите свою дивную, творящую чудеса, воскресающую из мертвых потрясающую сексуальность! Это божественный дар, чудо всех чудес! Сила которой осуществляет все мечты , кажущиеся нереальными.

Не сбросите со своих белоснежных крыльев все до одного комья грязи «великих наставников» и не взмоете высоко ввысь, к самому солнцу! И тогда оно возликует и засверкает еще ярче!

Проснитесь же, наконец, на века заснувшие люди!

 

Береза делилась со мной своей силой…

 

Береза делилась со мной своей силой. Я гладила руками ее прохладные щеки…

По гладкой белой коре полз муравей.

«Вот интересно, муравей ведь тоже как-то по-своему, но воспринимает этот мир. Я вот, например, кажусь ему огромным чудовищем. Я, также несовершенное существо, вижу этот мир уже по-другому. Но мир от разного восприятия различных существ не может меняться. Каков он на самом деле, глазами Богов, сотворивших его?»

Неожиданно поток моих мыслей прервал хлесткий удар по лицу. Я испуганно оглянулась. Никого… Но я видела прямо перед собой… макушку березы и ту ветку, что хлестнула меня по лицу. Я видела эту ветку еще раньше, лежа на земле. Я любовалась ее змеистым изгибом у самого ствола…

Так что же это такое? Я боялась взглянуть вниз, но все же взглянула. Далеко внизу, покрытая белыми ромашками… была земля…

А может, я умерла? И не заметила, как растворилась в этом солнечном воздухе?

Несмотря на ужас, охвативший меня, краем глаза я все же заметила свое совершенно живое и теплое плечо. В груди громко билось сердце. Я живая!

И я взлетела к небу! Но я не умею летать! Я только умею ходить! Я сейчас рухну обратно на землю и разобьюсь насмерть!

Я сделала осторожный шажок, он растянулся метра на три. Подчинясь уже не своей, а чей-то неведомой воле, я полетела, нет, это неверно- я зашагала по воздуху огромными, просто гигантскими шагами. Мое тело было одновременно и невесомым, и налитым исполинской, неземного происхождения силой. Я сошла с ума от счастья, дарованного мне Богами…

И уже лежа на земле, обхватив ее всеми конечностями, прижимаясь благодарной щекой к ее прохладному телу, я думала: «Так вот как это глазами Богов, создавших этот мир… Они, явно развеселясь, показали мне лишь малую часть своего творения. Невозможно представить, как же прекрасен он на самом деле!»

 

 

 

 

Мы ехали с Олегом по Москве…

…Мы ехали с Олегом по Москве, и везли Александру Васильевичу целую машину продуктов,   купленных по длинному списку. В самом центре столицы мы попали в пробку и застряли в ней надолго.

Я говорила слова, и они мелкими сухими каплями падали в безнадежно-сухую листву, спасти которую могло лишь чудо!

Я смотрела на своего мужа и не узнавала его. В мире, в котором он находился, было сумрачно в самый солнечный день! И там для меня не было даже крошечного места!

Он обдумывал предстоящую встречу с Александром Василь­евичем, а затем разговор с гуру Рубином, который пригласил его персонально. Я твердо знала, что бороться с гуру Рубином бесполезно. Он безраздельно овладел душой Олега. Мой муж приходил  в ярость, когда я только осторожно затевала разговор.

Я знала, что после этой встречи  могла потерять своего мужа навсегда.

Ему предлагали переехать в Москву и стать первым помощником Учителя. Это была великая честь, от которой никто был не вправе отказываться. Олег был горд этим предложением.

С другой стороны, почему именно мужу выпала такая «великая честь»?

Наши отделы с великолепно подобранным восточным товаром приносили хорошие деньги и смотрелись настолько красочно, что в магазины приходили, как в музей. Очень многие пытались скопировать наши отделы , приходили с фотоаппаратами, видеокамерами, находили и привозили такой же товар, но никому эти попытки почему-то не удавались. Витрины у конкурентов быстро блекли, как бумажные декорации после дождя… Было во всем этом совершенно неуловимое присутствие каких-то колдовских сил, магии…

Александр Васильевич от имени гуру Рубина предложил мне с Олегом открыть по Москве сеть наших магазинов.

– Понимаете, – говорил он очень убедительно, – вам это очень выгодно. Маленькое вливается в Великое и тоже становится Великим. Нашей школе покровительствуют великие Боги. Если вы нам поможете, то разбогатеете просто сказочно…

Я знала твердо, что имеется в виду. Магазины, открытые в Москве на наши деньги, в которые будет вложен немалый наш труд, на самом деле будут принадлежать Академии йоги. Нас с Олегом торжественно наградят крестиками на алой ленточке и скажут, что все Боги Мирозданья в восхищении. У Александра Васильевича появится вторая иномарка и достроится третий этаж дома в Москве…

Мне хотелось спросить, а почему же сама Академия йоги, которая так необходима Вселенной, почему она пребывает в нищете и за сорок лет своего существования так и не смогла создать себе никакой материальной базы?

Почему мгновенно, как по щучьему веленью, разоряются все предприниматели, которые решаются помочь Академии? Почему, кроме последних штанов, у них еще остаются многочисленные ордена и медали на разноцветных лентах, которые являются подтверждением «высокого статуса свободного божества» и которые «окажут огромную поддержку там, в мире вечности»?

Я сидела в машине и горестно думала…

Все это учение создано Демоном самоутверждения.

И эти новые и новые потоки информации, сулившие чудеса – о воскрешении из мертвых, о вечной ли молодости- несет Демон в свое гнездо, к своим покорным мраку птенцам, в радостном опьянении распахнувшим свои клювы. Этим невозвратно искалеченным дырам Вселенной, жаждавшим все новой и новой пищи, гибельной для души…

Для души, погибающей в этом мире и в мире ином…

Я хотела быть единственной… Не хотела делить своего мужа ни с кем. Но мне постоянно внушали на занятиях йогой, что это неправильно. Что я торможу духовное развитие Олега и тем самым наношу Космосу весьма ощутимый ущерб…

Чувство вины не появилось внезапно. По неизвестной причине я родилась вместе с ним. И я в клочья крушу свою душу, пытаясь выдрать его с корнями, как лебеду в огороде. А она густыми пучками проползла по сосудам и тканям, набросала горсти ядовитых семян, похожих на паучиные яйца, в самое сердце…

Для того, чтобы в тяжелую минуту я задохнулась в гнилых испарениях чужеродных мне истин!

И в ту же секунду меня озарило! А что я боюсь потерять? Ну что я могу потерять? Олега? Я давно потеряла его… Вот он, сидит рядом, а его нет… И это гораздо страшнее, если б он отсутствовал в действительности!

Я вдруг почувствовала себя в полной безопасности! Чего мне теперь бояться?

Катастрофа уже произошла! Я просто боялась признаться в этом сама себе! Произнести это вслух!

Боже, как легко и прекрасно! Моя Великая Катастрофа! Мой страх потерять моего мужа! Все это уже случилось! Его душу забрал черный орел с телом змеи и унес в когтях на гору забвения! Он обвивал его стальными кольцами незаметно, я была рядом… и не смогла спасти…

Разве вправе я теперь бояться?

Я знала твердо, что буду делать. Я взорву Академию йоги в Москве. Со всеми полоумными йогами, со всеми знаменами и флагами, со всеми лабиринтами, из которых люди средь бела дня не могут вырваться! И тогда страшный взрыв привлечет  внимание Правительства России, если ему еще не безразлична судьба своего народа!

Я выскочила из машины и распахнула все двери. Платье рвал во все стороны ветер. Я вытаскивала из всех сумок продукты и бросала их куда попало… Палки колбасы со всего размаха хлопались о соседние машины, с треском разламывались пополам и шлепались в лужи. На стоящей впереди иномарке повисли розовые гирлянды сосисок! Это было ужасно вкусно и весело! Помидоры были крупные, мясистые, и это было здорово! Я засовывала руки по самый локоть в мешок с гречкой, насыпала целые пригоршни и хохотала, хохотала, как безумная!

– Все! Больше не надо ничего бояться! Катастрофа уже произошла! Я потеряла своего мужа!

Несмотря на плотную пробку, стоящие рядом машины умудрились медленно уползти прочь. Выбежавший Олег с совершенно бледным лицом не смог со мной справиться. Со мной сейчас не смогли бы справиться и десять мужчин. Я легко, как пушинки, сбрасывала с себя его руки.

Со всех сторон с оглушительным свистом сбегалась милиция…

Нас забрали в отделение милиции и долго допрашивали. Я без устали, как заведенная, повторяла одно и то же:

– Посадите меня в тюрьму! Я хочу взорвать одно здание в Москве! Оно находится в самом центре Москвы! Они забрали моего мужа! Человек, сидящий перед вами, – это не мой муж…

Я говорила и говорила и не могла остановиться. Меня попросили подписать какие-то бумаги. Ко мне рванул насмерть перепуганный Олег. Его не успели перехватить, он упал на колени и обхватил меня всю руками. Он пытался закрыть меня от моего собственного страха, от бессвязных слов, в которых я тонула и захлебывалась, от всего страшного, что обрушилось на меня, и что я не в силах была  вынести…

Я никогда не видела его таким. Казалось, он получил сильный удар током…

Он гладил меня по голове, прижимал к губам мои пальцы и целовал их все до единого…

Метнувшиеся к нему милиционеры внезапно остановились и растерянно топтались рядом…

«Тише, тише, тише, – оглушительно, на весь мир, шептал мой муж. – Все хорошо, хорошо. Дурочка моя, единственная…»

Совершенно неожиданно, но нас отпустили. Мы возвращались домой. Олег вел машину и свободной рукой гладил меня по волосам.

Я видела долгожданные сияющие глаза мужа.

И слышала, как, прикрыв глаза руками, плакал Бог.

По мере того как я зарабатывала деньги…

 

По мере того как я зарабатывала деньги на рынке, Александр Васильевич становился ко мне все более и более внимательным…

Раз он привез много листов бумаги, где были напечатаны законы, разработанные Академией йоги, по распределению доходов предпринимателей. Они были таковы:

1. Развитие производства – 40%

2. Собственные нужды – 25%

3. Дополнительные развлечения – 5%

4. Духовные учителя – 20%

5. Подаяния нищим – 10%

Мне было страшно любопытно узнать, что же это за духовные учителя, которым с доходов полагалось 20%. Я думала, что речь идет о Боге, но не могла представить, как он может получить эти деньги.

– Какая ты чудная, – стали поучать меня женщины. Неужели тебе не понятно таких простых вещей. Духовный учитель – это Александр Васильевич. Он сам нам об этом сказал.

Александру Васильевичу платили все…

По какому праву я должна отдавать свои кровью и потом заработанные деньги! Мне никто не пришел и не помог выжить на рынке!

В какой же, интересно, попала я круг, из которого никак не могу вырваться? Только от бандитов отобьюсь – вот тебе милиция! От милиции отобьюсь – вот тебе налоговая, контролеры, свои друзья! А теперь еще и религиозные организации, как духовные блохи, выскочили, доли своей требуют! И немалой!

Это сказка про колобка! Где хитрей всех лиса оказалась. Это сказка обо мне и  всей России.

Бандиты, милиция – с ними проще. Они ничего не скрывают. Ясно говорят, что хотят. Труднее с друзьями, когда надевается шкура ягненка, да вот с этими «учителями», которые обдирают средь бела дня до липки, а им еще за это ручки целуют.

 

 

Валерий Петрович, верите ли вы…

 

– Валерий Петрович, верите ли вы, а ведь Россию погубили именно секты? И это та самая лиса, что съела доверчивого колобка? Валерий Петрович, почему вы так странно смотрите на меня, когда я говорю совершенно серьезные вещи?

– Нет, Тома, все хорошо. Вы так необыкновенно произносите «Валерий Петрович», как никто и никогда. Особенно когда волнуетесь, как сейчас, и лицо пылает, как костер. И звук моего имени так округл, протяжен, будто птица взлетает, и там, где я сижу, тормозит в воздухе крылом…Простите.

– Я всегда знала, что вы никогда меня не слушаете всерьез. Но мне нет до этого никакого дела, нет, не машите на меня руками, пожалуйста…Я все равно скажу, что хотела сказать… Когда-то Россия была ядерной дер­жавой и не давала спать многим  странам мира. Ни войны, ни голод, ни диктаторы не смогли сломить русский народ.

Как колорадские жуки, прилетели к нам всего лишь несколько религиозных течений, между которыми идет жестокая конкурентная борьба.

Россия всегда с радостью принимала любую религию, потому что люди русские открыты и доверчивы.

Секта – это страшная сила, которая охватывает умы миллионов людей в зависимости от личной силы лидера. В эти миллионы входят известные политические лидеры, высокие чиновники и никому не известные люди, обладающие огромной властью.

Ошибочное мнение, что милиция и бандиты обладают реальной властью. На самом деле секты подчиняют и тех, и других.

Сразу после крещения на Русь хлынула различная религиозная литература. Все что угодно, кроме учения самого Христа. Библия была недоступна никому, кроме священников. Они хранили ее от людей. Потому что людьми надо было управлять.

Нострадамус писал о нашем времени: «Так же, как во времена первых христиан, снова будут воздвигнуты Священные храмы, а духовенство вновь займет прежнее положение. Однако оно начнет предаваться роскоши и погрязнет во многих грехах…»

  (Послание Генриху)

 

Еще Юнг много лет назад говорил, что «счастье и смысл жизни может познать только отдельный человек, в котором… даже Бог ищет цель своего бытия».

Нет ничего важнее одного – найти свой собственный путь, найти самого себя. Ни один нормальный человек не в силах понять, насколько он уникальное, таинственное явление. Для этого нужно огромное мужество.

– Валерий Петрович, специалисты со всего мира пришли к выводу, что человеку, пробывшему в секте десять месяцев, требуется многолетняя помощь психологов, социологов, психиатров. И все равно последствия измененного подсознания будут давать о себе знать всю жизнь.

И это не так-то просто – вырвать из нее Олега.

 

 Россию погубить невозможно…

 

Россию погубить невозможно. Россия необъятна. Легче проследить причину гибели других, меньших народов…

Бразильских индейцев в 1500 году, по свидетельству ученого Абреу-э-Лима, насчитывалось около 100 миллионов. На 1960 год Бразильский институт географии и статистики оценивает размеры индейского населения в 40 тысяч. Какая страшная разница? Кто загубил древние племена, племена, поражавшие своим здоровьем, когда девяностолетние старцы внушали зависть своим статным видом и великолепно сохранившимися зубами!

Эпидемии болезней, занесенные белыми? Развращающая сила быстро строящихся городов?

Я была потрясена, прочитав книги одного из крупных специалистов бразильских индейцев профессора Роберто Кардозо де Орливейра. Самой быстродействующей и эффективной силой, погубившей великие племена, он считает деятельность различных религиозных миссий…

 

 Валерий Петрович, эти темные времена пройдут…

 

– Валерий Петрович, эти темные времена пройдут…Тот же Нострадамус пророчил, что именно Россия первой сбросит с себя все путы рабства, и человек будет искать Бога только в самом себе. И больше ни в ком..

Разве существует в этом мире что-либо, о чем можно сказать «Добро» это или «Зло»?

Установив мне в детстве могучий забор из колючей проволоки, за который под страхом смертной казни я не смела выходить, мать, сама того не ведая, спровоцировала меня на страстное желание постичь запретный плод.

 

Это знали люди еще в далекой древности. Библия целиком состоит из запретов. Бог-Отец запретил рвать яблоки с дерева Добра и Зла. Он сознательно спровоцировал Сына на самостоятельное постижение мира. Запретом он даровал ему Великую Силу.

Библия – одна из Величайших Таинств Света. Изучать ее, как и весь мир, надо исключительно самостоятельно…

Благодаря запретам, я постигаю этот мир неистово, во всем его неслыханном многообразии…

Когда возмущение и ярость поглощают мою ослепшую душу, что отрицаю я в людях, вызвавших эти чувства, какого права лишаю их я в своем выдуманном зале суда?

Я подобралась к своей тайне совсем близко. Здесь скрывается моя потерянная  сила…

 

 Я чувствовала себя Золушкой…

 

Без арабских танцев я не представляла, как можно выжить на рынке. Я чувствовала себя Золушкой из сказки, которую вечером ждет бал. Этот бал давал силы выйти на рынок . Но этот бал нужно было найти.

После первого успешного выступления я сказала Юльке:

– Все, дебют состоялся. Теперь нам надо найти постоянную работу в ресторане.

– Что ж, объявление, что ли, в газету подать?

– А почему и не объявление?

– Ага, такие, мол, разэтакие раскрасавицы, уж поверьте нам на слово, за большие деньги станцуют вам, господа…

– Ну, тогда давай выступим по местному телевидению и дадим свой телефон.

– Держи карман шире! Да кто нас туда пустит!

– Юлька, да давай попробуем? А вдруг нам опять повезет?

– Два раза не бывает.

– Так, мне надоело слушать твои сопли, Юлька. Я не узнаю тебя. Чтобы завтра утром ждала меня в полной боевой готовности. Я заеду за тобой. И мы поедем выступать по телевидению.

– И что, не будем звонить и договариваться?

– Не будем. Из этого редко получается что-либо путное.

Юлька  нехотя, но согласилась. Мы расстались.

Я приехала к ней рано утром. Дом был закрыт на замок. Я пошла на огород. Там, среди капусты, догорал костер. Он был очень странный. Полная странной тоски, я подошла ближе. Лучше бы я не подходила.

Нет, в костре были не Юлькины останки. Там догорали ее танцевальные костюмы… Набираемые долгими месяцами, кисти из блестящего бисера… Юбки из тончайшего шифона. Лифы, расшитые золотыми нитями. У нас с Юлькой были исколоты все пальцы. Мы шили костюмы ночами, днем было некогда.

И все они, эти драгоценные клочки, которые были на вес золота, исчезали прямо на моих глазах. Тлели. Юльки нигде не было видно.

(Потом я узнала, что это сделал Юлькин муж. Он не хотел, чтоб она ездила на телевидение. Но самую главную тайну мне  Юлька не сказала. Оказывается, эта хитрюга сохранила-таки себе костюмчик. Она спряталась от меня на огороде, в колючих кустах малины, потому что испугалась выступать на весь город.)

Я поехала одна.

Приезжаю в четырехэтажное здание, что рядом с центральным рынком. Поднимаюсь на второй этаж (там у нас телевидение). Захожу в кабинет. Там сидят трое – девушка и два парня. Все молодые, даже я сказала бы, разбитные такие, современные. Девушка, развалившись на кресле, покуривает сигаретку. Колготки в красную сеточку. Юбки почти не видно. А может, ее и вообще не было  (она так и не встала). Все смотрят на меня с любопытством (я сильно накрасилась, под выступление).

– Я пришла, чтобы… – я запнулась. – Мне надо найти работу в ресторане. Я танцую арабские танцы. Танцую потрясающе… Но нужна реклама… Я решила прийти к вам. Если это, конечно, недорого.

Тишина. Девица усмехалась. Ребята переглядывались. Никто ничего не говорил. Я стояла красная, как рак и готова была провалиться сквозь землю. Я тут же вспомнила, что немолода  и тихо попятилась к двери.

Один из ребят встал. Подошел к девице и что-то тихо сказал ей на ухо. Лицо ее просияло,  хищно  сузились глазки. Она хихикнула и кивнула головой. И парень заговорил:

– Знаете, что… Мы пойдем вам навстречу. И даже снимем вас бесплатно. Но, видите ли… У нас открывается юмористическая передача. Она называется «Без названия». Это мы так придумали. И если… нам… что-нибудь в вашем выступлении покажется… Э-э-м… смешным… То разрешите…

– Валяйте, – согласилась я. – Лишь бы мой телефон дали на экране… – И пошла переодеваться.

Через несколько дней я увидела себя по телевидению. Да-а-а!

Танцами я спасалась от рынка, теперь на рынке мне предстояло забыться… от танцев.

Экран высветил такую, мягко скажем, самодовольную и очень серьезную гусыню, которая плавно выплыла на сцену. Грудь была гордо поднята. Заиграла музыка. Гусыня ,угрюмо стреляя глазками в камеру, медленно заиграла крыльями. Вид ее был очень славный. Она так и просилась в рождественский суп. Сцена была очень милая. Мне явно не хватало елочных гирлянд. Можно было и так, совершенно не напрягаясь, хохотать до упаду. Но ребята все же подстраховались. Они испугались, что юмора будет маловато. И подстроили мне такой фокус: что-то там подкинули на сцену. Может, горячую котлету, или гнилую картошку. Но,  всего вероятней, это была смола. Я поскользнулась и хлопнулась на пол. Подняться сразу не могла. Руки и ноги размазывались по какой-то густой жиже. К этой жиже прилип мой пояс. Я не смогла его отодрать. И встала без пояса. Без пояса – это значит в одних трусах. «Слава богу, – успело пронестись в моей глупой голове, – что хоть трусы-то догадалась одеть красивые. А то весь город заговорит: вот, мол, на рынке работает, работает, а трусов себе приличных так и не купила».

Так вот, встаю… А ведь надо еще и улыбаться. Вот я  улыбаюсь, улыбаюсь, потом – хлоп, пытаюсь пояс от пола отцарапать – безрезультатно. Растягиваю губы, как резиновые , кланяюсь. И тут я решила, что сцену убрали (мне оператор весело махнул рукой, все, мол, отдыхай). С настоящим- перекошенным от злобы лицом, ругаясь страшными на слух словами, я встала на четвереньки и отодрала наконец этот злосчастный пояс от жижи.

Меня в это время снимали со всех сторон. Потом на экране появился мой номер телефона, его пускал в виде мыльных пузырей желтый слоник, и диктор приятным голосом, с трудом давя хохот, деловито сообщила: «Желающие посмотреть эти танцы поближе могут позвонить вот этой особе вот по этому телефону».

Я отключила телефон на месяц. И когда я его включила, первый, кто мне позвонил, был владелец частного ресторана, один из самых богатых людей нашего города Панаев Виктор Николаевич. Он любезно попросил меня поработать у него в ресторане. Танцовщицей.

Так ценой великого позора на весь город я заработала себе… бал.

Панаев был своеобразный человек. Предприниматель первой волны, он успел хорошо заработать еще тогда, когда государство еще толком не знало, как прижать к ногтю всех частников. Панаев построил в нашем городе два прекрасных ресторана, все остальные были государственные. О нем, как о Чапаеве, в городе ходили разные слухи.

Он выступал по телевидению и пел песни. Пел он ужасно. В клипах у него были одни девицы наглого вида (его родственницы), все исключительно в песцовых шубах. Песни он сочинял сам. Там было и про «кровь», и про «забытую любовь». Ему было шестьдесят пять лет. Он самовыражался, как мог.

По всему было видно, что этому Панаеву было глубоко начхать на общественное мнение. Он строил в деревнях церкви за свои деньги и… открыто богохульствовал с экрана телевизора. Содержал на свои деньги местный зоопарк и… в своих клипах частенько азартно преследовал с ружьем по снегу оленя. Он всегда вел себя так, как хотел.

И вот мне представилась возможность с ним познакомиться. Чем я понравилась ему, понять не могу. Может, до него доходили слухи, как над ним потешаются, когда он поет, и он взял меня из солидарности.

Я пришла к нему не одна, а с продажной Юлькой. Виктор Николаевич оказался невысокого роста, внешность у него была такая невыразительная, что я даже и не знаю, за какую черту лица зацепиться. Таких, как он, вероятно, хорошо берут в разведку.

Он, едва взглянув на Юльку, произнес: «Ты  (это про меня) будешь танцевать у меня четыре раза в неделю, а ты (про Юльку) – один раз. И вы будете танцевать в разные дни».

– Нет, – твердо сказала я. – Мы будем танцевать вместе, и три раза в неделю. Среда, суббота и воскресенье.

– Хорошо, – долго и внимательно поглядев на меня, изрек Панаев. – Платить я вам буду по сто рублей за вечер.

И началась наша работа в ресторане. Причем началась она буквально через полчаса после разговора с хозяином.

– Нечего зря время терять, – сурово произнес он и решительно пошел в зал, смотреть наше первое  выступление. Хорошо хоть, что мы догадались взять костюмы.

В ресторане было два зала. Один, небольшой и уютный, с мягким зеленым ковром на полу, с искрящимся светом и дорогой мебелью- был предназначен для богатой публики. В нем мы и находились в настоящий момент.

Другой зал, огромный и длинный, с простой деревянной стойкой и множеством стульев напоминал дешевую пивнушку, и, скорее всего, таковым и являлся. Мы договорились с Юлькой танцевать в этих залах по очереди, а заключительный общий танец – в обоих залах.

Мое выступление в дорогом зале было первым. Зал уже был битком набит. Панаев сидел недалеко от двери, ведущей вглубь ресторана. Около этой двери, закусив губу, стояла Юлька (я еще не простила ей того предательства). За ней выглядывали любопытные мордочки поварих в белых колпаках. У одной колпак свесился набок, как у Петрушки. Мне стало смешно. Раздалась музыка. Я выбежала на середину зала.  (До этого я стояла сбоку от входной двери, ведущей на улицу.) И резко приблизилось начало… моего провала.

Молодая, с пьяно перекошенным лицом, рыжая девчонка, пошатываясь, с трудом вставала  мне навстречу.

«Ну, ты… Как там тебя… Давай… шевелись… как следует». И она гордо помахала перед всеми, лихо крутнувшись на каблуках, измятой сторублевкой. Зал ей зааплодировал.

Ноздри мои мгновенно взбухли. Из них вырвалось пламя ярости. В той ярости расхлестнулась с огромной силой вся обида на мороз и стужу, когда я торговала, на людей, презирающих спекулянтов, и на эту малолетку, которую я сейчас сотру в порошок. И которая – еще ничего этого не знала. А стояла, безумная, покачиваясь на своих тощих ножках, не ведая, что связалась с военной теткой.

А кисти бисера на моем поясе были тяжелыми, длинными, хлесткими. А по бокам так вообще по колено. Я разбежалась… да и резанула ее по лицу.  На лице  остался длинный след – будто окорябала пантера. Пантерой была я.

Ей бы, дурехе ,сесть. И молчаливо признать поражение. Она, может, и хотела бы. Но не могла. Сидящие за ее столиком подначивали: «Давай, давай, Надька, держись…» Она и держалась… за колонну, возле которой стояла. И вообще обхватила ее уже обеими руками. И стояла бледная, как смерть. Рыжие веснушки на белом лице стали яркими.

А я мечтала лишь об одном, чтоб нашелся хоть один человек, хоть один, чтобы смог сказать мне: «Остановись, змея!»

Я решила уйти сразу же после танца, не дожидаясь хозяйского гнева.

А пока до этого было еще минуты две, я продолжала хлестать и хлестать  эту рыжую заразу кистями бисера. Само собой разумеется, я все это делала в танце. И танец был очень буйный, прямо-таки никакой не арабский, а танец жаркой африканки из племени «Бо-Бо».

А на вождя своего племени, Бледнолицего Панаева, я смотреть боялась. Я не слышала, когда смолкла музыка. Я только видела, как разом взревел зал. Опрокидывая стулья, взмыли вверх с высоко поднятыми руками зрители. Они яростно аплодировали. Вскочил со своего места хозяин. Я подсуетилась между креслами и благоразумно рванула вперед, оттолкнула Юльку, распихала по обе стороны коридора поварих и пулей влетела в предоставленную нам для переодеваний комнату. И последним, связанным с публикой воспоминанием, был какой-то благопристойного вида господин с аккуратным бобриком волос на голове. Он, вращая над своей головой огромное бархатное кресло, дико кричал: «Браво!»

Я металась по комнате, опрокидывая стулья, и никак не могла из-за страха отыскать свое платье и туфли. В дверь без стука вошел Виктор Николаевич. Я рванула к окну. В руках у меня была охапка одежды.

Хозяин был красный. Потный… И восхищенный!

Он хотел говорить, но не мог. Казалось, он задыхается от счастья. Он был полон гордости за свою сестру, Краснокожую Пантеру!

И, немедленно перестроившись, я визгливо и жадно заорала:

– Не сто, а двести рублей! Понятно!? И чтоб один! Нет, два! Телохранителя! Стояли по обе стороны! И если! Хоть один! Посетитель! Скажет! Еще хоть! Слово! Вы! Меня… Больше… не увидите… Фу…

Панаев послушно и счастливо кивал и кивал головой.

И понеслась наша с Юлькой работа в ресторане. И это были одни из самых счастливых страниц в моей жизни…

Мы не сразу поняли с Юлькой, почему нас так сразу невзлюбили многие работники . И администратор, такой молодой, важный, со страшно волосатой грудью, Игорь, и прыткий диск-жокей Рома, и эффектные официантки, и еще… там кто-то… Скоро это выяснилось.

Оказывается, прижимистый хозяин в те дни, что мы выступали, всем понижал зарплату. Чтобы мы были ему не в убыток. И тем самым он нас с Юлькой столкнул со всем коллективом лбами.

Как бы нас не любили, своя рубашка ближе к телу. И вот диск-жокей Рома стал нам намекать, что, мол, неплохо и делиться, а то всякое может быть. То есть платить ему за то, что он нас объявляет. Мы с Юлькой хи-хи да ха-ха и отказались. И вот что из этого вышло.

Надо сказать, что танцевали мы с Юлькой разные танцы. И костюмы у нас были разные, и музыка. Она танцевала цыганские танцы, я – арабские.

И вот пошла такая свистопляска. Рома объявляет цыганский танец, выходит Юлька, он включает – мою. А мне наоборот, цыганскую. Или поставит кассету с середины. Мстит, в общем. Уж как мы только не выкручивались!

И пытались танцевать, как попало, и ругались с ним – бесполезно.

Пожаловаться хозяину? Можно, тем более что меня он, вероятно, обожал. Телохранители не отходили ни на шаг, даже ходили за мной, когда я выходила в туалет. Видно, им Панаев так пригрозил, что они, опережая грубые слова посетителей, так и метались к ним при каждом намеке на угрозу. Правда, это было совершенно напрасно, публика относилась к нам хорошо.

И что было самым удивительным, в нашей комнате еще переодевалась пародистка Лариса. Она была малюсенького роста, вся тонюсенькая-тонюсенькая, и пела под Пугачеву, Лайму Вайкуле и Машу Распутину. У нее были тонкие, как паучьи лапки, пальчики.

Так вот эта Лариса часто приходила из зала вся в слезах. То один ее во время песни лапнул, то другой матом обозвал. Мы с Юлькой выходим – все отлично, люди как люди, будто о разной публике речь идет.

– Врете вы все, – ныла Лариска. – И вас лапают, только вы не признаетесь.

Ну вот, старая песня. И на рынке всех поизлапали, и в ресторанах!

– Лариска, – наконец догадываюсь я. – Да ты, поди, публику эту не очень-то и уважаешь?

– А чего их уважать-то? Пьяницы, они и есть пьяницы!

Ну что тут ей скажешь! Лариска эта доплачивала и Роме, и Игорю! «А куда деваться, – говорила она. – Иначе мне здесь такую жизнь устроят – мало не покажется. Погодите, скоро по­смотрим, какие вы будете храбрые. Дождетесь. А то вам все одни цветочки, а поешьте-ка кислых ягодок».

Так вот, жаловаться хозяину нам не хотелось. Это было вроде как, по нашим понятиям, подло.

– Юлька, – говорю я. – Да ты понимаешь, кто ты есть, или нет? Ты – дикая степная цыганка, поняла? Ну очень дикая и очень степная!

Юлька слушала и кивала головой. И вдруг я увидела, что она наконец поверила! Я и сама испугалась ее дикому выражению лица! В нем так и вспыхнул далекий вой волков и дым костра! И она метнулась в зал! Я за ней!

Юлька совершенно расхристанной вихляющей походкой мимо вылупившего глаза Ромы направилась к микрофону.

«Я сама буду себя объявлять, – развязно обратилась она к публике. И пустила развратный воздушный поцелуй Роме. – Вот, например, сейчас я станцую вам… такой вот танец… Похлопаем мне весело!»

Рома закрыл глаза. Я знаю, что он прошептал. Он прошептал: «Мама моя, вот бляди-то…»

Но дело уже было сделано. За Юлькой объявлять себя пошла я. И постаралась от нее не отстать. Публика хохотала. Поварихи все тоже. Им хозяин зарплаты из-за нас не понижал.

Ромка умолял нас прекратить. Он испугался, что до хозяина дойдет слух, что все в его ресторане с ума посходили. А Виктор Николаевич посещал свой ресторан хоть редко, но метко. Нам с Юлькой было абсолютно начхать на то, что нас могут уволить. И она, и я зарабатывали хорошие деньги. Ребята явно просчитались. Про нас с Юлькой пошел слух, что мы… не то, чтобы совсем ненормальные, а так… Непонятные.

Но поварихи нас любили. Им хозяин строго запретил подсматривать из коридора, когда мы выступали. И тогда мы приходили к ним на кухню в перерывах и плясали прямо возле плиты, где жарились блюда.

Администратор Игорь тоже перестал нас трогать, но совсем по другой причине.

Было у меня раз превосходнейшее настроение. И самое удивительное то, что в начале вечера оно было ужасным. Меня в этот день на рынке особенно донимала тетка Полина. Я была не в злобе и ярости, что было бы гораздо лучше… Меня вдруг охватила тоска. Грустная, как скованный морозом лед, я вышла к публике,  для профессиональной танцовщицы это было просто недопустимым…

И публика в этот день, как назло, была весьма и весьма серь­езной. Сидели двое непробиваемо-умных студента, большая мужская компания с севера, еще несколько важных господ… и одинокие женщины. Воздух был безнадежно испорчен унынием. Я никому не могла помочь.

После танца я откланялась и вышла. Мне никто не хлопал. «И не надо», – думала я с ненавистью о зрителях. И пошла в туалет. И надо рассказать здесь об одной- весьма пикантного характера- подробности. Юбок у меня много, и все они до пят. И пока их все поднимешь. А пол-то холодный. И танцевали мы босиком – так положено. И вот добежишь до туалета… Короче, сильно намочила я или обмочила юбку. А мне в зал выходить надо. И переодеться некогда. Вышла я в сырой юбке.

И тут меня будто черт ущипнул! Как взглянула я на всех этих господ! Вот сидят они и относятся к своему сидению за этими столиками, ко всей этой еде, разговорам и взглядам с бесконечной серьезностью!

И если б они только могли представить, что в таком солидном заведении… перед ними танцуют… в подмоченных юбках!

Я танцевала и хохотала, хохотала до упаду. Я вся развинтилась окончательно! Я махала юбками во все стороны и задыхалась от хохота! Слава богу, что на них не брызгало!

И зал! Хлопал мне! Стоя!

«Ну, наконец! – ревели с севера. – Вот это по-нашему!»

Непробиваемые студенты хлопали, как оглашенные. Я влетела к себе в комнату и упала, еле дыша, на диван. Юлька танцевала в другом зале. Постучав, вошел Игорь. Он выдавал нам каждый день деньги. Я взглянула на него, и у меня хищно сощурились глаза.

Он отсчитал деньги и протянул мне ручку, чтоб я расписалась. Я отложила ее в сторону и закатила глаза. Я еще не отошла от восторга по своей юбке.

«Игорек, – низким гортанным голосом прошептала я. – А правда говорят, что у тебя волосатая грудь?» Он обалдело кивнул.

«А можно посмотреть?» Я медленно-медленно приоткрыла губы и подсела к Игорю. Он икнул.

«Ну… расстегни тогда рубашку… Я хочу… посмотреть».

Игорь зачарованно расстегнул рубашку. Он хотел ее снять, но я остановила его мягким движением руки. Я положила ему руку на грудь, и стала вкрадчиво гладить по кругу.

Мне было страшно любопытно. Я никогда не трогала волосатых грудей. Вот таких, как у диких обезьян. Меня обуяла гордость. Вот сидит передо мной почти незнакомый, огромный молодой мужчина, и я вытворяю с ним, что хочу.

«Хорошая, очень хорошая грудь», – застегивая ему рубашку, очень серьезно, как про корову, сказала я. Игорь закрыл глаза.

– Чего вы тут вытворяете? – влетела радостная потная Юлька.

С того дня Игорь по мне сильно «заболел».

Вот так мы с Юлькой работали в ресторане у Панаева. Назывался он «Россия». Нас еще там хорошо кормили…

 

 

Я открыто объявила…

 

Я открыто объявила о своем уходе из школы йоги гуру Рубина. Такого еще не было. Все знали твердо: поступившему туда обратной дороги нет! Я не верила больше никаким придуманным богам . Но я боялась того, что если школа прикрывается бандитами, то меня за открытую пропаганду запросто могли убить.

Должен был приехать Учитель, и к его приезду нужны были деньги. Мне настойчиво звонили то Лариса Петровна, то Валька, и все не просто просили, а требовали денег.

– Ты не имеешь никакого права уклоняться от ответственности, даже если ты ушла из школы, – говорила Лариса Петровна.

– Ты не имеешь никакого права не почитать Учителя до конца своей жизни, даже если ты ушла из школы, – вторила ей пуче­глазая Валька.

– Ты в конце концов сгоришь ярким пламенем, так как еще никто не посмел пойти наперекор Учителю, – повторяли они вместе.

– Пошли вы все ! – орала я от страха. – Вместе со своим учителем! И никому я ничего не должна! Все долги себе я выдумаю сама! Никто не вправе вешать их на мою голову!

«Тебя приговорили», – предупреждал тихий голос по телефону. Я боялась спрашивать… Было о страшно…

Олег увез меня в лес и поселил в палатке. Я жила в лесу и целыми днями пила красное вино. Как –то незаметно я к нему пристрастилась. Деревья шелестели листвой. Я тихо летала между ними и удивлялась: «Надо же! А ведь есть другая жизнь, в которой есть только птицы, листва и небо!»

Один раз Олег привез ко мне в лес Александра Васильевича по настоятельной просьбе последнего. Мы сидели с ним за столом и молчали. Мне нечего было сказать ему. Никогда я еще не видала такого глубокого выражения лица его. В нем было смятение, вина и даже, или мне показалось- отчаяние.

-Александр Васильевич, вы никогда не слышали зов голубых облаков?- спросила я его.

-Зов? Голубых облаков?- удивленно переспросил он.- И куда это они должны звать?

–Они окропляют иссопом из голубых цветов.

-Иссопом?- еще больше удивился он .-Какое необычное слово. Какая странная фантазия.

-И вовсе нет. Есть такая молитва: »Окропи меня иссопом из голубых цветов, убели как снег грехи мои, сотвори меня заново…»

-А причем тут  голубые цветы?

-Да что ж тут непонятного ? Иссоп-это душистый полукустарник с розовыми, белыми и голубыми цветами. Если окропят этим напитком засохший ствол, то вырастут ветви и распустятся листья.

-Кустарник-это понятно. Хотя, вероятно, он был еще в древности, когда сочинялись молитвы. И зачем нужны облака?

-Как вы упорно пытаетесь все объяснить. Разве можно..Смотрите -есть место на земле, высоко в горах, где тучи влажно-синим брюхом задевают острую пику горы и проливаются на землю голубыми цветами.

Я позову Его -и он непременно придет. На руках возьмет меня прежде, чем я приткну о камень ногу мою. Мне надо только немножко потерпеть. Совсем чуть-чуть.

-Кто «он»?-испугано переспросил Александр Васильевич.

Я молча смотрела на него. В душе была пустота. Он выглядел усталым. А я была пьяна. Я пила каждый день…

 

Это свалилось на меня так неожиданно…

 

Это свалилось  так неожиданно, так стремительно, что я и ахнуть не успела. В таком возрасте я влюбилась, как девочка.

Я не помнила ни что я, ни где я, когда он просто приближался ко мне. Мне казалось- на меня несется огромное солнце, оно ослепляло меня, в его лучах я не видела никого, я забыла про все на свете. Как я увидела его в первый раз?

Я вошла в маленькую комнату в большом оптовом 16-этажном здании, где продавались бусы, перстни, четки из индийских самоцветов. Это было в Москве. Я не знаю, какие тут надо подбирать слова, но если не мучиться и не подбирать их вовсе, то было так – у меня ноги подкосились.

И парень-то был не очень красивый, совсем молодой, не то индус, не то грек, но ноги у меня ослабели настолько, что я даже на стол, за которым сидел он, облокотилась. А он в ту же секунду схватился за голову, она у него так внезапно заболела, что он вскочил, извинился… и ушел.

Вот так все и началось. Невиданной силы воздействием на меня обладал он. Такое чувство, что при моем появлении он просто стрелял в воздух из мощного газового баллончика, и ядовитые пары мгновенно окутывали меня и лишали всякой возможности спасения. Я помню, что говорила часто-часто, прямо безудержно сыпала словами, как непрерывный водопад стремится изо всех сил спрятать обнаженную гору. Но вот руки, они страшно выдавали меня. Они тряслись, тряслись, бессовест­ные, и во рту сильно пересыхало. Я, не переставая, что-нибудь  записывала,  копалась в сумочке,  перекладывала на столе бумажки.

О боги, как я тогда одевалась! Все просто диву давались! На базе, с грязными, заваленными окурками лестницами, с обшарпанными, обколупленными стенами, где беспрерывно, как дикие муравьи, туда-сюда сновали грузчики с огромными нагруженными тележками, где дым стоял столбом от сигарет и пыли, – так вот, на этой базе порхала смешная женщина в белых прозрачных одеждах. И это была я.

Весть обо мне разнеслась очень быстро. Может, и подсмеивались надо мной втихомолку, но мне это было совсем неважно.

Помню, выхожу из комнаты, где он сидит, – и мир раскрашивается передо мной в неземные расплывчатые краски, как нежная акварель на мокром листе. И еще эти краски звенели, не передать мне словами этого звука.

И в этом необычайной стороной повернутом ко мне мире надо было заниматься довольно реальным и практичным делом – закупать для моего первого магазина всевозможные камни и украшения из самоцветов. У меня было двадцать тысяч, это довольно приличная сумма.

Трудность заключалась в том, что делом этим я занималась впервые, и процесс закупки строился не на автоматизме. Мне надо было думать и прикидывать… Это было невозможно…

Что спасало меня? Я полностью доверилась своей судьбе, доверилась людям. Я шла туда, куда несли меня ноги, куда окликали и зазывали, покупала только то, что советовали и предлагали черноволосые и белозубые продавцы из далеких стран.

И судьба не подвела меня. Все, что я привозила, мгновенно, как в сказке, раскупалось. Я не успевала ездить в Москву.

Странно было еще то, что почти в каждой поездке я забывала свои сумки с товаром, где попало оставляла их, забывала про все на свете. И в следующий раз все находилось, возвращалось в целости и сохранности.

Дорогие мои индусы и афганцы выделили мне на складе специальный шкаф, куда складывали забытые мною сумки. Они назвали его «Тамарин шкаф». А еще они знали, почему я забываю эти сумки. Непостижимо, ну как, как они могли меня понимать- молодой Рам, тоскующий по матери, бородатый толстый Шах, перебирающий янтарные четки, проказливые братья-близнецы Амаюн и Измаил, старый Сану в голубой чалме ? У них на родине все было по-другому, и женщины ходили до бровей закрытые, и девушки до свадьбы с парнями не встречались…

Бизнес в это время у меня просто мистическим образом удавался, деньги лились, как река, может быть, они лились потому, что для меня это не имело никакого значения… А вот любовь…

Вел себя Искандер (так звали его) совершенно непонятно. Когда я приходила, он радостно выбегал мне навстречу, сам снимал с меня пальто, усаживал за стол и поил чаем. И когда он приближался ко мне, я думала – это летит солнце.

Один раз, стоя сзади, он протянул мне бусы через плечо, какие я попросила, и это вынужденное полуобъятие совершенно одурманило меня. Я закрыла глаза…

Искандер все время переживал за мои деньги. Он думал, что у меня их вытащат, или я сама их потеряю, или попаду в какую-нибудь историю. Но никогда не провожал меня до поезда с моими сумками.

Любил туманно намекать, что скоро навсегда уедет в Ленинград, потому что Москва страшно надоела, чем пугал меня невероятно. Один раз я не выдержала и расплакалась на глазах у всех, кто был в комнате. Одной рукой я закрывалась от него, другой махала перед лицом в такт дрожащим от рыданий словам: «Я буду скучать по тебе… Я буду скучать по тебе…»

Мое отношение к нему невероятно расширяло его самолюбие.

Искандер держал меня в постоянном ожидании. Каждый раз, ссылаясь на неожиданные дела, он твердо обещал: «В следующий раз я тебе все скажу, все».

Этого «все» я готова была ждать бесконечно, но шли недели, месяцы…Тело больше было не в силах сдерживать чувства, и меня совершенно неожиданно все чаще и чаще охватывали рыдания. Это случилось опять на глазах у всех, но в другом офисе, я забилась за стеклянную витрину, мне заботливо подставили стульчик, и я досыта наревелась, пока трое испуганных индусов в белых чалмах растерянно топтались рядом, я нечетко видела их очертания сквозь прижатые к лицу пальцы. Один, пожилой, гладил меня по голове и все время спрашивал: «Что, так любишь? Что, так хочешь?»

На все я отвечала утвердительно.

Искандер был достаточно крупного телосложения, разворот плечей просто потрясал меня, но все это можно было найти где угодно, а вот выражение глаз…

Он видел меня всю, он чувствовал меня и в любой момент знал, о чем я думаю и где нахожусь. Живя в другом городе, я могла четко общаться с ним мысленно, ни секунды не сомневаясь, что это правда.

Однажды, находясь на рынке, посреди толпы, я, ко всеобщему ужасу, громко заговорила с ним вслух, а он потом, в Москве, смеясь, спрашивал, не поскользнулась ли я, услышав его голос.

Вот так все это было. Краем глаза я все-таки видела, что он здорово накручивает мне цены на товар, чуть ли не в три раза, твердо зная, что с ним я не стану торговаться. Рядом, в двух шагах, я могла бы купить все намного дешевле, но он также твердо знал, что я этого не сделаю.

Я просто погибала от нежности, а она была беспредельна…

Помню, я уезжала на вокзал, и Искандер  решился проводить меня до метро. Мы стояли возле ступенек, ведущих в глубину, он привычно пугал меня тем, что скоро уедет навсегда, а я так хотела в этот день просто погулять с ним по улицам, так било со всех сторон солнце, так кружил и закруживал ветер, так понятно было каждому листу, что это наш день. Так же ясно, как то, что я существую на свете, я отчетливо видела, как миллионы цветов пробиваются сквозь землю и расцветают в этот миг от моей нежности.

Но он не видел. Он ушел. Боясь разорваться от безнадежности, я попросила в метро сидящего рядом парня в спортивной куртке просто поговорить со мной несколько минут. Парень читал книгу. Он взглянул на меня, быстро встал и пересел на другую сторону.

Очнулась я на краю города возле закрытой наглухо церкви. Она была темна собой и не открывалась. Я заколотила в дверь ногами…

Дверь бесшумно открылась, и на пороге, из сумрачного, таинственного шевеления теней, как в сказке, возникла горбатая старушка. Ничего не спрашивая, она взяла меня за руку и молча повела вглубь церкви к маленьким свечкам. Еще раз очнувшись, я увидела себя лежащей на широкой, крашенной в зеленый цвет лавке. Рядом стоял деревянный столик, а на нем – два бутерброда с колбасой, которые я тут же в два счета проглотила.

Я чувствовала себя прекрасно, как больной после долгого оздоравливающего сна. Появилась снова эта сказочная старушка, опять, ни разу не проронив ни слова (может, она была немая), отвела меня на вокзал (он оказался рядом) и посадила в поезд.

В поезде я ехала, полная удивительного спокойствия и тишины. Цветы, созданные мной в этот день, дарили мне со всех сторон свой сладкий шелест и аромат. Темнота не давила на окна, а тихо проплывала по своим делам мимо. Я никогда еще не сожительствовала с ней так мирно, как в эту ночь.

Еще вспоминаю один день в Москве, когда, находясь в обычном для тогдашнего времени состоянии, которое моя бабушка охарактеризовала бы как «белены объевшись», я вдруг увидела летящего на меня огромного мохнатого паука. Я завизжала так, что сбежалась толпа, и даже успели вызвать и «скорую», и милицию.

Но паук так и не упал на меня, он был на веревке и пластмассовый.

Так любил шутить Искандер. Ему страшно понравилась моя реакция. Он прикрепил этого паука к потолку на память о моем испуге.

Когда, набравшись мужества, я сказала, что больше не приеду, он хохотал до упаду.

В один из этих дней, в Москве, меня забрали в милицию. Я неслась с вокзала в таком возбуждении, что у меня тут же спросили документы. Я запуталась в бумажках, забыла взять у проводницы билет… И вот я уже еду по Москве. В машине с мигалками. Я была так рада, так счастлива, что сидящие рядом милиционеры переглядывались.

На улице подобрали еще одну без документов. Это была перепуганная насмерть девчонка. Она всю дорогу сморкалась и просила прощения. Я никак не могла ее понять: ну когда представиться такая возможность – покататься по Москве и посидеть в отделении. Любопытство разбирало меня.

Нас, вдоволь покатав по городу, привезли в отделение милиции. Ревущую  девчонку тщательно обыскали и чуть не волоком посадили за решетку, где сидели разные оборвыши. На меня вообще никто не обращал внимания, будто я стеклянная. Я покрутилась-покрутилась на месте, увидела телефон и пошла к нему.

Дежурный, сидящий рядом с телефоном, сонно поглядел на меня и, кивнув, отвернулся.

Я набрала номер, услышала голос Искандера, несказанно обрадовалась… и, ничего не ответив, медленно положила трубку. «Кто там, кто там…» – звучал в ушах его голос. А значит, в мире все было в порядке.

Сажать за решетку меня явно не собирались. Странно… Я встала и пошла туда самостоятельно, слава богу, дверь была открыта. Ну и кино.

На лавке, в мирной кучке, мне быстро расчистили местечко. С одной стороны сидел светловолосый парень с блаженным выражением лица, он сразу предложил мне кольнуться. С другой стороны – пухлый и безбровый мужик стал уговаривать выпить. Я отказалась. Мне и так было хорошо. Соседи и двигались-то как-то осторожно, когда хотели закурить, пошарить в карманах или просто почесать в голове. Нарушала покой только моя соседка из машины. Она сидела в углу, свернувшись в калачик, и орала,  не переставая. Откуда у нее и силы-то брались.

Подошел милиционер и сообщил, что всех до выяснения личности оставляют до утра. Девчонка завизжала еще громче, а меня в ту же секунду позвал вошедший милиционер. Я вышла. «Тут у нас, девушка, не место для практики. А вы, как видимо, журналистка, материалы для газеты собираете. Проходите поскорее». Меня чуть ли не под ручки из отделения выпроводили.

Яркий дневной свет ослепил меня. Я села в траву у дороги…

Жучок на листке никак не мог взлететь и упорно лез вверх, скатывался и снова лез. Когда он наконец взлетел, я быстро встала и пошла опять в отделение милиции.

«Везите меня, – говорю, – откуда взяли, и все тут». Они мне со смехом ответили: «Милая, мы не возвращаем, мы только забираем…»

Сзади отделения было бесконечное поле, а слева – такой же бескрайний, как поле, серый бетонный забор. Я и побрела вдоль него, ища дырку. А вскоре и увидела ее у самой земли, будто огромный крот прогрыз кирпичи. Я легла на траву и пролезла в эту щель… Залитое солнцем, передо мной, будто в сказке, стояло здание, где работал Искандер.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. Искандер провожал меня до вокзала.

До поезда было еще часа полтора, я сдала сумки в камеру хранения, и мы спустились к речке, что лилась за Павелецким вокзалом. Темнело, и луна серебрилась в воде прямо у наших ног. Так хорошо было молчать, глядя на нее, но мы почему-то говорили. И разговор строился в виде причудливого нежилого здания, готового рухнуть от первого порыва ветра. И ветер дул и дул, я мерзла. Хотя я бы тогда замерзла и под самым жарким солнцем – ледяные мурашки покрывали всю мою кожу, зубы зябко стучали, – моя душа в предчувствии беды потеряла путевую нить и болталась в воздухе, как патина под проливным дождем.

Наконец я отважно решилась… Попросила  обнять меня… Ведь так холодно… у речки…

– Вообще-то, от холода это не спасает, – быстро ответил он и даже для верности отодвинулся на полшага. Я подумала, что ослышалась, но, боясь переспросить, умирая от унижения, изо всех сил рассмеялась, и начала лихорадочно рассказывать  пошлейший  анекдот, ужасаясь каждому  своему слову.

Вконец запутавшись (Искандер все время молчал), потеряв все силы, я заторопилась на поезд. Уютное купе, стук колес и стакан чая в железном резном подстаканнике уже виделись мне раем. Но до этого еще было далеко, а судьба в этот день решила позабавиться со мной на полную катушку.

Я расплачивалась за сумки в камере хранения, когда Искандер спросил:

– Ты мне сейчас деньги отдашь или у поезда?

Мое желание видеть мир сказочным не принималось в расчет. Искандер просил деньги за то, что помог донести сумку до вокзала. Вторую я несла сама, она была тяжелее.

Мир останавливался. Бесконечно долго я протягивала ему целую пачку денег… Вот пошла вверх его рука… Он берет сто рублей… Ноготь большого пальца у края белеет… Рука застывает…

– Женщина, ну вы хоть лягте, в конце концов, вы уже шесть часов сидите и смотрите в одну точку, – казалось, и этот голос звучит, когда я смотрю на эту руку, зажимающую деньги.

У меня осталась на память о нем небольшая картина. Все пространство на ней занимает огромное ночное море. Справа – темная гора из драгоценных камней, мерцающих зеленоватыми иглами. На том берегу – сверкающий город из чистого золота, искры которого безнадежно тают в непостижимой пучине моря. Основной свет города уходит за гору, и только по ослепительной яркости камней на краю горы можно судить о силе скрытого света. На этом берегу недалеко друг от друга стоят две пальмы со странно белесыми прозрачными листьями, причудливо летящими вниз, к морю…

Эти горы, опоясанные золотыми жилами, до которых никогда не дотянуться,  и сверкающие самоцветы, которых никогда не раскопать, и мутные блики луны на изумрудных мхах ночных корней, которые никогда не поймать…

И эта странная непонятная жизнь. Ты все равно ее покинешь…

                               Боже праведный…          

 

Боже праведный!

И пройдут века, и имя мое, и прах мой растворятся в синеве твоих небес…

И погибнут города и народы, и возродятся новые… Померкнет образ человека сегодняшнего, истлеют фотографии, исчезнут киноленты…

Через несколько миллиардов лет Солнце взорвется и погибнет Земля.

И будут бессмертны лишь мысли, единственные из миллиардов, нетленные по одной лишь причине – они сотворены из материи Звездного мира, неподвластного Солнечной системе…

Вот они: «Я приходила в отчаяние от ревности, гнева и зависти, но, о Боже мой, на этой странной, непонятной планете я выжила благодаря единственной просьбе к Тебе:

 Боже милосердный,

                   Не лишай меня

                                           Любви…»

 

Я сидела посреди зала…

 

Я сидела посреди зала на коврике. Напротив меня – Учитель, по бокам его – Александр Васильевич и Олег Борисович, а сзади – все ученики со всех курсов. Я была вызвана на расправу, как наглядный урок тем, кто посмеет из йоги выйти.

Когда-то я уже была «наглядным уроком» и сидела в таком вот кругу. Только это было в детском саду, и там были дети. Мама наказывала меня так жестоко потому, что я ходила в ее группу, и она боялась «расхолодить в коллективе дисциплину».

– До нас дошли слухи, что ты не только сама покинула нашу школу, но и мужа, который двенадцать лет у нас прозанимался, забираешь, – неторопливо начал свою речь Учитель. – А ведь ты знаешь, что бывает с теми, кто перекрывает дорогу в духовном развитии… Они сгорают, но не в виде буквального пламени, а изнутри. Постепенно, но очень страшно.

На меня смотрела огромная толпа. Она напряженно следила за нашим поединком. От него зависело очень многое. Я осознавала всю ответственность, что легла на мои плечи. И когда я поняла это, то все глубоко личное, весь мой страх за свое гнездо, которое я охраняла, раскрыв над ним свои крылья, за своего мужа, весь этот страх, который вынудил меня покинуть школу йоги, куда-то ушел, отодвинулся. Я взглянула на моего Учителя глазами Учителя и ощутила равное с ним право. У него была своя Правда, Правда, которую он завоевал долгими годами, отстаивая свою школу, школу, на которую он положил всю душу свою. И в зале сидели его ученики, которые были листвой Его дерева.

У меня была своя, глубоко выстраданная Правда. Я заслужила ее путем долгого исследования, изучения трудов академика Вернадского.

Наша планета существует благодаря сверкающей силе Солнца, космической энергии  миллиардов звезд и планет. И все это непрерывно льется, клубится, сталкивается, переплетается молекулами, атомами.

Нас пронизывает темная материя, а ее ученые ни изучить , ни постичь не в состоянии. А мы практически из нее состоим! Из космоса  на нас идут излучения разной длины волн,  от десятимиллионных долей миллиметра до длинных, измеряемых километрами. Все пространство ими заполнено ,этими излучениями разного рода- они идут сквозь нас и кругом нас. Они передают нам состояния, информацию…которую принять мы не в состоянии. Да-да, просто не в состоянии!

Огромнейшая область таких излучений составляет  сорок октав. Из которых известны- четыре с половиной. Это только лучи одного Солнца!  Неизвестное, неизученное, объяснить которое мы не в состоянии, вечно и непрерывно льет на лик Земли мощный поток сил, меняя нас. Об этом писал в своих трудах  академик Вернадский.

Познать мир невозможно. Это противоречит самому  Принципу Жизни.

Потому у любой Истины миллионы граней, неизученных, неисследованных.

По поводу любого утверждения можно с уверенностью доказать явно противоположное.

Именно наш примитивный человеческий мозг  искажает небесные послания.

Как же можно тогда верить учителям, несущим зацементированный набор слов? Разве может ли какая-либо религия отразить в своем учении  всей истины?

          Лишь спустя годы я получила право выпустить свои чувства на волю…

Ибо у меня была Правда женщины, выпускающей когти, если появляется малейшая опасность ее семейному гнезду.

Правда женщины, которую веками держали в иллюзии, что она не имеет собственной силы и целиком и полностью зависит от мужа.

Право женщины выбирать себе учителей и право отказываться от них.

Право жить по своим собственным, а не выдуманным никаким гуру законам природы.

 Если бы я не побывала в секте, я никогда не познала бы себя в такой полноте. Я не сразу поняла, что руководители для того и создают свои партии, чтобы воплотить в жизнь свои собственные мечты о власти, реализовать свои собственные сексуальные фантазии.

Постижение этой тайны помогло мне впервые задуматься: а каковы же мои собственные мечты?

Мои мечты оказались исключительно моими. И претворить их в жизнь мог только единственный человек на этой планете – Я.

Не фальшивые боги, тревожащие душу ласками мнимой вселенской любви, не фальшивое братство, в котором следят друг за другом похлеще тюремных надзирателей, не фальшивые души, послушные чужим командам, которые очень незаметно и очень проворно поглощают  живые, бессмертные- измученные немыми криками о помощи…

Закаляясь в борьбе с сомнениями, чувством вины, ненависти, злобы и ярости, я не сгорела, а закалилась и получила свой Дар – саму себя. Наследство, принадлежавшее мне  по праву рождения. И это ставило меня рядом с Богами.

Взгляды наши схлестнулись. За мной стояли мои небесные Боги, породившие меня. За ним стояли его небесные Боги, породившие его. Мы были равны. Его сила была подобна холодной стали, моя – огненному вулкану. Я могла опрокинуть его и сжечь, он мог затушить мой огонь своей стужей…

Перестав судить и обвинять, я  с глубоким уважением взирала на человека, в котором лишь теперь  была в силах признать великого Мастера. . Мы были одной крови. И это ясно видели и все небо, и звезды, и солнце.

Стены зала, в котором сидели мы, задрожали. Потом задребезжали и посыпались стекла. Они падали медленно, кружась и звеня, и еще в воздухе раскалываясь на множество кусочков, в которых вспыхивало солнце. Стены дрожали все сильней и сильней. Казалось, они рухнут под напором огромного великана, раскачивающего дом из стороны в сторону. Дом уже казался огромной горой.

– Она Посланница! – вдруг взмахнул руками Учитель, как тогда, на африканских танцах, закрывая меня от всех. – Она еще сама не понимает, что с ней происходит… Время ее еще не пришло.

Я не знаю, кто на самом деле был и есть этот удивительный человек. Авантюрист? Учитель?

И чем на самом деле являлась та организация, в которой я занималась восемь лет. Секта? Сексуальная банда? Великая Йога? Религиозная организация?

Пусть на эти вопросы отвечают другие. Мне было гораздо важнее познать себя.

Ясно лишь то, что кем бы этот человек ни являлся, он дейст­вительно был Великим. И совсем неважно, в какую из книг «Сто великих» он попадет».

Мы провожали наших учителей в Москву в последний раз. Александр Васильевич сказал, что «приезжать к нам больше нет никакой надобности». И когда они уже зашли в поезд, а мы махали им руками, Александр Васильевич вдруг замешкался… и вышел. Он подошел ко мне и обхватил руками. Я прижалась щекой к его мохнатому воротнику.

– У меня все хорошо, Саша, – сказала я.

– Я знаю, – ответил он. – Береги себя. И держись за Олега.

И он поцеловал меня в первый и последний раз…

***

 

И можно было поставить на этом точку. В наш город они больше не приезжали. Но история на этом не закончилась. Прошло совсем немного времени, как приехал Бени Заж. Он владел искусством уклоняться от пуль, сжимать сковородки в маленький кусок железа и прыгать без всяких последствий для жизни с высоты 12-этажного дома. Само собой разумеется, эти чудеса он «не имел права показывать». Бени Заж набрал в нашем городе много учеников, преимущественно из молодежи.

Вслед за Бени Зажем наш город посетил Чунь Хек. Он всю жизнь прожил на Тибете и решил перед смертью посетить Россию с целью передачи нам великих знаний.

Группа людей, назвавшись «Великий Путь», пообещала обучить таким искусствам любви, после которых ученики не захотят больше оставаться на «этой грешной земле», а уйдут вместе с братьями в «вечную даль»…

Можно было посмеяться над этим. Но это было не только не смешно, это было очень страшно. Потому что эти «братья» навсегда забрали мою Юльку.

– Юлька моя, ненаглядная моя! Жива ты? Уже Илюшка твой пошел в школу! Он так вырос! А Алешка – вылитая ты! Такой черноглазый. Он уже дружит с девушкой. Дети стали тебя забывать. Муж твой спрятал все твои фотографии. Я приезжала вчера к ним…

И Юлька, Господи, почему во всех комнатах уже нет твоего дыхания!?

Из школы йоги, в которой я занималась, несколько человек тоже решили открыть свои школы, так как неожиданно нашли в обучении гуру Рубина немало ошибок. Свои школы они тоже назвали Школами Йоги, но программы в ней были немного изменены и под ними стояли другие Вселенские Имена. Ради интереса я посетила одну из этих школ.

В зале было холодно. Окна школьного спортзала были выбиты… Коврики были прежними. Разница состояла в том, что тогда я была в носках, а здесь это было строго-настрого запрещено. Ученики стояли босиком и ежились от холода.

Когда я выходила из раздевалки, мелькнула седая голова… и на миг… мне показалось… это просто… ностальгия… по прошлому… – сказала я.

«Юлька, я так скучаю по тебе… Моя дикая степная цыганка. Как смогла ты поверить тому, что тебя называли «Святой Марией»? Я так скучаю по тебе…»

 

Я рву зубами, руками и когтями…

Одному испепеляющему дотла состоянию, вытеснившему всю остальную жизнь, весь мир, вновь слепо отдалась я. Казалось, даже при дыхании своем я изрыгала целые языки пламени. В этой необузданной стихии огня я почувствовала что-то жуткое и дикое, поглощавшее, как океан.

И тогда я отчетливо поняла- пламя моей ярости будет вечно гореть в небесах алыми брызгами -так после гибели звезды миллионы лет льют на благословенную Землю свой несокрушимый свет…

И настанет, обязательно настанет благодатное время дождей, развеявших мрак, станет свежо от облаков и обновленное Солнце, уходя с небес, загасит дотла все грехи человеческие….

Я рву зубами, руками и когтями все те позолоченные картинки с придуманными именами, историями жизни и «великими поучениями». Рву и разметаю в клочья, а потом смываю хрустальной родниковой водой, чтобы высветлилось истинное лицо Твое, Отец наш небесный, Сотворивший нас. Ибо неизбежно и торжест­венно ступающая на землю новая эпоха, Эпоха Возрождения России, будет одновременно означать Конец Майи, Иллюзии и Заблуждения. А Россия удержит весь мир, стоящий на грани пропасти. Силой своей страсти – ликующей музыки жизни…

Боже, как хороши  наши  хвойные леса, дивно – сумрачные , и березовые, светло-храмовые, все в бликах чистого дождя! А над ними-  разноцветная  радуга из небесных колокольцев, поющих голубые песни, из сладкого шепота алой земляники, хмельного запаха медовой шелковицы, живого и теплого, светлым золотом сияющего –колокольного звона…

А наши древние сказания, ликующие и переливающиеся светом, поля с тугими колосьями, а люди, исполненные силой…

 Администрация города

Администрация города поднатужилась и разогнала все палатки на рынке. А у меня было законное место на улице 60 лет СССР. У Лешки не было ничего.

Он лежал дома с  потухшим лицом. Его ничего не интересовало. Я молча смотрела на него и думала. В комнате, кроме развалившегося дивана с синей рваной обшивкой и двух детских кроваток, больше ничего не было. Кисло пахло пеленками. На подоконнике стояли бутылочки с протухшей кашей. На полу – облупленная машина без колес. Вместо люстры болтался разлохмаченный шнур с лампочкой.

Если время от времени неожиданно появлялся телевизор или магнитофон, то они также тихо и незаметно исчезали. «Мы как познакомились, Лешка был должен, – призналась его кроткая и глубоковерующая жена Любка, – так и сейчас: десять лет прошло, но ничего не изменилось».

– А может, у тебя вовсе другое предназначение, чем трусами торговать– утешала я друга. – Давай искать.

– Давай! – радостно согласился Лешка. – Ищи.

– Хорошо. Ты будешь, Лешка, психологом.

– Кем? Кем? – удивился он. И даже  слез с дивана. – Каким таким психологом?

– Таким. Помнишь, как ты женщин из администрации очаровывал? Метлой их потом с рынка было не вымести! А женщинам много и не надо. Слово ласковое молвить да веру в себя укрепить. А потом она сама все свои проблемы решит. Будешь брать с них по пятьдесят рублей.

Глаза у Лешки вмиг загорелись. Стали мы по городу помещение искать. Нашли. Возле родного рынка. Директор продовольственного магазина сдала нам за шестьсот рублей одну захудалую комнатушку. Кое-как в ней дыры замазали, по стенам я птиц с цветами нарисовала, диван старый принесли, и стал Лешка целителем. В России это запросто. Бумажку фальшивую на компь­ютере отобьешь – и всего делов-то.

Прошел месяц. Решила я зайти к Лешке на работу и по­глядеть, как там дела. Пришла … и ахнула. Комната была на втором этаже. Народу внизу – не продохнешь! Одни женщины! Стоят, толкаются, проверяют какие-то списки. Разноцветные платья, шляпы ,от духов голова закружилась . Смутные подозрение закрались мне в душу. «А не Лешкины ли это пациентки?» – подумала я и стала сквозь толпу прорываться. Куда там!

– Вы записывались? Какой ваш номер? – строго спросила меня необъятная женщина с плотной грудью и преградила дорогу. Я с досадой отступила. И уже собиралась уходить, как вдруг все голоса внезапно умолкли, женщины повернулись и обратили восторженные взгляды вверх. На втором этаже стоял Лешка.

Он был в белом халате. Брови его были хмурые. Весь вид его выражал величие. Ему не хватало одного – царской короны. «Надо вырезать ему из фольги и принести», – подумала я и прикрыла рот рукой, чтобы не расхохотаться. Женщины смотрели на него с великим страхом и обожанием.

– Подходившим сообщите, чтоб на сегодня очередь не занимали, – грозно сообщил поганый Лешка. – Пусть записываются на послезавтра.

Я порадовалась за него и ушла. Несколько месяцев Лешка, а вернее Леонид Николаевич, с ошеломляющим успехом лечил людей от всех болезней . Скоро к нему стали приезжать из разных областей. В одно прекрасное утро я узнала, что разъяренная директор магазина выгнала Лешку и выбросила на улицу и диван, и цветы, которые мы развесили по всем углам комнаты. Лешки дома не было. Я пошла к директору за разъяснениями.

– Безобразие какое-то, – сообщила мне интеллигентная дама в белой блузке со стоячим воротником. – Люди идут в магазин толпами и все спрашивают какого-то целителя. Мы все недоумевали. Люди из деревень приезжали – и прямо ко мне в кабинет. И все требовали Леонида Николаевича. Работать продавцам мешали. Я думала – ошибка какая-то, недоразумение. Пока  не догадалась на второй этаж подняться. Боже мой! В центре города! Без всяких документов! Объявился великий «женский утешитель»! Так ведь кто-нибудь пожалуется! В газету напишет! Наш магазин на весь город прогремит! Боже мой!

– Нет, ну что у нас в России за люди! – бушевал Лешка. – Спокойно работать честным людям не дают! Люди мрут, как мухи! Я тут столько жизней спас! А меня, как паршивого щенка, – прямо в снег выбросили!

– Леша, мы найдем новое помещение, – успокаивала его я. И мы вскоре действительно его нашли. Комнату сдавала гостиница, и плата была гораздо выше. Деньги требовали за полгода вперед. Я помогла Лешке оплатить аренду и надолго потеряла его из виду.

Время проходит, думаю  – дай друга навещу. Пришла  к Лешке на работу – и снова ахнула. Во-первых, на двери внушительная табличка: «Кадровое агентство». Дверь открыла – мама моя! Туда ли я попала! Столы полированные, новые, на столах тех, как самовары- компьютеры распузырились, за распузыренными теми компьютерами девахи сидят нафуфыренные, пальчиками с длинными ноготочками по клавишам стук-стук. «Вам кого?» – надменно меня спрашивают. «Мне бы Лешку», – отвечаю я вовсе не уверенно. «Вы не туда попали», – отвечают мне девахи, и снова к своим клавишам стук-стук. Собралась я было  уходить, смотрю- у окна Лешка стоит. В черном костюмчике, при галстуке, даже ботинки начищены. Морда бритая. Сытая. К нему то и дело подходили молодые чистенькие парнишки в одинаковых черных костюмчиках, Лешка им отдавал разные распоряжения, они кивали головами и немедленно исчезали. Не успела я рот открыть, как вошел посетитель. Снял он большую шапку и низко поклонился Лешке.

– Вот прослухали у нас в деревне, – начал он свою нескладную речь, – что у вас можно доходное местечко в городе выхлопотать. Бабы меня и спровадили. Сальца вот, курей забили.

Мужичок торопливо выкладывал на стол нехитрые свои гостинцы, и курей, завернутых в холщевую тряпицу, и три бутыли первачка, и маслянистое, с розовыми прослоечками сальце.

– А вы уж уважте. Уся деревня просит. Детный я. Уплочу усе, как положено.

Лешка (меня пока не видит) бровки сдвинул, подарки неторопливо в ящик сграбастал, еще больше насупился.

– Да-а-а, – как бы в тяжком раздумье заговорил он, – местечко, оно, того- дело непростое. Но да уж ладно, – наконец великодушным жестом Петра Великого завершил свою речь самозванец Лешка. – Выпиши ему, Татьяна, самое лучшее в городе место!

На трясущихся от радости ногах подходил навеки осчастливленный мужичок к курносенькой Татьяне, та чирк – выписывает ему буковки, потом шлеп – ставит печать, отливающую странной красноватой синью. Нате вам работенку, а нам – сотенку. И мужичок, продолжая кланяться, задом шел к двери, ударялся попой и с тысячью извинений выбирался на свет божий. Тут меня и увидел Лешка.

– Пойдем, пойдем в коридорчик, – сразу заторопился.

– Леш, – сразу спросила я в коридорчике, – откуда у тебя компьютеры? Ты что, разбогател, что ли?

– Да нет, – зашептал мне на ухо Лешка. – Компьютеры эти я вместе с девками на работу взял. Они у них дома зазря простаивали, видимо, в хорошие времена купили, а времена-то меняются…

– А как ты, Леша, про работы узнаешь?

– Да из газет местных объявление выписываю. Население то у нас темное, газет не читает. Я вот по всему городу афиши расклеил: «Кадровое агентство, улица Ленина, дом 7», народ валом идет. Еще из бегущей строки по телевизору выписываю. Все сгодится.

– А как же ты деньги берешь, вдруг они на ту работу придут, а там уже приняли кого? – наивно расспрашиваю я безнадежного афериста.

– И тут у меня все продумано, – широко, как своему любимому дитяти, улыбнулся Лешка. – У меня на направлении внизу малюсенькими буковками приписано: консультационные услуги. Всего лишь консультация, понимаешь. Кон-суль-та-ция. А значит- никаких гарантий.

И чистый, как слеза, Лешка добродушно развел руками.

– А зарплату-то ты, зарплату какую людям платишь, Леша?

– Какую зарплату? – он даже глаза от возмущения округлил так, что брови под челку уехали. – Что ты? Все по-честному, все по-честному. У нас уже полгода, как такой договор действует – работаем на перспективу. Да. И только на нее. А вот когда кадровое агентство раскрутим, как следует, тогда да- деньги мои люди лопатами грести будут. Все по-честному.

– И что, все-все и эти ребята в галстуках тоже работают «на перспективу»?

– Ну конечно. Они ведь безработные. А здесь им сразу дают надежду.

– Леонид Николаевич, – выглянула из кабинета  одна девица. – Вас посетители ждут.

– Домой приходи , – махнул на прощанье Лешка и исчез.

Пошла я к нему домой. Любка, жена его, с радостью рассказывала.

– А мы долги отдавать начали. Леша в солидное учреждение директором поступил. Жить как люди стали.

«Да, ждите-ждите своей зарплаты «на перспективу», – злорадно подумала я о надменных девахах. – Долгов у Лешки немерено».

Что и говорить, порадовалась я и снова подивилась на своего друга. Чего только предприимчивый человек в России не придумает? Одно только было мне странно: в квартире Лешкиной ничего не менялось.

Возвращаюсь как-то из Москвы. Ехала я поездом. Газетки чин-чинарем почитываю, пивко попиваю. Вдруг – бах! – вваливается мужик. Да такой озлобленный, такой лохматый, что я даже в угол скамьи отодвинулась. А мужик на мою бутылку с пивом как уставится! А глаза-то, как у волка голодного, посверкивают. «Ох, – думаю, – влипла я. Мужик-то, поди, убивец».

Протягиваю ему бутылку, чтоб как-то оттянуть момент нападения, он жадно к горлышку присосался, даже не отрывается. Только в горле – бульк, бульк. Выпил мужик, закашлялся. На лавку рядом со мной рухнул.

– Ох и сволочи! – по столику кулаком стукнул.

– Кто? – спрашиваю не из любопытства, а от страха.

– Да хто! Агентство гребное! Вот хто! Послали! В столицу! Черт дери ее!

– А какое такое агентство послало? – сердце мое недобро екнуло.

– Да они! Черти! Ленина семь! Сволочи! Еще девки там, как порядочные, за компьютерами сидят! С челками! Грабители! Всю кровь выпили!

– Да вы успокойтесь, успокойтесь, – стала я несчастного мужика по спинке поглаживать. Когда он согрелся и успокоился, то рассказал мне печальную свою историю.

– Ну вот. Выписал мне направление на работу главарь ихний, Леонидом Николаевичем его кличут. Черт его дери. Пятнадцать человек водителей в Москву послал. Зарплату пообещал двенадцать тысяч. Питание, проживание бесплатное. Мы рты и раззявили. С каждого по три сотни взял. Жена, спасибо, на дорогу тысчонку дала. Мало ли  как, говорит, в Москве-то будет. А многие и вовсе без денег поехали. Куда там, если такие деньжищи обещаны. Я сразу с работы уволился – две тысячи всего платили. Правда, бензин можно было приворовывать.

Ну, думаю, поработаю годок в столице, домой буду на выходные ездить. Детишек приодену, жену, меблишку какую прикупим.

Приехали. Адрес, что был на бумажке, нашли. А там такое же кадровое агентство шулеров оказалось,  как и у нас. Мы  сразу-то и не скумекали. С нас -еще по четыреста рублей, у кого было, содрали, еще по бумажке хрустнули, поехали мы по тому адресу – новое агентство кадровое. И  тоже денег требуют. А то, говорят, адреса автобазы не дадим. Я как бумажку увидел – позеленел весь. Хрястнул стулом по столу: «Долго вы будете, кровопийцы, с рабочего люда последнюю копейку жать! Ведите немедленно на автобазу, пока целы!»

А куда вести? Ночь на дворе! Переночевали в этой чертовой конторе кое-как, на стульях. Утром злые, как собаки из берлоги, на свет божий выползли. Приезжаем на эту автобазу. Нас там водители как выслушали- хохотать начали. «Вы что, – говорят, – ребятки, какие двенадцать тысяч? У нас с новыми- то машинами по две тыщи платят. Общежитие, правда, есть- двести пятьдесят рублей в месяц. Клопов там! Страсть! А питаемся  мы сами».

В общем, обманул нас тот Леонид Николаевич. Даже бензин у них в столице не поворуешь, все каналы давно перекрыли. А мы все, простаки, с работ поувольнялись. Бредем по Москве, клянем всех на свете. А  менты регистрацию на каждом углу спрашивают. А нас разве кто предупреждал? Последние копейки- и те стибрили. Кого вовсе забрали. Кто стал друзей по Москве искать, кто родне звонить, чтоб деньги на билет выслали. Трое на вокзале подметать устроились, чтоб на билет денег насобирать. Я неделю в Москве пожил, на лавках ночевал, все надеялся работенку подыскать. Да разве Москва слезам верит? Что жене я скажу? А детям?

Приеду, первым делом на Ленина семь схожу. В морду тому главарю дам. Компьютеры побью все к ядрене-фене. Вот.

Так закончил речь свою обозленный мужик, лег и заснул беспробудным сном.

Приехала я домой и сразу Лешке звоню. Так, мол, и так. Может, он и не в курсе вовсе, что с людьми творится.

– Да надоели они мне, –  не удивился Лешка. Возвращаются все, деньги назад требуют. И чем им столица не нравится? А что я им сделал? Взрослые все люди, понимать должны, что у меня лишь консультационные услуги. Ус-лу-ги.

– Леша, да у тебя мужик грозился компьютеры побить!

– Да ерунда все. Я охрану нанял. Все как у людей. Некогда мне с тобой лясы точить. Я сегодня сто человек в Москву отправляю. От людей отбоя нет. Чуть не в драку за моими направлениями. Девчонки устали их печатать. За меня уже охрана расписывается.

И я даже не стала спрашивать, сколько платит Лешка своей охране. Я и так знала, как они работают. На перспективу.

Позвонил мне Лешка через месяц. Я обрадовалась, что он до сих пор жив.

– Да жив я, жив, – удивился он. – Чего ты так спрашиваешь. Я вот о чем звоню тебе. Пора бы и здоровьишком своим заняться. Я тут психолога  себе классного на работу нанял. Она с людьми перед поездкой в Москву работает. Люди-то ехать боятся. Из деревень особенно. Тетка здоровская. Я тебя к ней на прием записал. Как со своей, всего полтинник. С рабочих моих она по сто пятьдесят берет. А куда деваться, платят, иначе их секретарши ко мне в кабинет не пропускают. Я так ввел, чтоб была подпись психолога. Как положено.

– Да не нужен мне никакой психолог!

– Нет, нужен, – твердо ответил Лешка. – Ты эмоциональная такая. Моя тетка тебя подкорректирует, как следует.

– Ладно, – с трудом согласилась я. – Как-нибудь забегу.

Пообещала ,да и забыла. А Лешка через три дня опять звонит и, как оглашенный, в трубку орет, чтоб я немедленно к трем часам подходила- да чтоб не опаздывала. Все очень серьезно, а не ширли-мырли.

Начала я: то да се. Дела, мол. Лешка взвыл:

– Ты что! Сама согласилась! И в кусты? Да я ее еле уговорил! Ты так меня подвела! Все бросай и вызывай такси! Кстати, она сейчас не у меня принимает, а вот по такому адресу…

Бросила я все дела и поехала, чтоб друга не подвести. Еле-еле адрес нашла. Оказалась- это местная психбольница. Да к тому же зданий штук пять. А в каком сидит эта драгоценная Марья Степановна, Лешка сказать позабыл. Обошла я все здания, Марью Степановну отыскала. Боялась я, что опоздаю, друга подведу.

А кабинет закрыт оказался. «Идет прием! Тихо!» – висела на двери табличка. Оттуда лилась ясная музыка, бодрым мотивом похожая на детскую песню «Солнечный круг». Через два часа дверь распахнулась – на пороге стоял прыщавый подросток с недобрыми глазами. Он заелозил лопатками, шмыгнул носом. Потом подтянул штаны и ушел.

Я вошла в кабинет. За столом сидела пышная женщина с совершенно несчастным лицом. На столе лежала книжка «Гипноз». Звучала уже тихая барабанная музыка.

– Тамара Александровна, – торжественным голосом пионервожатой на линейке обратилась ко мне эта  женщина с безнадежно высохшими от многократной химической завивки волосами. – Мне все про вас рассказал Леонид Николаевич. Я все, все про вас знаю. Ну, садитесь же поскорей. Вон туда. В кресло.

Села я в скрипучее кожаное кресло, руки-ноги скрестила и на Марью Степановну уставилась.

– Ну, давайте, давайте, – одобрительно помахала мне руками Марья Степановна. Глаза ее при этом оставались вовсе не приветливыми. – Рассказывайте мне обо всем –представьте, что я ваша лучшая подружка.

«Вот влипла,» – подумала я.

В кабинете нависла напряженная тишина. Она сгущалась и сгущалась. Я, не мигая, смотрела на растерянную Марью Степановну, она – на меня. Я ясно видела- она люто ненавидит меня за то, что я замужем и зарабатываю приличные деньги. Голова моя мгновенно вспухла и загудела. Будто в медном котле смола пучилась, черные маслянистые пузыри надувались и лопались с противным чавкающим хлюпом.

Психолог уставилась на мои крепко скрещенные руки, и выражение глаз ее неожиданно стало совершенно беспомощным. Она испуганно хлопала своими белесыми ресницами и была похожа на огромную моль после сильного дождя. Мне стало жаль ее. Я широко зевнула и сказала:

– Да, я очень эмоциональная. Что правда, то правда. – Глаза у Марьи Степановны вмиг засверкали, и она что-то радостно черкнула у себя в блокнотике.

– И еще я пью вино, –  тихим и вкрадчивым голосом ,стараясь войти в образ задушевной подружки, произнесла я . – И гуляю напропалую с мужиками. Со всеми, кого соберу по городу.

Марья Степановна громко икнула и стала лихорадочно записывать, время от времени поглядывая на меня белесыми глазами в страшном испуге. «Давай, давай, – злорадно думала я. – Пиши, пиши. Интересно, это что Лешка про меня понарассказывал?»

Досыта написавшись, Марья Степановна отложила ручку в сторону и сложила губки в трубочку, как строгая мама. Потом гордо встала, набрала с большим запасом воздух в крупную грудь, откинула со лба сухую, как мочалка, желтую прядь и заговорила взволнованным и торжественным голосом. О том, как плохо и стыдно пить водку и гулять от мужа, неприлично так сильно краситься, непременно надо расправиться с эмоциональностью- правда, не научила, каким способом. Свою речь она неожиданно закончила строчкой из работы Ленина: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя!».

– Спасибо, – сказала я. – Сколько я должна вам денег?

– Пятьсот рублей, – ответила Марья Степановна и, увидев мои испуганные глаза, добавила:

– А вам разве Леонид Николаевич не говорил? Мы ведь с ним работаем на пару. Мне 250 рублей и ему. Все честно.

«Пригрела змею на груди», – злобно думала я о Лешке, судорожно выгребая из сумки все деньги. Их оказалось всего сто пятьдесят  рублей, ведь Лешка говорил о полтиннике. Мне было ужасно стыдно приносить тысячу извинений, срочно звонить мужу, чтобы он привез деньги.

– Да не беспокойтесь так, – уговаривала меня психолог. – Мы ведь не последний день видимся. Вам необходимо, как минимум, походить ко мне четыре недели, чтобы полностью восстановиться. Закрыть все дыры в пробитой ауре.

Смола в голове угрожающе булькала. Я нуждалась в немедленной помощи. Дверь расплывалась, и ручка никак не нащупывалась. Марья Степановна, проворно кинувшись помогать мне, неожиданно оказалась в проеме двери вместе со мной. Ее большое жаркое тело мешало мне вырваться на улицу. «До свидания, до свидания, –дико растянув рот, кричала мне вслед эта полоумная тетка. – До скорой встречи!»

«До скорой, до скорой, – угрюмо бормотала я, спускаясь по лестнице. – Представляю, как ты у Лешки рабочих обрабатываешь!»

Чтобы снять все тягостные последствия этого посещения, я посетила сауну, массажиста и посидела в хорошем ресторане. Съела четыре свиные ножки в чесночном соусе и выпила две большие кружки пива. Ножки были большие и сочные, нежная кожица лопалась, и видны были розовые прослойки молодого мяса. И тогда голова моя стала ясной и светлой, как крыло голубя, и я пошла разбираться с Лешкой.

Не успела я рот открыть, как Лешка радостно хлопнул меня по плечу и доверительно сообщил:

– Представляешь, ты самой Марье Степановне понравилась. Она о тебе очень хорошо отзывалась. Я считаю, месячишка два надо походить обязательно. Деньжата у тебя есть, а себя любить надобно. Мне психолог о тебе много интересненького поведала. Пока не скажу, не скажу…

 Смотрела я на Лешку, смотрела…

 

Смотрела я на Лешку, смотрела. И вдруг увидела… сквозняк. Ветер, сначала легкий и незаметный, постепенно набирал силу, закручивался в кольца и обвивал ими нас с Лешкой. Потом кольца стали леденеть, покрываться инеем- мы стояли уже в полной пурге, я даже лица Лешкиного разглядеть не могла. Было так холодно, что щеки перестали ощущать прикосновение острых ледяных колючек.

«Если вы хотите, чтобы вас разлюбили друзья, – писал один мудрец, – сделайте их зависимыми от своих денег».

Недавно я прочитала в местной газете, что Лешка организовал местный профсоюз с целью проникновения в городскую думу. Я ни капельки не сомневаюсь в том, что скоро увижу его по телевизору в Государственной думе.

Торговля китайскими сувенирами

 

Торговля китайскими сувенирами – золотое дно. Покупаешь в Москве маленьких золотых Хотеев по пять рублей –продаешь по тридцать. Разумеется, все надо делать грамотно– повесить на витрине красочную бумажку, повествующую о том, что Хотей – это китайский бог счастья, и если его триста раз погладить по животу – он исполнит любое желание. Покупатели безумно хотят не только счастья, но и денег, здоровья, любви и удачи.

Да пожалуйста, чего только ни пожелаете! Есть китайская жаба на трех лапах – так она к деньгам. Есть  Шоу – Син с персиком бессмертия – для здоровья. Об этом столько книжек написано– как можно сомневаться! Это целая наука,  «фен- шуй» называется.

Золотые были времена, а не торговля! Это тебе не фруктами на рынке торговать!  Мы с Олегом открыли  по городу несколько отделов с восточными бусами, амулетами – и закрутились, как белки в колесе! Закупали  на Черкизовском  рынке  китайских богов, набивали ими клеенчатые  голубые сумки , и развесив их гроздьями по обе стороны туловища, переваливаясь с боку на бок, как пингвины, спешили к своим автобусам. Продавцы штудировали книги, чтобы порасторопней объяснить , какой бог что вылечивает- счастливые и выздоравливающие прямо на глазах  покупатели  прижимали к груди заграничные целебные игрушки…

И тут обида меня взяла. Захотелось… Чтоб русским духом пахло! Чтоб стояли в русских магазинах русские Боги! Богатыри в красных косоворотках и могучие кони с золотыми гривами!

Решили мы с Олегом открыть производство русских сувениров . До сих пор не могу понять – какой шальной бес укусил  в ребро?

Поехали  в Москву – объездили все магазины, перерыли все библиотеки – ничего нет. Я имею в виду книги о гипсовом производстве. Как же делать игрушки из гипса? Какой марки нужен гипс? Какими красками раскрашивать? Поехали подглядывать да подсматривать – ведь делали, делали те игрушечки и в Москве, и в Воронеже делали .Почуяв недоброе, никто из русских соотечественников на порог не пустил.

-Пошли, пошли отсюдова, ишь, высматривать приехали!- как девчонки в первый день рынка, выпроваживали нас .-Да подскажите хоть что-нибудь? -Двери с грохотом захлопывались.

О-о-о, это чудо! Какая удача! На пустили на производство ,в Москве! Кто пустил? Конечно, армянин! Его звали Рафик. «Да без проблем «,-широко развел он руками на наше бесконечное канюченье : «ой, ну хоть что-нибудь…» Безуспешно объехав несколько производств, мы не верили своему счастью…

Спустившись в глубокий подвал первой, я вздрогнула и попятилась к двери. Мне показалось, я попала к рабовладельцу на каторжный рынок труда. В полутемном пространстве, наполненным едким удушающим дымом, туда-сюда сновали вонючие люди в противогазах.

-Нет, нет,- заметив наши обезумевшие от страха лица ,-успокоил   жизнерадостный Рафик. Это действительно, гипсовое производство . Пройдемте дальше. У нас большие объемы. Игрушки раскупают, как горячие пирожки. Видели фуры у ворот?

За длинными столами, покрытыми грязной клеенкой гнулись русские мужики над смрадными ведрами, мотая замурованными головами,   и с остервенением  купали  там белых ежиков .Едкая маслянистая  жидкость растекалась лужами под резиновыми сапогами. Один рабочий внезапно снял противогаз , и стоял неподвижно, и глядел на хозяина голодными глазами …Рафик  вздрогнул и поспешил увести нас подальше, в свой кабинет, куда почти не проникало зловоние.

-Хотите открыть производство ?- улыбаясь от всей души, спросил он нас, угощая кофе. -Я вам не советую,- здесь голос его перешел  на испуганный шепот.

Вы что думаете, я -монстр? И так выглядело мое производство пять лет назад? Нет – я уверяю вас. Были и белые халатики, чай и сахар, а также микроволновки – я все старался сделать, чтобы женщинам было комфортно . И что получилось? Налоги, большая аренда за помещение, воровство, постоянные проверки- поборы.-Тут он скрестил волосатые руки на горле,- я не смог. И вы не сможете. А вот то, что вы видели – о да, это реально работает.

У меня  одни бомжи да алкаши. Текучка страшная! Но каждый день приходят новые- документов я никаких  не спрашиваю. Налоги  больше не плачу. Производство нигде не зарегистрировано. Краска ядовитая, но дешевая,  ложится ровно и блестит – не надо дополнительно лаком покрывать. Сохнет мгновенно – а это, потом поймете, дорогого стоит. А противогазы – чтоб не упасть.

Мы с Олегом переглянулись. Мы не поверили Рафику. Ясно было, как божий день, он нас специально запугивает. Это был хитрый и подлый рвач, наживавшийся на труде несчастных людей. Он пугал нас от зависти. Понятно, что в своей стране -то уж мы развернемся.

И тогда таким производствам, как у него, придет конец.

Лживо улыбаясь и желая ему успехов в дальнейшей работе,  мы вышли на свет  божий.

Такого производства у нас не будет никогда. У нас все, все будет по-другому.

-Только очень  прошу, не покупайте работникам кофе ,-внимательно глядя в глаза, загадочно попросил на прощанье грустный Рафик. Когда мы отошли достаточно далеко, я оглянулась. Он по-прежнему стоял, устало прижавшись спиной к двери, ведущей в кошмарный подвал, и смотрел нам в след…

Таких производств, как у Рафика, в Москве было полно. Нас туда всегда гостеприимно пускали нерусские хозяева. А что скрывать-то, господи? Где взять  несовместимую с жизнью краску, бомжей ? Любой рынок в Москве любезно предоставит  какой- угодно товар из живой или неживой материи.

Русским хозяином оказался лишь старичок со следами былого  величия. Звали его Владимир Александрович. Он отличался  тем , что платил налоги -раз. Помещение в центре Москвы ему, как бывшему директору какого- там завода , удалось приватизировать в лихие девяностые- два. Помещения были большие и светлые. Потолки огромные. На длинных столах в железных ведрах булькала и вспузыривалась , играла зловонным золотом знакомая  краска. Рабочие были без противогазов . Но что-то было не так…Мы стали к ним внимательно приглядываться. Это  явно не бомжи, не алкаши…точно…один идет- высоко на ходу подпрыгивая, двое нам усиленно подмаргивали да подмаргивали…

-У меня общество инвалидов,- с гордостью сообщил Владимир Александрович.- Поэтому от налогов я почти  освобожден. Ведь я делаю благое дело- обеспечиваю больных людей  работой .От меня еще никто не ушел.

«Да, все- таки алкаши- более жизнелюбивые люди,» -сказал Олег .Вернулись мы домой. Патриотический дух придавал огромную силу.

Мы никому не поверили.

Сняли помещение в подвале под шахматным клубом. Закупили  столы, стулья, ,краски, кисточки, халаты, гипс ,два компьютера, ведра ,стеллажи, обогреватели -всего не перечислить.

Акриловые краски на водной основе, которые безвредные, оказались дорогими. И лак без запаха – недешевый. Заменить золотую краску, которая была разлита у Рафика в ведра,  можно было только на итальянскую.  Сто двадцать грамм стоит 180 рублей. Покрыть этой краской можно ровно десять кошек высотой48 сантиметров, а это значит- на каждую кошку идет 18 рублей краски, не считая лака.

Мы не знали много  вещей -сколько для начала платить рабочим, кто будет носить на упаковку игрушки, сколько закупить  картона и бумаги, какой марки -и  как за всем этим следить, как вести бухгалтерию…

Профессионализма в этом деле не было и в помине- лишь одна обывательская интуиция.

Скоро по объявлению пришли первые специалисты. Дизайнеры-скульпторы потребовали большую оплату. Что  делать, выхода другого мы пока не видели- пошли на все их требования.

Вскоре были созданы наши русские игрушки- Дед Мороз и Снегурочка, Майя-Златоглавка  и Азовушка, Иван -Царевич и Жар- птица…

Наняли художников и отливщиков- плату положили достойную .Вышли наши игрушки краше некуда -жаром горят краски русские. Липецк-то город художников, у нас и хохлома, и дымковская игрушка , лаковая миниатюра процветала… Пока в девяностые фабрики благополучно не закрыли. И вот у нас не бомжи какие-то, а опытные художники . Изголодавшись по работе, у Кота на сапогах даже гвоздики вырисовывают- да что там и говорить. Жар-птица и так всеми красками играет- мы ей хвост еще стразами украшаем.

Десять сувенирных отделов у нас в то время  было-  горяченькие еще игрушечки на витрины любовно выкладываем. Ждем.Неделя, вторая проходит.

А никто не покупает нашу русскую красоту. И цена у нас  подходящая, народу доступная, да спрашивают хотев по-прежнему.

-У нас в городе нет иностранцев- сказал Олег .- Надо ехать на международные выставки в Москву, там мы себя покажем. Сказано-сделано. Позвонили в Москву, попасть на выставку -да ради бога- плати только денежки!

Заплатили мы денежки (около ста тысяч),и вот мы в Гостином дворе, что с Кремлем рядом. Глупость сразу наделали- гору целую игрушек накрасили, а на витрине надо аккуратно по одной расставить и ждать оптовиков-покупателей. А у нас игрушек видимо-невидимо, тридцать коробок ,в каждой- по десять штук. Рассовали мы их кое-как по всей выставке, даже в туалет пронести умудрились. Плохо запомнила я ту выставку- девочки с лакированными ноготками чай у своих товаров распивают- мы с Олегом бегаем да бегаем- игрушки распродаем. Выставка три дня, уже на второй день ясно стало, что за нужную цену мы их не продадим. В последний день  по дешевке отдали, почти даром -никто наши русские сувениры покупать не хотел.

-А делаете ли вы хотеи, жабчи, или, по- крайней мере, хотя бы собаки и кошки ?-спрашивали покупатели.

Возвратились мы домой несолоно- хлебавши. И еще долго не могли поверить, что наша исконно-русская продукция спросом никаким не пользуется. Пришлось наступить на горло своей патриотической песне.

 Потеряв Веру отдельного человека в собственное предназначение, от села до погоста, от реки до моря, от дороги до перепутья  потеряла Россия  культуру свою, царство духа свое…

 Исчезли исконно русские искусства, узоры, игрушки, ткацкие полотна. Оскудели наши выставки- на Вернисаже, на Красной площади –одни китайские сувениры… 

Стали копировать такой желанный для потребителя товар. А как с китайцами по ценам-то конкурировать? Такой маленький хотей ростом четыре сантиметра через десятые руки по пять рублей покупаешь, а у нас на производстве- как ни тужься -рублей десять  по себестоимости. Что делать? 

Нашлась, нашлась таки  лазеечка да потайная тропочка,- китайцам выгодно нам мелкий товар возить, а вот игрушки пообъемистей- им  перевозка недешево получается. Делаем хотеев- но больших!

Инфляция растет, рабочим два раза в год зарплату повышать надо .Чай, кофе, сахар, печенье -чтоб люди пообедали. Кому совсем плохо, взаймы даем. У людей кредиты, свадьбы, поступления детей в институты. Хотелось создать крепкий коллектив.

Страницы: 1 2 3 4

Вы можете перейти в конец и оставить комментарий. Уведомления сейчас отключены.