Официальный сайт липецкой
писательницы

Стали чувствовать- разоряемся.

 Содержим производства на средства от отделов.

Торговлю стали высасывать. Отделы наши, лавки восточные ,которые из других городов снимать приезжали, скинули свои злато-жемчужные одежды и тускнели, скудели…Денег закупать товар не было. И почему-то опять выручали люди других национальностей, с которыми я на рынке столкнулась .И Саид деньги взаймы давал, и Халим, и даже красавец Зураб, в которого Любка была влюблена.Отдадите,  мол, когда сможете. И почему русский народ так разобщен? Когда случилась эта беда?

Отступать было некуда. В производство столько денег вложено.

Методом проб и ошибок догадались,(сколько сувениров оказалось неходовыми, а ведь на изготовление новой  формы уходит от десяти тысяч и три месяца работы)что русские люди любят кошек. Их и стали лепить всяких разных. Белых, черных, серых и бежевых .Сиамских, персов ,худых и толстых. Мы твердо верили, что выдержим. Пройдут  лютые времена.

Вторая выставка в Москве была удачнее. Кошки понравились. Посыпались хорошие заказы. Мы купили машину в кредит за 1,5 миллиона и стали возить игрушки в Москву.

До Москвы бесплатно -а там транспортной компанией по всем городам. Работников уже было сто человек.

Тут и началось самое трудное. Когда было десять, двадцать человек- все на виду . Кто что делает и сколько .Работа  сдельная. На окладе водитель, три грузчика, два бухгалтера, управляющий и пять работников на упаковке.

Беда заключалась в том, что люди не привыкли к частному производству и хотели работать как раньше, на государство. А как это – раньше?

Это прятаться от работы, по- возможности воровать, приносить липовые больничные и прогуливать. Никому не было дела до того, что у предпринимателя деньги не печатаются.

Кофе и чая с печеньем катастрофически стало не хватать. Такое чувство, что каждая работница прямо-таки заглатывала каждый день целую банку кофе. Я не могла поверить, что игрушки, которые мы работникам выписывали по себестоимости, будут так разворовываться. Слухам не верила и сумок ни у кого не проверяла. Пока  Светка Дорохова не рассказала, что и как.

Светка эта к нам из деревни приехала, у нее двое детей малых, и кисточку она отродясь в руках не держала. Была безнадежно-деревенской и могла только полы мыть. Но больно мне приглянулась- я решила жениха ей найти. Написала совершенно нелепое объявление в газету от своего имени- я вот, мол, так и так директор фабрики сувениров, а у нас есть работница- пальчики оближешь. Хоть и деревенская , но дюже работящая и нрава спокойного- таких в городе отродясь еще не водилось.

Как мужики повалили! Не все, конечно, были путные, но хороший мужичонка все же нашелся .Отдали мы Светку замуж. Мужичонка тоже из деревенских- кашу варил исправно и девчонок из садика забирал. На радостях, Светка из уборщиц в художники перевелась- рисовать стала лучше всех, хоть и медленно. Тайну мне ужасную поведала.

-Как вечер наступает, -рассказывает,- художницы игрушки спокойно в газетку заворачивают и в сумочки да и складывают -в коридорах их мужья дожидаются. Не верите – обыщите сейчас сумку у Нельки Федякиной.

Обыскать работника…Боже мой! У этой Федякиной тоже две дочки- чего только она не выпрашивала? И денег взаймы ей давали, на Новый год детям подарки собирали…Тяжело идти – а надо. Никто этого не сделает. Подхожу, беру у Федякиной сумку – она домой собиралась- растерялась,  стояла, как каменная. Открываю замок – там петух золотой лежит. «Уходи «,-говорю. А злости  нет. Одно лишь отчаяние.

Пришла кабинет, села, глаза закрыла. И вдруг как рассмеялась!

Давние, будто в забытом сне, шальные деньги обернулись змеиным ядом .

Воровать в России легко, зарабатывать трудно.

 Есть время алое  и алчное, похожее на пасть льва, а есть жесткое и болезненное, как мозоли…

Художники у нас еще –милость, многие с образованием, а вот отливщики….Работа тяжелая -целый день игрушку, чтоб отлить как следует, надо в руках  понянчить -сила нужна богатырская. Шли на эту работу только пьющие, да в прошлом судимые- об этом разве сразу догадаешься? Люди и документы выправляют как надо.

Управлять таким коллективом… Первое время, когда не знали, какие расценки вводить за работу- советовались с женщинами, ведь люди много лет проработали на фабриках узоров.

Это было непростительной ошибкой. Самой грубой из всех, что мы с Олегом допустили.

Во-первых, расценки они, ясное дело, сильно завышали, и красили помедленней ,во-вторых, (и это было гораздо хуже) у них появлялась твердая сопричастность к общему делу. Ведь с ними советовались.

Одному человеку производство не вытянуть. С друзьями и родственниками – не знаю случая , чтоб люди из-за доходов не переругались и не развалили даже удачно начатое дело.  Не говоря уж о том, что в девяностые годы 80 % смертей предпринимателей в России было на совести  лишь друзей – партнеров .

У семейного бизнеса свои проблемы. Чтобы сохранить семью, женщине надо завязать в железный узелок свои мечты о власти, гордо давя слезы ,стать за мужем и твердо знать только это место. А коллектив-то женский!  Если ступать царицею грозной супружеским благоразумием не велено, то каждая работница рано или поздно захочет попробовать себя на этот трон.

Наступали лютые времена. Йога под руководством гуру Рубина уже казалась  цветочным раем. Она растворяла личность, как кусок сахара ,в воду  брошенный, но  давала красочные балы, арабские танцы, учила искусству выживать…

Производство в России , как огромный удав высасывало деньги ,энергию, отупляло почти до животного уровня, превращало жизнь в одно существование ради работы- и ничего не давало взамен.

Мы обрастали с Олегом  многочисленными дипломами ,российскими и даже международными, похвальными грамотами .Я аккуратно складывала их в ящик, где уже лежали: шелковая шапочка с разноцветными камушками, ордена и крестики на алых ленточках…

Кофе и чай пришлось отменить в первую очередь…

Ох, Рафик, Рафик, как же ты был прав. И если тебя еще не убили наши бомжи в противогазах и ты прочтешь эти строки- почему же мы не послушались тебя, Рафик?

Краски мы не заменили. А дорогие сохнут  долго, пришлось построить сушилку- обошлась она нам недешево.

Хозяйка помещения, бывшая ткачиха Раиса Михайловна(тоже не растерялась в свое время- выкупила за гроши ткацкую фабрику), почуяв, что мы хорошо вложились в ее подвал, и уйти нам не было никакой возможности, аренду стала повышать до неприличия. Работники  требовали повышения зарплаты за то, что работали в подвале без окон. Где-то существовал такой закон .Оформить всех было просто нереальным делом -невозможно представить, чем руководствовалось правительство, взваливая на нас такой непосильный оброк…

Отпускные и больничные надо было как-то выдавать .Тут пошла борьба ни на жизнь а насмерть, люди привыкли брать липовые больничные. Стали оплачивать, если человек лежал в больнице –и  это можно было проверить. Поставили на выходе человека, чтоб сумки проверял, потом выяснилось, художники с ним смогли договориться…

Началась классовая ненависть.

Лучше что-либо не вводить, чем потом отменять. Нас с Олегом ненавидели , как самых настоящих капиталистов. И это несмотря на то, что люди получали зарплату, как на  Металлургическом комбинате. Никто не увольнялся. Человеческое отношение к работникам привело к тому, что появились звезды. Пятеро дизайнеров требовали нанять дополнительных работников, чтобы помогали им выполнять всю грязную работу. Одна из них, самая талантливая, запросила отдельный кабинет по причине психологической несовместимости. Отдельный кабинет потребовала еще  отливщица больших  фигур-Татьяна Докарева. Она одна уловила какой-то секрет и легко отливала большое количество игрушек- секретом ни с кем не делясь. И мы поначалу выполняли эти самые требования!

Незнакомый вид деятельности вызывал растерянность и страх – а вдруг без этих ценных работников мы не справимся? Аренда росла. Росли с катастрофической скоростью стоимость гипса, красок, картона. Росла зарплата. Игрушки – ведь это не хлеб, каждый день их не покупают и есть определенный предел, после которого ни одну, даже золотую игрушку, покупать не станут. Вон- китайский товар- много лет одни и те же цены .

Мы крутились с Олегом, как заведенные, не в силах остановить нами же и раскрученный моховик. Тяжелые времена  были летом. Заказов не было. А как быть с профессиональными художниками? Наши игрушки отличались высоким качеством ,и потому пользовались  спросом. Если отпустить на лето художников- как их потом собрать?

Мы брали кредиты. Самое легкое -в Русском стандарте. Берешь пятьсот тысяч ,а отдаешь миллион. Зато получаешь за один день. Никакого льготного кредитования в реальности не существовало.

Помещения, любезно предоставленные администрацией города, которые мы наивно кинулись осматривать- являлись чистой воды фикцией. Более или менее подходящие были давным -давно куда надо распроданы -а разваленные, без крыш и отопления, без окон и дверей- требовали огромных вложений и еще к тому же в собственность туманно обещались  лет эдак через пять-семь.

Вперед, бодрый трудяга, не бойся трудностей, ведь именно ты закален, как никто- бери и отстраивай заново  развалюшку, работай в ней и плати городу аренду, примерно такую же, как у частника .Через семь лет, возможно, тебе продаст государство этот дом -но по рыночной стоимости, а с учетом вложенных тобой денег эта стоимость будет сумасшедшая.

Хорошее здание под производство стоит от двадцати  миллионов и выше. Ни один банк даже в долгосрочной программе не рассматривает , как у нас в России можно дать такие деньги без залога и на длительный срок. Замкнутый круг…

Предприниматель в России ,задушенный арендой, обложенный налогами, обессиленный в неравной конкуренции с зарубежным товаром, не защищен почти никаким законом.

Истина всегда имеет два конца. Работник, приходящий на такое производство, реально не защищен. У него, правда есть право выбора- уйти или остаться, золотых гор ему никто не обещает ,голова ни о чем после работы не болит. Мы, влипнув в эту паутину долгов, вложенных колоссальных средств, заложив жилье, правом выбора уже не обладали.

-Что делать ,когда производство гипса в Самаре иногда приостанавливается на все лето? Где взять деньги, чтобы закупить гипс с запасом и где его хранить? Где брать деньги на зарплату, когда многие оптовики не могут сразу переслать деньги? Оптовиков, расплачивающихся сразу, наличными- один, два человека…

Летом брали грабительские кредиты под зарплату .Производство летом работал, сувениры в коробках накапливали . Думали- зимой, под праздники продадим и вернем долги. Но сувениры за это время теряли актуальность и продавались по более дешевым ценам .Прибыль на производстве составляет 25 процентов. Деньги  растворялись, как в бездонной бочке, долги росли. Придумали ездить летом на ярмарки в Москву.

Художники рисуют –художники и продают. А разместить их в Москве надобно.Ярмарки в Москве- выбирай любую! Тут уж производителям есть где развернуться -сам Путин приказал лучшие места отдавать. Что правда, то правда, расскажу все как знаю, как видела- отдавали нам места лучшие. На Коломенской, на Щуке отдавали…..Олег с водителем рано утром палатки по Москве выставлял -товар продавцам помогал раскладывать, я тоже весь день за прилавком стояла -вечером всех собирали, деньги считали и зарплату выдавали. Уставали- земля пред глазами вертелась , смотрю на своего Олега- а он зеленый …

Все лето работали на ярмарках в Москве…

«Россияне!!! Поддержите российских производителей! Наши игрушки из экологически чистого гипса, прически из льна, ручная работа! За прилавком стоят художники!».

Наступал год Быка.

Коровки у нас были с золотыми рожками, на шее – серебряный колокольчик . На бочку – рябинка алая, или клубничка со смородинкой. К нам выстраивались очереди. Бабки покупали игрушки как картошку.

Но ,несмотря на все наши отчаянные попытки, денег мы с Олегом на этих ярмарках не зарабатывали, ни одной копейки. Долги отдать по-прежнему не могли, а вот коллектив сохраняли, что правда, то правда…

Но вот тут-то , на этих ярмарках, и появились вопросы, на которые надо было срочно держать ответ.

Я вернулась опять на рынок и торгую в палатке- зачем?

Я уже научилась торговать в палатке -что я тут делаю?

Тогда я  зарабатывала деньги, нарабатывала новые качества. Что происходит сейчас?

Мы сохраняем коллектив? Даем возможность зарабатывать людям? Государство нами гордилось бы?

Жестокие слова летали в воздухе  злобными коршунами и били в  слепые глаза.

Я  что-то делаю не так. Что-то делаю не так .Помогаю заработать деньги людям ??

Так бывает, когда долго идешь, сухие травы начинают казаться синими цветами.

Глаза раскрылись. И я сразу увидела правду- никому из художников дела нет ни до какого коллектива. Очутившись в Москве, все крутились, как могли, работая лишь на собственный карман. Очень трудно было все учесть- палаток  много, игрушки постоянно подвозились, бились .Художники-продавцы  накручивали цены -игрушек продавалось гораздо меньше, но в кармане звенело. Водитель тоже суетился, как мог, объединяясь с продавцами в общем доходе. Уследить за всеми было невозможно.

Вернулись домой. Мы были вымотаны до такого предела, что не могли   разговаривать. Раздражение нарастало , как огромный тайфун, готовый поглотить в любую секунду- и был он порожден тем, что силы брались уже из резервного запаса. Ни о каком творчестве не могло быть и речи. Была единственная мысль, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не приходила ко мне на рынке- как бы выжить ,отдать грабительские долги- и больше ничего, ничего не надо…Совсем ничего.

Разливалась ненависть по всему сердцу ,по телу…Кто нашептал заговор на любовную остуду? Где найти ключ, чтобы его расколдовать?

Пока  были в Москве, даже самые преданные работники, которые получали хорошую зарплату, как горелые леса, расшатались. В стране начался кризис, выручки в торговых отделах резко упали, заказы на игрушки сократились, а аренды на торговые площади резко подскочили. Работники стали требовать  повышения зарплаты. Это было нереально. Чтобы спасти производство, нужно было сократить работников и понизить зарплату. Это известие коллектив встретил с вполне понятной агрессией,  в суд подала многодетная мать, художница ,проработавшая у нас три года. Она требовала компенсацию за моральный ущерб, причиненный работой «в невыносимых условиях в подвальном помещении»,принесла справки о тяжелом состоянии здоровья, об отсутствии кормильца. Именно ей мы шли на многие уступки, мирясь даже с невысоким качеством ее работы.

Суд затянулся…В коллективе воцарилась нехорошая тишина. Все ждали- кто кого.

И сила моя рухнула. Я испугалась. В своей стране мы почувствовали себя с Олегом совершенно незащищенными законом. Даже судья  об этом сказал. Казалось, мы были зажаты в угол- коллектив обступал со всех сторон и скалил зубы. Если проиграем процесс- жалеть никто не будет.Мы будем разорены. Давно я не испытывала такого страха, такого ужаса…

Закручинилась я в тоске неведомой , в тоске непрошенной…

Российскую беду-неуважение людей к чужому труду, к чужой собственности ,рожденную еще в школе ,на уроках истории, когда изъятие собственности у помещиков и капиталистов, у зажиточных крестьян -воспринималось великой доблестью , ошибочно приняли мы с Олегом как свою вину ,свою несостоятельность.

В этих страницах жизни, кроме печали и разочарования ,я не смогла  прочитать ничего…

Именно на работе, проходя мимо зеркала, я впервые увидела свои потускневшие волосы, невесть откуда появившиеся морщинки. Несмотря на то, что я резко похудела, красоты мне это почему-то не прибавило. Глаза бегали, как у затравленной зверушки…

Особенность именно российского бизнеса заключается в том, что больше всего у тебя воруют именно  знакомые, предают только друзья…

Позвонил  Максим, Юлькин муж и пригласил в гости. Я так давно, (после Юлькиного исчезновения ) не видела его, что сильно обрадовалась.

Дом без хозяйки угасал и разваливался. Собака давно сбежала. За столом сидел Максим  и незнакомые ребята. Максим  был пьян и смотрел недобро. Я подумала, что-то случилось. Ему было явно неприятны мои сердечные вопросы. Он почти не отвечал и упорно цеплялся к словам. »Манька замучила?»-снова и снова будто выхаркивал он слова и в такт им стучал по столу кулаком. Молодые ребята сидели с напряженными лицами, глядя то на своего вожака, то на нас с Олегом.

Юлька нашлась? Мертвая? Я ,холодея душой, машинально выпила со всеми стакан водки.

-Я собираю с предпринимателей!- наконец  рявкнул Максим, и решительно встал.

-Чего собираешь?- не поняла я.

-Собираю. С таких как вы – капиталистов. Наживаетесь на труде бедных работяг! Мы вам Маньку-то маленька поутрем, чтоб все по- справедливости было. Три дня сроку и деньги на стол.

-Какие деньги? Какие капиталисты? Да ты знаешь, как нам тяже….

И вдруг я увидела совершенно отчетливо- нам с Олегом никто не поверит. И никому не нужна наша правда. Ни-ко-му.

Максима волнует сейчас только одно – не сойти с дороги таким трудом собранной искусственной ярости.

Можно только надорвать горло, рассказывая , что заработать деньги на производстве в России- иллюзия. Никто не поверит, потому, что людей, столкнувшихся с этим- единицы.А этой  компании нужна только своя правда.

У нас –производство. А значит, мы- капиталисты. Гребем большие бабки. С нас надо брать деньги- чтоб все было по-честному .Об этом- лучшие боевики ,в которых герой -непременно бедный, но добрый, храбрый и щедрый. А богатый- обязательно жадный  ,подлый и трусливый.

И вдруг все внезапно встало на свои места. Это не друзья. Это уже были не друзья. Как с такими разговаривать- учил Сергей Степанович .В этот раз я позволила себе немножко сымпровизировать- для создания эффекта.

-Максим, я сегодня же куплю топор и зарублю тебя прямо на твоем огороде. Это и будет моим ответным человеческим фактором.

Все же заявление в милицию я написала. А чего церемониться? Максима в своей жизни мы больше не видели. А комсомольские песни у костра, задушевные разговоры на фоне всеобщей нищеты – на то она и юность. Далекий дым…

Максим хоть особо овечью шкуру-то не надевал. Все было почти «по-честному.»

А вот Мишка Маковкин ходил  да ходил, носил мятные пряники  да калачики .Это мой одноклассник. Он нам с Олегом –ближе друг, чем Максим. Мы у него свидетелями на свадьбе были, он с женой Катериной – у нас. Детей  крестили, пили  и плясали ,ссорились и плача ,мирились.

Через неделю после встречи с Максимом врывается к нам на производство Мишка (пришел не один- пятеро за спиной мужиков толкались)и  радостно кричит:»А мы вот что придумали- вы не представляете, какая для вас удача!.Мы вас присоединим!»

-В смысле ?- не поняли мы с Олегом. Куда присоединим-то?

-Да к себе, к себе, конечно! У нас ведь уже одно производство есть – глиняных горшков!

-И что?- продолжали  мы самый нелепый из всех разговоров, в котором довелось когда-либо участвовать.

-Ну вот. Вы будете вместе! -важно подытожил Мишка, сел за стол и выложил какие-то документы- видимо, чтобы утвердить на бумаге это самое воссоединение.

Я помнила, что горшки делали в селе Добром, что было далеко от Липецка.

-Так далеко же, -недоумеваю,- мы здесь, в Доброе не поедем.

-Да ехать никуда не надо. Вы тут, они -там,- разгорячивался от моей непонятливости одноклассник.

-Да что такое? -вскипела наконец  .Я понятливая. Объясняй конкретней. Ты что, тоже хочешь делать гипсовые игрушки, в Добром?

-Нет. Мы охраняем глиняные игрушки .И будем охранять вас тоже. Одно производство и второе. Очень удобно и хорошо.

-Кому хорошо? -начинаю догадываться я .Слово «крыша» уже запрещено. Это статья .Его заменили словом «охранять». Мишка привел ребят, чтоб подписать договор. Все ясно и понятно. Платить до конца жизни. Раз Мишка навел- ему половину. У него трое детей .Три дочки. Все по-честному…

Я оглохла и захлебнулась собственным криком, злыми и безжалостными словами . Давно сбежал , ударившись лбом о притолоку, ошалевший Мишка, почему-то спрятались наши работники, улизнул водитель, а я все кричала и кричала, будто хотела закрыться этим воплем от собственного бессилия что-либо изменить в этом разрушающемся мире, лишенном любви…

Основная трудность зарабатывания денег в России…

Основная трудность зарабатывания денег в России того времени заключалась не столько в столкновениях с милицией, налоговой и бандитами, сколько в преодолении той опустошающей, ощущаемой душой и телом враждебности, что шла от многих знакомых, и что самое страшное- от близких друзей.

В эпоху перестройки все люди, дерзнувшие раздвинуть привычные рамки и кропотливо воплощавшие в жизнь свои великие надежды, неожиданно столкнулись с противостоянием общества. Так и не решившись покинуть привычные службы, которые обеспечивали  крохотную пенсию, которой едва хватало, чтобы не умереть с голоду, люди были не в силах  справиться с той лавиной чувств, которую вызывали в них эти безумцы. Безумство храбрых не вызывало поддержки, потому что тем самым был бы подписан смертный приговор собственной жизни, наполненной обидами на государство, правительство и все на свете. Обиды поддерживали тлеющее существование, как сырые дрова в нетопленом доме. И клубящийся дым, застилавший глаза, был полон несбывшихся надежд и покорности судьбе…

Дети из династии владеющих богатством из глубины веков не вызывали возмущения такой силы, потому что всегда можно было облегчиться хоровыми фразами: «Если б нам такое досталось, мы и не такое сумели бы…»

В небольшом городке мы окончили одни и те же учебные заведения, одинаково жили и в незнакомом мире бизнеса, куда рванули, как в пропасть, с колотящимся от ужаса сердцем, начинали с нуля.

В пору существования палаток с хозтоварами, что расставили мы с Олегом по всему городу, а потом и отделов с самоцветами знакомые еще  сравнивали свои потенциальные возможности на такой же полет дерзости. С появлением же собственного производства русских сувениров  общение с прежним миром превратилось в печальную карнавальную ночь с масками.

И я не надела судейскую мантию по одной простой причине – я была счастлива. Новый мир очаровывал не только возрастающим количеством материальных благ, а той наполненностью существования, когда душа стремится к единственности и безумно рада редким минутам одиночества.

И возлюбленные лица друзей моих, растаявшие в дыме неверия, часто приходят ко мне во сне, наполняя ночь светлой радостью встречи, а утро – божественной печалью по безвоз­вратно ушедшей юности…

С моей душой стряслась беда…

 

 «С моей душой стряслась беда… С моей душой стряслась беда… И сверкнули лезвия очей зелеными искрами, и вонзились в тело мое когти ангела Зла… Хруст черно-синих крыльев в бездне ночи… Алая россыпь слез на ветру – да найди по ним, ангел Света, заблудившуюся душу мою…»

…Как дивно шелестит ночь… Бокал сверкает изумрудными искрами… Всего один глоток… Разве он что-либо сможет изменить? Так много вина… Это божественный нектар… Забывается невыносимая боль в спине…

Разве кто подсказал мне, что таскать неподъемные ящики на рынке – это так страшно? Разве я знала? Какие дикие боли! Я не в силах больше выносить их! Забери меня, Бог! Если ты не смог уберечь меня, то забери меня к себе на небо! Я больше не хочу жить! Так странно смотрит на меня Олег! Я не в силах выносить больше его взгляда! Он, вероятно, давно разлюбил меня, да и как можно любить такую развалину, как я! Почему я не могу выносить его ребенка? Почему, Бог? Тогда забери меня! Я не в силах справиться с твоими испытаниями! Они не по силам мне!

Какая удивительная синева у этих черных крыльев! Шелест дивной синей черноты! Вот так- я хочу, чтобы они закрыли меня совсем… Зачем мне нужен этот просвет… Так режет глаза… А-а-а, это для того, чтобы просунуть руку за бокалом вина!

О-о-о, как сладко изогнуть горло, как дивно льется кровь… Я могу ее дать сколько угодно моему черному ангелу… Мне она уже больше не нужна… Это мертвая кровь… А как чудно засверкали его очи…

Постой, тогда ли, когда хрустел снег под моими валенками, и я погружалась в него по самые уши, сражаясь за каждый ящик с мандаринами?.. Я тогда победила, и мне досталось сорок четыре ящика под реализацию, и я быстро волокла их по снегу… и радовалась их тяжести… Быстро, чтоб не украли… Тогда ли… с хрустом снега я не услышала другого хруста – внутри себя…

Отдохни, отдохни… Я не хочу так больше жить…

– Ты заслужила покой… Закрой глаза. Бога больше нет, он покинул тебя еще тогда, когда забрал к себе твоего батюшку… Выпей вина… Мы зорко следили, ибо твой батюшка мог изрядно повымотать нас… Пей, вот так, я оботру твое лицо своими крыль­ями…

– … Батюшка, батюшка родненький! Ты пошто ушел так ранехонько? Не дал вырасти крыльям девичьим? К небу синему взлететь не по силам мне! Не пускает земля к тебе, батюшка! Оплела сорняками все ноженьки! Ты пошто оставил меня, батюшка?!

С моей душой стряслась беда… А может, и никогда не было Бога?

– Вы сможете идти сами? Вот ваши тапочки… Вымойте хорошенько руки, они у вас все в крови… Вот кран.

«Это не моя кровь! Это не моя кровь! Чья же это кровь? Вся рубашка в крови!»

– Это ваш муж? Тогда он и доведет вас до палаты. Вас оперировали без наркоза, вы сможете дойти самостоятельно…

Ландыши, разбросанные по кровати… Это Олег принес их мне… Значит, уже наступила весна. А я живу здесь. Тогда была осень…

Когда-нибудь, через века, я пойму, почему это случилось… Когда-нибудь, через века, я пойму, зачем это все случилось…

А когда они пройдут, эти века?

Как сверкает бисер росы на этих крыльях, я могу трогать их руками, нанизывать в снежные бусы… Такие хрустальные мерзлые бусы… Их я развешу вот так: под жестким пером такой нежный черный пух… Пахнет древними монетами и сырой землей…

Каким погребально-белым покрыты леса! Как безнадежно оплакивают кого-то мокрые ветви! Высокие древние ели уныло шепчут отходные молитвы – будто чужие бабки, зарабатывающие на похоронах кусок хлеба… Скрипят ржавые сосны… Крупные холодные слезы мягко падают в соленую фиолетовую листву… Какая длинная похоронная процессия! Как много слез! Если остановить время, я бы собрала  эти застывшие капли и нанизала бы их в бусы… А бусы повесила на эти дивные темно-синие крылья… Как сверкали бы на этих крыльях хрустальные бусы! Кого оплакивает эта листва?

Время хохочет надо мной. Время хохочет надо мной. Время сошло с ума…

Мои ноги согнуты в коленях и разведены в стороны. Медсестра надевает на ноги зеленые мешки и привязывает ноги на столике, прямо передо мной аккуратно выложены блестящие железки.

«Сейчас, сейчас, через мгновенье этот кошмар кончится… Останутся только воспоминания… Останутся только воспоминания. Сейчас только миг – и все превратится в сплошное воспоминание…»

– Наркоз давать не будем. Слишком сильное кровотечение.

«Значит, вот какое Бог приготовил мне испытание… Видеть и слышать, как убивают моего ребенка… За что, Бог?»

Медсестра вцепилась мне в бок. Врач, молодая, голубоглазая, похожая на куколку, вся в белых кудряшках, подняла руки в белых резиновых перчатках и стала надвигаться на меня, надвигаться, пока не очутилась близко-близко…

– Женщина, не дергайтесь! Расширитель 15-й номер, пожалуйста… Спокойно… Не подходит. 16-й номер… быстрее… Нет. Странно, очень странно… Такой большой ребенок. Расширитель 17. Нет? А где есть? Бегом к Марине Михайловне! Женщина истекает кровью! Зовите всех, кто там есть! А это кто? Мужчина, кто вы такой? Чей вы муж? Немедленно покиньте операционную!

«Это Олег, это Олег… Он здесь, потому что погибает наш ребенок…

Господи, что за день сегодня… Куда запропастилась медсестра!»

– Женщина, откройте глаза… Женщина, откройте глаза. Говорите со мной. Откройте глаза.

– Отпусти меня, ангел Тьмы! Дай мне шанс! А вдруг у меня получится?

– Ха-ха-ха! Как смешно тебя слушать!

– Что смешного сказала я?

– У тебя проблемы с памятью… Ты забыть о многом хотела бы…

– ???

– Ты забыла всего лишь об одной ночи…

– Что за ночь ты мне хочешь напомнить?

– Ты приехала только что в город… Деревенская милая дурочка.

– Довольно!

– Мать дежурила ночью… Ты поехала к подруге на дачу…

– Нет! Я не хочу тебя больше слышать!

– Вы пошли на дискотеку… Музыка слышна была по всему лесу… Ты так была хороша в том летнем сарафане в горох…

– Не-е-т!

– Ты тогда тоже так кричала… а потом стояла на коленях, и иголки хвои впивались в кожу… Сарафан так легко было сорвать одним движением пальчика…

– Не-е-е-т!

– Я не буду зажимать тебе рот, как было тогда, в лесу… Я всего лишь хотел напомнить.

Ты плачешь… Не правда ли, веселую сказку я рассказал тебе на ночь? Ты тщетно все эти годы грызешь скорлупу своего одиночества… Десна твои давно кровоточат, а зубы стерлись по крошкам. Лишь только ты пробьешь ее, я расскажу всему миру о том, что ты навсегда осталась маленькой, трясущейся от страха девочкой… Время застыло для тебя навсегда – ты вкусила кровь пустоты…

Раненая гордость… Эта рана самая смертельная из всех  ран… Редко кому удается справиться с ней… Как кончик иголки, застрявший в коже… Много лет проходит, и никто не помнит… А иголка блуждает в теле, не принося видимых разрушений… Пока среди ясного дня на фоне всех земных благополучий она неожиданно прорывается к сердцу… Раненое сердце долго не бьется…

Воображаешь- если на тебя хлынет свет Мира, то он закроет проклятую дыру твоего незаконного появления на свет и тайну твоего бесчестия? Ха-ха-ха! Какая наивность! Я же немедленно найду возможность оповестить об этом весь Мир! И свет  померкнет для тебя навсегда!

Ты должна принадлежать мне одному! Мне! И больше никому!

Ты плачешь… Неужели встреча сама с собой для тебя так страшна? Забавно…?

Ты увидела себя… лицом к лицу… Неужели ты не готова была принять такую жалкую курицу? Потоки туши под глазами, морщинки вокруг губ – в них растекается помада – очаровательно…

Ты думаешь, ты выползла тогда из леса на четвереньках? Ничего подобного, дорогая! Ты навсегда уткнулась в колючую хвою, ты навсегда осталась в том лесу… А вся твоя жизнь после – это бессмысленные попытки обрести душу… Она в моих когтях, она в зубах моих… Потерянная душа твоя – это мое сокровище.

– Женщина, не дергайтесь, я никак не могу подцепить плод. Вот он, наконец…Теперь потерпите совсем немного… Мы почистим стенки матки… Сейчас вам станет легче… Считайте до 10… Начинайте с 0. Когда будет десять, все кончится…

«Когда же, наконец, пройдут века и все это кончится. Когда же пройдут эти века? Эта боль?

Этот горячий комок между ногами! Он живой, потому что он бьется! Олег, ты слышишь, как стучит сердце нашего ребенка, покидающего эту планету! Это наш ребенок! Это мой сын…»

Один… Два… Три… Сейчас, сейчас, сейчас…

– Какой колокольный звон идет по лесу! По ком плачут эти мокрые ивы? Кого отпевают эти далекие церкви? Не может быть! Меня?! Меня!

– Тебя… Тебя уже давно нет в мире живых… Давно…

– Когда-то я уже слышала эти слова… Ты тоже говорил их мне, но был в другом обличье…

– Я знаю не только, о чем ты мечтаешь, но даже то- почему ты  мечтаешь! Ты воображаешь, что напишешь великую книгу и станешь знаменитой на весь мир. По твоей книге поставят фильм, у нас в России, конечно- твой любимец Никита Михалков, на Западе – Голливуд… Знаешь, как называется эта болезнь?

– Нет! Я не хочу ничего слышать!

– Эта болезнь называется шизофрения… Все твои мечты, эти танцы в ресторане, нечеловеческий труд на рынке – это всего лишь жалкие попытки компенсировать огромное море униженности, эту дыру… Тебе кажется, если весь мир восхитится тобой и расхвалит на все лады, то это, как пучок соломы, закроет пробоину в твоем раненом сердце.

Это такая иллюзия, наивная моя… Все твое карабканье вверх…Ты смогла заработать кучу денег- и что? Теперь тебе ясен мотив, всем движет «мотив», как говаривал великий Кант. Теперь тебе ясна причина и следствие… Причина и следствие…

Тебе оказалось по силам заработать столько денег в России… В России! Где год за десять! Ты проявила всю свою силу! Смекалку! Но тебе не по силам оказалось одна лишь мелочь. Встреча сама с собой…

Не ты одна заблудилась в этом лабиринте… Сколько великих людей, сколько звездных судеб… Первыми в сеть попадаются такие, как ты- незаконнорожденные. Незаконное появление на свет обрекает несчастных на безумную, ничем другим не утоляемую жажду известности, славы. Только когда весь мир подтвердит, что этот человек действительно существует, тогда и он сам поверит в истинность своего существования. Леонардо да Винчи, Пушкин…

Да, Саша Пушкин для меня – всего лишь самолюбивый мальчик, так и не примирившийся со своей участью потомка черномазого арапчонка, волею судьбы ворвавшегося в мир русской царской элиты… Презрение со стороны знати несмываемым пятном передавалось из поколения в поколение, на лбу потомков оставался этот несгораемый пепел униженности… Мы лишь ждали самого самолюбивого из рода, чтобы раздуть пожар. Пришлось изрядно потрудиться, подшептывая на ухо о том, что Саша не очень-то и русский. И все… Саше захотелось стать не только Великим русским при жизни, но и на века… А мысль, как известно, вещь сугубо материальная…

Разве мы кому отказываем в таких просьбах? Эти вопросы решаются лишь в наших ведомствах… Леонардо да Винчи, незаконнорожденный сын простолюдинки… Гитлеру, Муссолини, Сталину надо было немногого – порцию порядочной униженности в детстве… Ох уж эта униженность… Самая сильная наживка для ловцов Рыб. Клад находится в глубине вод, и все пытаются отыскать его. Все.

Сколько крови людей стоило… А что  плохого в незаконном рождении? В унижении? Наши люди… И развитие идет гораздо стремительнее…

Ведь к ней и только к ней- этой черной дыре устремлены все силы души… Назови хоть одного из известных людей, чья гордость изначально не получила серьезного ранения? Я бы многотомники о Великих озаглавил бы: «Раненые с детства».

Адольф Гитлер, хоть и не сразу, и не без помощи наших, но догадался- для достижения настоящей власти надо пройти величайшие унижения. И власть свою взращивал искусственно… Да-да, это возможно… Он заставлял падших женщин, которых презирал больше всего на свете, унижать себя самыми немыслимыми способами .О-о-о, подробности опускаю -Сальвадор Дали уморил меня, забрызгав свои картины этими «подробностями» сверх всякой меры.

Одного лишь не поняли  эти Великие: они изначально забредали в лабиринт, из которого никто и никогда не вышел счастливым. Лабиринт иллюзии… Наш изумительный лабиринт. Сколько бродило там народу, а сколько еще бродит, не замечая друг друга…

Ты можешь назвать какого-нибудь счастливца из прославленных имен? История не любит баловать разнообразием вариантов. Все они продали годы счастливой жизни в обмен на иллюзию.

Пророки, писатели, художники… Михаил Врубель… Не скрою, лиловая синева – возлюбленный цвет мой. Он навевает на меня грусть… Я даже позволил Мише рисовать меня в одну из таких минут. Чудесное полотно! В награду я шепнул ему на ухо, что он Великий пророк… Какая безумная ошибка! Исчезла та легкость кисти, которую я обожал! Пришлось пойти на крайности – забрать его сына,  потом  жену… Досадно… Мастера ничего не спасло… Обжигающие лучи славы… Для тех, кто воспринимает их слишком серьезно… Безумие и слепота…

Начало и тупик. Все изначально известно. Предназначение начертано в самом рождении. Родившиеся в нищете стремятся к роскоши, незаконнорожденные – к известности, униженные – к славе и власти. Рожденные в роскоши- подсознательно стремятся к разрушению, к неизведанной, а потому и вожделенной нищете. Вот урок заботливым родителям! Из последних сил старающимся обеспечить счастливое будущее своим детям, которым нужно для счастья- совершенно обратное! Обратное!

Зеленый свет вспыхивает всем, но почему-то из-за неверия людей выносит на встречную полосу… Удар… Клочья судьбы… Неизбежность…

Лишь малая горсточка разгадала секрет и прорвалась к свету. О том нельзя мне говорить, о том я говорить не стану… Вероятно, встреча  с самим собой их не всех ошеломляет, как тебя…

Да, кстати, Елизавета Английская, так и ушедшая в вечность девственницей… с глубокой трещиной в душе… Кому-то до сих пор, вероятно, снится это прекрасное шелковое платье цвета… А впрочем, к чему эти воспоминания…

Иди ко мне… Ни один из смертных не в силах наполнить тебя своей любовью! Иди ко мне без всяких разговоров…

Четыре… Пять…

«Какой страшный сегодня день… Ночью мне приснился сон: я нарвала целое ведро зеленых яблок.

– А почему яблоки зеленые? – спросила покойная бабушка. Она стояла со мной рядом. Я оглянулась и посмотрела вниз. Ведро, только что доверху наполненное маленькими зелеными яблоками, было пусто. Только на самом дне копошились длинные влажные черви…»

Я в ужасе проснулась. Невыносимо болел живот… Простыня была мокрая, с закрытыми глазами я провела по ней ладонью . Как поднести руку к лицу и посмотреть, какого она цвета? Какого она цвета…

– Боги мои, спасите и сохраните моего ребенка!  Синева небес моих, сила солнечного света! Весь мой род до последнего колена! Не забирай моего ребенка, Бог!

Бабушка покойная моя, помоги мне! Боже, отпусти мне грехи, как я распускаю свои волосы…

Что я сделала не так? Что?

Отрекаюсь от всего, что мне дорого на этой земле, кроме любви к тебе, Бог! Не забирай у меня ребенка! Не смей это делать! Не смей!

Какое огромное пятно на кровати… За что? Почему Вы не забрали ребенка раньше, когда я еще не приросла к нему всеми костями? Это ведь так бессмысленно… Я не в силах понять этого наказания…

Боль уже просто нестерпима… Боги огромны, и они склонились надо мной в молчаливой скорби… По их невидимым лицам я чувствую, что мой приговор неумолим… А если я не дотянусь сейчас до трубки телефона.., они заберут и меня…

…Время сошло с ума. Времени больше нет. Шесть… Семь…

– Постой, постой, почему так холодна вода и так голы мои плечи? Нептун, ты зачем погрузил меня в свои ледяные воды? Отпусти меня, коль не смог спасти! Не мучь мою память надеждою! Не хочу смотреть твои рыбины! И зачем разбросал на дно столько камней? Ты смешон, самый волшебный- это черный цвет перьев! Твоя вода такая мутная! А эти тусклые лица утопленников? Чьи это мертвецы? Ты забрал моего отца! Его лицо – одно из них! Он не умел плавать! У него были больные ноги! Его, дурачась, сбросили с обрыва… В твои воды, Нептун! И ты не дал ему шанса на спасение!

И что ты дал мне взамен его любви! Я до сих пор ищу его – во всех лицах, его любовь- во всех Любовях! Никто не в силах дать мне его нежности! Мой страх, моя безнадежность – твоя вина!

Зеленый свет из глубины… На лица легли тени и длинные соломины… Почему не водоросли?.. Какая мрачная, гибельная магия этого светло-зеленого… Где лицо отца моего? Не за этим ли заманил ты меня в воды свои? Выпусти меня из своего плена немедленно! Сколько мертвых огней в твоей луже! Мне был нужен живой отец!

А что это за красные камни, такие крупные? Ты нарочно положил их с желтыми? И пустил столько изумрудного света? А эти рыбины – они мне когда-то снились… И так чуден был сон… А это что за древние знаки, высеченные на зеленом камне!.. Так хорошо сохранились в воде буквы…

«Боже-ми-Боже, Боже- арине , арине-саипе, саипе-ажине, ажине-ми-Дине, ми-Дине-у-Вышне, Вышне-талине, сан-ми-адине!»

Какие снежные лучезарные звуки! Что за дивные звуки? Как сверкает наверху солнце! Какая изумительно теплая вода! Эта ослепительная чистота неба, чистота тени на воде, это моя тень! Какая ослепительная чистота вселенной!

Какой гневный рокот за спиной! Кто это? И почему я стою, уронив голову, как провинившаяся маленькая девочка?

– Проснись, дочь моя, от страшных чар? Забыла свое происхождение? Я каждую ночь являюсь к тебе во сне! Окатываю тебя самыми ледяными своими водами – ты не пробуждаешься! Погружаю тебя в самые глубокие бездны морские- ты спишь! Морская волна шепчет над тобой святые молитвы- ты не слышишь!

Проснитесь, Великие дети Великой цивилизации! Атланты! Дети мои! Силою мысли своей вы взмывали к далеким звездам! Вы создавали сказочные миры, лишь махнув рукою! Дети мои! Ваш Отец- я рыдаю веками! Всех, всех детей моих забрал ангел Тьмы… Разворотил незабвенные души, выдул из них остатки света… Какими чудесами владели дети мои, каким обладали могуществом! И каждому было подобрано свое роковое слово!

Преступница ты! А не дочь моя! Мои молнии разорвут тебя в клочья и рассеют пепел по воздуху! Уж лучше погибнешь ты от руки моей, не позволю чахнуть в когтях дьявола!

Самая величайшая из бед человечества – это потеря мужест­ва.

Смотри: на дне морском яркие камешки. Это твоя жизненная сила. Ты разбрасывала ее на разных дороженьках, я собрал и принес в свое царство. Посмотри, как много камней… Ты разбрасывала их легко, теперь, чтоб собрать все до крошечки, тебе придется надорвать все жилочки. Я морской царь, и знаю- почему вытекает жизненная сила, ибо она сродни моей стихии. Отягощенная страстями, иллюзиями, чувством вины, страхами…

Ты изрядно подзадержалась в образе бедной сиротки… Вспомни свое детство…

Я слыхал речи про униженность… Это нашептали ангелы Тьмы, чтоб удержать души  в своей власти, в Природе стихии такой -не существует… Это клеймо «унижения» люди сами себе ставят  несмываемой краской. А женщину- невозможно унизить, ибо сила ее – в полной беззащитности и открытости миру. Это ее обидевший – изгой в мире живых. И наказание ему выдадут по полной программе. Напрасно вы, женщины, берете на себя ярмо чужого возмездия. На всех вас за это – особая отметина, вы мучаетесь женскими болями, и боль твоя – тот же пепел…

Вырваться из твоего лабиринта не так уж и сложно… Делай то же самое: зарабатывай деньги, славу, известность… Но не потому, что ты хочешь поразить весь мир и по-другому никак не можешь…Это Твой свободный выбор, не зависящий ни от каких обстоятельств.

Вспомни свое детство…

Гораздо легче потушить в душе свет, чем рассеять тьму!

Твоя воля несвободна – вот твой грех. Вот что придавило тебя насмерть. Ты ограничила свою волю местью. Кому ты мстишь?

Какую еще пробоину в душе жаждешь закрыть ты? Ты – это не закрытая система, ты – это целая Вселенная! В ней никогда не было дыр! Ты знала об этом, живя в Атлантиде! Потому и могла взмывать к звездам! Погружаться на дно морское! Горе мне, Отцу, растерявшему Великих детей своих! Превратились вы в ненасытные Черные дыры , потому что очень ярко горели!

Ты не смогла захлопнуть двери прошлого…

Почему Вселенная обрушила на тебя все эти испытания?

Твой Дух еще спит, он не разбудил в себе Божества, не познал собственного пути -и потому Вселенная, оберегая тебя , ставит всевозможные преграды на всех путях твоих слепых порывов.

Что, если  предназначение, которое должен исполнить человек, не потребует от него полной перестройки личности? – тогда человек проживет целую жизнь, и никогда не ощутит ледяного дыхания своего демона…

 А если потребует? И потребует гораздо больше ,чем вам, слепым и глухим, хочется, и, чтобы вырвать вас из комфортной жизни, безжалостно протащит голым животом по колючим кустам и глухим оврагам, пока вы не издерете в клочья всю свою кожу?

Повернет стрелки и столкнет лбами судьбы сотни овец, чтобы хотя бы из одной единственной выбить божью искру света ?

Еще древние мистики, пророки и ясновидящие, а позднее Достоевский , нашли роковую тайну человека- каким бы благородством, мужеством и чистотой духа не обладал он- все это обращается в прах и не имеет для Бога или небесных сил никакой цены. И  человек может быть отдан на посмеяние и унижение толпы только по одной причине, роковой для него- он не смог распорядиться собственным даром небес, не нашел своего предназначения, не открыл в этом мире ничего нового. Новый звук, слово, или новую форму. Бог жесток к своим детям -он может дать злую судьбу…

Если человек не прозрел, не осветил ослепшую душу поиском своего предназначения -Боги не тратят силы зря и не посылают благовонных дождей на дерева, лишенные корней.

Боги не посылают благовонных дождей на цветы, лишенные корней…

Ты не смогла закрыть двери прошлого.

Этот сквозняк проникает сквозь неплотно закрытое. Он незаметен, но морозит  душу…

Разве в сосуд, до отказа наполненный обидами, проникнет луч света? Разве в сосуд, до отказа наполненный гневом, проникнет хоть капля любви? А ты хотела сотворить в себе маленького человека – целую Вселенную! Для этого нужно очень много любви! Твой малыш задохнулся в твоих мутных водах отчаяния…Ты надеялась, что похоронила прошлое в своей памяти. Ты накрыла чувство обиды прочным колпаком… А этот клубок жил внутри тебя, выл, стонал и кровоточил. А ты делала вид, что ничего не слышишь… Избегала заглянуть в глубокий колодец души своей…

Не суди себя за это. Это требует слишком большого мужества и по силам лишь немногим.

Ты потеряла дух. Душа, потерявшая себя- уходит в воду, к тому мрачному отражению, что погребено в самой глубине. Потому ты в царстве моем.

Наберись мужества. Чтобы обрести огненную вершину – рухни на самое дно бездны моей. Клад – на самом дне. Редко кому из смертных удается поднять его.

  Не познав тайную, бесноватую часть души, женщина никогда не обретет целостность. На пути к царству духа, как плотина на реке- твоя непостижимая сексуальность. Первобытная страстность…

Желать ребенка – это слишком мало. Что стоит за желанием твоим? Хочешь

ли ты спрятаться от самой себя, заполнив себя заботами? Какие свои проблемы хочешь ты решить с его помощью?

Имеешь ли ты Право желать его?

Победила ли ты? Преодолела сама себя? Освободила душу свою от гнева и страха?

Лишь твоя Победа над собой имеет Право страстно желать ребенка!

 

Смотри- на том дереве тебя ждет ангел Тьмы. Но он же – часть Бога.  Я скажу еще: это с повеления Божьего ты очутилась в когтях Дьявола…

Встреча с самой собой… Возможно, до нее остались мгновения…

И все зависит только от тебя. Твоя опора – лишь сила собственного духа.

Собери с подушки эти дивные ландыши… Возьми в  руки  этот факел.

В палате тепло и солнечно…

                                                                                                        « О слепая душа! Вооружись факелом…»

                                                                                                                                                                    Книга мертвых.

В палате тепло и солнечно. Шесть коечек. Испуганные глаза, со всех сторон устремленные на меня. Какие молоденькие девчонки…Одна протягивает мне банан. Я не могу его взять: руки мои заняты. В одной руке – прохладные ландыши, которые принес мне Олег, в другой руке – горящий факел, что дал царь Нептун.

Ступени вниз сырые, скользкие. Свет освещает всю глубину, которой нет конца. Какая могильная, страшная чернота! А если повернуть назад? Что заставит меня идти вниз, в этот мрачный ужас? Что я смогу постичь там, в этой бездне?

Зачем мне знать- что таится на дне души моей? Ведь у меня все есть,  что я хочу… Что гонит меня, какая беда, какой ужас?

Все бросить и повернуть назад… Я не сумасшедшая. Я еще не сошла с ума.

Восемь… Девять…

Нет, душа покинула меня. Я чувствую это.

Ни одно человеческое существо на земле не заметит, когда покидает душа.

Какая тишина. Была ли я когда-либо так близка к себе.

К Своей Тишине. Самый Тихий час моей жизни.

Наступает ли он в жизни других людей? Какая мне разница…

Я так отчаянно сражалась за жизнь. Была горда тобой. Там, на рынке- как же было  трудно. Иногда не хватало сил даже причесаться ,хлюпала вода в валенках.  Танцы в ресторанах.   Воевала с бандитами ,милицией…

Зубами выгрызла свое гнездо, свою семью. Какая самоуверенность!

Попала в лабиринт. Всегда в нем была? Или не заметила, как попала? Было ли известно изначально- когда ты опускала руки в глубину пруда? Да или нет? Выходит, все, все- было предопределено?

Я карабкалась вверх не потому, что так велело Мое Сердце и Моя Свобода.

Именно моя Несвобода заставляла совершать  подвиги. Я даже не осознаю, кто Я и зачем появилась на этой земле.  Чего  Жаждет Душа Моя.

Если она есть. А может, ее  не было? Возможно, нас целая армия биороботов. У каждого – своя программа. Этот будет Великим. Бац! Изваляют его в грязи в самом детстве, он и зашагает- доказывать всему миру. Что он чистый.

Искалеченные дети искалеченной России.

Стоп. Ты не обвинять сюда пришла. И наплевать тебе на весь мир. Ты разберись с единственным на всей Земле человеком. Сама с собой.

Никто. Никогда. Делать это нас не будет. Государству это не на руку- чтоб каждый человек сам с собой разбирался. Если все поймут, что они и почему- такое начнется… Никто не захочет на всех работать. Голодных и рабов. Потому у нас всегда будут секты. Государству они на руку- чтоб все как один. И один как все.

Еще несколько ступенек вниз…

Какие же чувства руководили мною всю мою жизнь?

 Я хотела всех удивить и удивляла. Я хотела быть лучше всех и была. Я хотела поразить весь мир, и до этого осталось лишь рукой подать…

А почему? И зачем мне все это было нужно? Зачем так неудержимо рвусь я к славе, к богатству? Рвусь так неистово? Надрываю все жилы?

Я нуждаюсь в признании всего мира – значит, так велика дыра души моей..

Как, когда и почему? Почему я не смогла полюбить себя просто так? Ни за что? Просто потому, что я есть…

Слово найдено. Ключ к замку. Я не полюбила себя.

Я не знаю, почему так случилось. Когда случилась со мной эта беда?

А разве можно вычислить людей, не полюбивших себя? Выхватить их из толпы, как меченых?

Вряд ли. Вполне возможно- они лучше всех одеты. Занимают самые высокие посты. Известны всему миру. А иначе- зачем они всего добивались? Во имя чего? Ведь счастливому человеку так мало надо…

Счастливый наверх не полезет. Доказывать никому ничего не станет. Удивлять тоже. Зачем, если он сам себя любит? Неужели весь мир стоит больше любви к самому себе? Гроша ломаного не стоят ни деньги, ни слава, если сам себя не любишь… Надорвешь пупок, прыгая перед всем миром, как обезьяна…

Господи, как страшно погружаться в эту глубину! Ни одной светлой мысли! Какая беспробудная тоска! Стоило ли!

 

Так просто? Все-все великие – несчастные, не полюбившие себя. Без исключения?  Почти все.

Сальвадор Дали из лабиринта вырвался. Гала его спасла. А он спас ее. Он был счастлив каждую секунду, каждое мгновение своей  жизни. Поэтому она и была у него удивительна, что жил он исключительно осознанно. Вырвал зубами  все свои ужасы, всех своих мертвецов- и с любовью разместил на полотнах. А весь мир до сих пор смотрит и изумляется, ищет великий смысл- а смысла никакого нет. Просто Дали, который любил себя.

Кто говорил мне такие слова: «Вспомни свое детство?» Кто?

Еще несколько ступенек вниз… Как странно… Красный ковер на деревянных светлых полах. Солнечный свет из огромных окон с белоснежным тюлем… Запах манной каши, крашеных кубиков и шепот детских молитв…

Неужели оно так бывает? Возможно, всех только запугивают страхом познания? Вот оно- какое светлое, как в далеком сне моего детства!

Дверь в большой зал неплотно закрыта. А там старательные детские голоса выводят песню- про белые кораблики. Чистый мальчишеский голос звонко и картаво звенит колокольчиком, общий хор недружно подхватывает припев (знакомый строгий голос взрослого человека делает замечание)…

 

Я осторожно открыла дверь

 

Я осторожно открыла дверь… и оказалась в плотном кольце злобно хохочущих детей, из которого мне не вырваться. Крепко сцепившись руками, они водят вокруг меня хороводы и громко, на весь музыкальный зал, поют: «Рева-корова, дай молока! Сколько стоит? Три пятака!» По моему лицу неудержимо текут слезы. Я уже не могу различать цвета костюмов и платьев, мокрыми солеными пятнами проплывающих мимо меня, а мама… Мама строго следит за стрелкой часов, потому что время моего наказания еще не вышло.

И если меня не могла спасти мама, то созданные в моем воображении сказочные феи и принцы спасти меня не могли и подавно…

 Когда мама смогла устроиться в городе воспитательницей в детском саду, она забрала меня из деревни. Снимать квартиру было очень дорого, и заведующая детским садом разрешила нам ночевать в группе. Из воспитательных соображений мама решила, что будет лучше, если она будет относиться ко мне строже, чем к остальным детям. Ведь я ходила в ее группу, и заведующая предупредила: «Смотрите, если дети заметят, что вы ее больше любите, это может сильно расхолодить группу». Боясь потерять работу и ночлег одновременно, мама изо всех сил старалась «не расхолодить»…

На черном блестящем пианино стоят огромные песочные часы.

Песок сыпется и сыпется, а время сошло с ума. Время остановилось. Время пошло назад. Время моего наказания никогда не кончится. Время моего наказания никогда не кончится… Я не смогу вырваться из этого круга живой… Я могу попасть лишь в еще больший ужас. А кто меня сможет спасти?

Никто. Ровным счетом никто…

Я захлебнулась в ядовитых туманах из бездны души моей, я захлебнулась той ненавистью, что копилась годами и вырвалась наружу… Я изрыгала из себя мутные потоки дет­ских обид и гнева, я изнемогала от усталости, а им не было ни конца, ни начала…

А кто меня сможет спасти?

Никто. Ровным счетом никто…

 

Я шла по весеннему желтому лугу…

 

Я шла по весеннему желтому лугу и удивлялась. А может, Боги все же услышали  детские молитвы? Я шла и смотрела на ослепительно ясное небо…Еще несколько шагов…

Прямо передо мной в желтых живых одуванчиках лежал, свернувшись калачиком, новорожденный ребенок. Казалось, он спал, прижав кулачок с маленькими прозрачными пальчиками к голубому треугольнику рта. Ребенок лежал совершенно голый, но на голове у него было золотое украшение, поразившее и ужаснувшее меня. По белому лобику шла тяжелая золотая цепь,  с нее густо свисали маленькие золотые крестики, на тоненькой голубоватой кожице остались следы, будто по мокрой земле пробежал воробушек…

И от этого старинного золота, от неподвижного малыша шла такая страшная потусторонняя сила, что у меня перехватило дыхание. Я опустилась на колени и хотела взять ребенка  (это был мальчик) на руки, но воздух засиял черным звоном колоколов , а руки застыли на коленях…

Чей этот мертвый ребенок? Откуда он? Почему мне? Это мой неродившийся сын?

 

Никакой свободы мне не надо и никакого рая!

Нет, только не это! Не-е-е-е-ет! Я не хочу! Я хочу обратно! Я ничего не хочу! Никакой свободы не надо мне и никакого рая!

 

Какие чувства овладели Богами, в которых я так верила?

Какое дьявольское провидение заставило их отвернуться от меня и не протянуть руку помощи?

А может, никогда и не было Бога? И даже тогда, в далеком детстве, когда я опускала руки… Куда?

Как отследить тот космический миг, когда я совершила роковую ошибку, которая неудержимо, как лавина, несет меня к гибели?

…Неужели когда-нибудь, когда я, целая Вселенная, живая, страдающая и непостижимая, неужели когда-нибудь меня не будет? И останутся только эти строки, и кто-либо будет равнодушно их проглядывать, а меня, может быть, уже много лет не будет на этой планете… Эта мысль ужасает и потрясает меня.

24 сентября. Люди! Знали ли вы когда-нибудь такую муку, люди! Я уже целых четыре дня не принимаю наркотики! Боги мои! Неужели когда-нибудь кончится эта мука? Я близка к тому, чтобы продать душу самому дьяволу, лишь бы не испытывать таких страданий!

5 августа. Даже сам листок, на котором я начала записывать эти строки, измят так, что я не понимаю, почему… Мысли путаются. Руки дрожат так, что я не могу вывести ни одной буквы. Я дошла до такой черты физической муки, что жизнь сама по себе уже не имеет никакого значения… Лишь одна мысль бьется о стены, тело уже с душой не имеет ничего общего. Да, вот она, эта мысль: неужели я не справлюсь?

7 августа. Борьба не имеет никакого значения. Я приму дозу. Ничего больше не имеет значения…

Если когда-нибудь в другом измерении…

 

Если когда-нибудь в другом измерении пространства Они предоставят мне такую возможность – встретиться (а я знаю, это случится, ведь все случается по Вере нашей), упаду пред Ними на колени и молча буду плакать от счастья… Разве смогут какие-либо земные слова выразить благодарность? За возможность испытывать такое отчаяние…

 

Нет избавления душе, умерщвленной страстями…

 

 Нет избавления душе, умерщвленной страстями ,обуреваемой жаждой жизни ,которую не оживят и все реки мира…

Как слепые воды неизбежно бьются в весеннем водовороте, так и я – покорная мраку, по своей  или чуждой мне воле рухнувшая в эту земную сеть «счастья несчастья», расставленную немилосердными богами  , выбраться из которой, не загасив яростного огня своего сердца невозможно даже сотнями человеческих уловок…

И как? Как мне найти покой на этой планете? Когда сам ветер, разрывая дикие волны океана, вздымается к небу  и не находит покоя?

И ты знаешь, что я ,наконец, поняла ,Олег?

Что я никогда не спасу твою душу, живя рядом. Что я никогда не вырву ее из-под власти демонов, дыша на одной планете рядом с тобой.

Ты знаешь, жить без тебя – это бродить без конца и края по каменистой земле , лишенной небес.

Жить с тобой – это  задыхаться в раскаленных, железных небесах, невозвратно опаливших мою любовь к жизни.

Что мне делать? Что делать?

И я не в силах спасти твою ослепшую душу ,как не могут возродиться слившиеся  звезды с вымершей материей, утопающие в ведре новорожденные щенки, молитвы матери по мертвому ребенку….

Ты – вечно скользящий в страшном закруженном танце по черному льду, без веры, ведомый лишь одной волей , создающей бесконечные миры иллюзий; и я- целиком потерявшая волю, в полной отчужденности от мира ,застывшая в ледяном океане твоей души.

И мы одни на этой планете скорби и вечного плача,- олицетворение нашего разрушающегося мира ,лишенного любви…

Что мне делать? Что делать?

И ты знаешь, даже тот мир ,сияющий лилово-фиолетовыми льдистыми искрами , с его страшной невозвратностью и жгучей тоской по настоящему телу, по мягкому теплому миру- уже не пугает меня…

Говорят, есть место в аду, куда не долетает даже искра света. Откуда не принимается  ни одна молитва…

И низверженные туда души, омраченные умом в житейских страстях, испытывают невыразимую тоску по Любви, по потерянной Вере. И эта смертная тоска, и неописуемая отверженность  от спасительных страданий – уже не пугают меня…

И канула в бездну надежда, что пройдут годы, и небо, с его благодатными дождями и благовонными ветрами оживят ослепшую  мою –твою душу…

Я покидаю эту страшную планету, захваченную демонами, из-под власти которых я так яростно и безнадежно пыталась освободиться, эту непостижимую планету с ее беспробудным мраком ночи, с ее никогда не наступающим рассветом, с ее черной влагой печали в каждой горсти сияющего света…

И ты, насладившись этой ужасной и безжалостной Землей,  ее лучезарным небом и мрачными водами морей и океанов, которые не в силах утолить даже сотую часть человеческой жажды  счастья, ее самоцветами и золотыми жилами , ее мутными бликами луны на изумрудных  мхах ночных корней- ты все равно ее покинешь.

Как река ,впадающая в океан, теряется в нем, утрачивая свое название, так и я потерялась в этом отчаянии.

И мы одни на этой планете скорби и вечного плача,- олицетворение нашего разрушающегося мира , лишенного любви…

У меня не хватило мужества…

 

И знаете, Валерий Петрович, у меня все же не хватило мужества на встречу с самой собой. Боже, как я была самоуверенна! Ведь и прошло совсем немного времени, но как мне сейчас смешно вспоминать все свои жалкие попытки! Как я не понимала тогда, что все они изначально были обречены на провал! Я переоценила свои возможности.

Разве это так просто- вернуть свою душу?

Обдирая руки в кровь, ползла я по этой Земле ,цепляясь за все ведомые и неведомые, зримые и незримые корни, пытаясь выскрести из этой земли побольше самоцветов, и чем ближе и ярче был этот блеск ,тем больше я утопала в этой иллюзии ,как гора в снежных облаках.

Я искала их где угодно и исчерпала в этом поиске себя- единственную и неповторимую, божественную дочь небес, сотворение вечное, сияющее невечерним светом своих камней…

Теперь я отлично понимаю утверждение одного мудреца о том, что это испытание по силам лишь единицам. Окунувшись в самый омут души своей, я испытала такое отчаяние и ужас, что сильно пожалела о своем намерении обрести утерянный рай. Возможно, моей ошибкой являлось то, что я очень спешила. Спешила обрести утерянный рай раньше времени. Если кто-то куда-то спешит, он уже опоздал. Я опоздала…

Я сполна наказана за то, что хотела избежать страданий, которые мне были уготованы свыше. Урок, преподнесенный мне Богами, гласил: «Никогда не суди тех людей, кто не смог… Каждый находится на том отрезке пути, который ему по силам».

И была весна. Хорошо было покидать этот мир именно весной… Я не справилась. И не хочу себя больше винить. Довольно. Я сделала все, что могла, на этой странной планете. Но у меня ничего не получилось. Я чувствую себя глубокой старухой. Теперь меня может спасти только покой… Покой я обрету там, куда я направляюсь…

От остановки до монастыря надо пройти четыре километра. А потом еще два до двухэтажного кирпичного дома, где я буду жить. Монастырь совсем молодой, назван он в честь одной святой старицы, я знаю только то, что при жизни она была очень «прозорливой». Что означает это слово, я не понимаю. Зато я узнала, чем отличается монах от батюшки. Батюшке разрешено жениться, иметь семью, и он еще почему-то называется «белым», монах же раз и навсегда отказывается от личной жизни, все равно ,что евнух в гареме, только не подвергается никакой операции.

За советом я обратилась к старенькому священнику, что работал в церкви. Церковь эта расположена на краю нашего города, и мне  очень редко удавалось  посещать ее. А если не было отца Геннадия, я вообще туда никогда не ходила бы. Многочисленные старухи в черных платках, будто мухи, облепляли ее снаружи в качестве назойливых и подозрительных нищих, а еще гуще облепляли они церковь изнутри. В маленьких, глубоко посаженных хитрых глазках этих старух таилась нескрываемая злоба, жилистые грязные руки напряженно держались за засаленные, давно потерявшие цвет фартуки. У многих в руках были сетки, в которых свешивались набок банки молока- видимо, бабки были торговками и забегали сюда с рынка, который был расположен неподалеку. Зимой погреться, летом от скуки. Проворными сорочьими глазами бабки высматривали молодежь, особенно тех, кого горе занесло сюда впервые. Тогда бабки, радостно икнув, кидались стаей на новичка и, перебивая друг друга, шустро работая острыми локтями, чтобы очутиться поближе к жертве, галдели: «Почему без платка, срамная? Почему крест не клала пред входом? На колени, на колени сразу надоть, безбожница! Губы-то, губы, глянь, срамотница, в божьем храме-то, прости господи, губы утри, гульная!»

Многие женщины, особенно молодые, обескровленные каким-то одним им ведомым несчастьем, пришедшие сюда с последней надеждой, не выдерживали и поворачивали со слезами обратно. Старухи удовлетворенно возвращались на привычные места и весело переговаривались: «Опять чуть былочи божий храм не осквернили. Слава богу, пока есть у нас силушка чистоту блюсти здеся…»

Так вот, батюшка Геннадий, выслушав мою просьбу, сначала задумался. Потом тихо заговорил: «Монастырей, открытых у нас, свыше 600. Но ни один из них не соответствует предназначенному пути по спасению души. Особенно тяжелое положение в женских монастырях. Тебе придется выживать похлеще, чем в тюрьме. Никто тебе не поможет, кроме Бога и самой себя. Если решение твое окончательное, ищи монастырь, где правит монах. Белые священники – совершенно исключено. Хотя и истинного монаха в наше время встретить трудно, почти невозможно…»

Я не поверила отцу Геннадию. Я не хотела ему верить. Но напоследок спросила:

– А почему, отец Геннадий, вы позволяете этим старухам в церкви бесчинствовать?

Седой священник с правдивыми, слезящимися от старости глазами наклонился к самому уху моему и прошептал: «Церковь моя давно одержима дьяволом. Я не в силах ему противоборствовать, слишком стар. Когда-то сил было побольше… Тогда не было такой темноты… И уйти не могу – это крест мой до гроба…»

Надежда покинула старого священника, поэтому он не верил уже ни во что. И никому. У меня же оставалась последняя надежда…

Я выбрала монастырь с монахом Лукой. Мне понравилось это имя. Когда-то давно я читала, что в первом веке жил апостол и евангелист Лука, которому удалось запечатлеть образ Божьей Матери еще во дни Своей земной жизни. Эта икона сохранилась до наших дней и называется Иверской. Она творит с людьми, верящими в нее, чудеса…

Еще мне понравилось, что монастырь расположен очень далеко от моего города…

Сухо светит солнце. Неприятно голы деревья, когда снег уже совсем сошел, а листья не распустились. Серая дорога, серые камни и серые прошлогодние листья. Они похожи на прошлогодние мысли, не вызывают ничего. Почти ничего…

Странным образом обострились запахи, я даже чую где-то неподалеку мышь. Она под землей. Не может быть. Я ведь не вижу ее . Я чую ее крыльями носа, чую теплый острый запах ее потной шкурки, и он, мой нос, находится в таком напряжении, что воздух входит вполне ощутимыми густыми толчками. Господи! Неужели ты превратил меня в зверя? И что это: проклятье или спасение? Компенсация за утраченные чувства?

Только не это… Все, что угодно, только не мысли. Если Богу угодно превратить меня в зверя, значит, так тому и быть. Я буду воспринимать мир через запахи. Покой и тишина. Вот все, что мне нужно… А может быть, моя душа, как церковь отца Геннадия, одержима дьяволом? Ведь не зря же во мне умерли все чувства. А как, как же тогда изгнать из души этого дьявола? Какой ловушкой он воспользовался, чтобы завладеть моей душой?

Дорога была мне знакома: я шла по ней во второй раз. Первый раз я спрашивала разрешения у монаха Луки на поступление в послушницы. Лука, на мое неописуемое удивление, оказался молод и на редкость красив. Очень высокого роста, с длинными каштановыми волосами, он сам, казалось, сошел с иконы. Волосы волнистые, собранные сзади в хвост. Но эта прическа совсем не напоминала современные, потому что выражение глаз Луки делало весь его образ древним, иконным, неземным. Лет ему было 35, выражение глаз мальчишеское, юное. У меня тогда не было еще восприятие мира посредством запахов. Лука мне очень понравился. Он дал разрешение на мое поселение в монастыре и ни о чем меня не спрашивал, чем обрадовал меня несказанно.

– Монастырь у нас совсем молодой, – сказал он мне на прощание, – построен на деньги одного бизнесмена. Первое время после открытия он еще оказывал посильную помощь, но потом и она сошла на нет. Поэтому монастырь довольно беден, если у вас есть какая-либо возможность оказания нам помощи, мы ее с удовольствием примем. Если нет, мы принимаем многих не то что без денег, но частенько без всяких документов…

Деньги, которые приносят так мало счастья, у меня были. Первый раз я не стала знакомиться с помещением, где мне надлежало жить: я слишком была переполнена встречей с Лукой. «А ведь ошибался-таки отец Геннадий, говоря, что истинных монахов найти невозможно, – думала я. – Вон монах Лука, например, 35 лет, а выглядит, как мальчик. Ведь неспроста это. И глаза какие чистые. И девчонки-послушницы, с которыми я поговорила, рассказывали, что Лука им как брат родной. Посоветует, утешит…»

Теперь я здесь навсегда. Дети уже выросли, учатся в институтах, у них своя личная жизнь.  Олег найдет себе молодую девчонку, и та нарожает ему кучу детей. А я никому не нужна.  Этот бизнес в России ,иссушивший всю мою душу…

Дом, где я буду жить, находится в двух километрах от монастыря. Я еще не знала, что каждый день надо вставать в пять часов утра и отправляться в монастырь на утренние молитвы…

Послушницы называют дом обителью. Я никогда не видела обители, но явно они выглядят по-другому. Этот же дом был серого цвета и, несмотря на видимую завершенность, производил на меня четкое впечатление какой-то недостроенности, будто отсутствовали в нем важные составные части, например- фундамент. Вполне может быть, что впечатление это шло от оголенных, не прикрытых штукатуркой кирпичей…

На первом этаже была расположена трапезная, вроде столовой. В комнатах принимать пищу было нельзя, запрещалось также получать «из мира» продукты, которые в монастыре не полагались. За всем порядком в этой обители следила старуха Марфа. И  злющая эта старуха была как Баба-Яга. Явными достоинствами ее были – удивительная чистоплотность и необыкновенная для старухи энергичность. Только мелькнет она рано утром в трапезной, а там- глядь, уже и в монастыре поклоны кладет. И непонятно, когда она успела два километра быстрее нас пробежать. Днем на огородах развевается ее длинная сатиновая юбка, а вечером –сложив на груди костлявые руки, смиренно шевелит губами пред горящими свечками. Говорят,  она и священнику Сергию по дому управляться помогает. Про священника я позже рассказывать буду…

Столы в трапезной длинные, деревянные. Скатертей, или еще каких следов украшений на столах и стенах не было вовсе. Завтрак в пять утра состоял из чая, настоянного на травах, которые летом собирали послушницы, и куска черного хлеба. Чтобы дотянуть до обеда, я приноровилась хлеб смачивать в чае и посыпать сахаром. Хлеба, если попросить, давали два куска.

В обед был овощной суп. Суп бывал вкусен, если варил его старый Фомич, который был одновременно и конюхом, и сторожем, и плотником, и столяром, и еще бог знает кем. Он не ленился и мелко-мелко нарезал в суп много репчатого лука и варил его очень долго, а потом уж добавлял морковь и картофель, не жалея ни того, ни другого. Суп получался душистый, густой, на его поверхности  плавали оранжевые жиринки, и им можно было наесться. Но Фомич часто и беспробудно пил, и еду готовили по очереди по­слушницы, за которыми зорко следила жадная Марфа. Почему она выделяла так мало овощей на обед, никто не знал. Ходили слухи, что она была родственницей женатому священнику Сергию. А вот почему не в Марфиной власти было  Фомичом командовать, было непонятно. Он беспрепятственно ходил за овощами и никакого ответа перед Марфой не держал. Даже более того, увидев ее,  пьяный ли или трезвый, смешливый Фомич- маленький, в грязных шароварах, исхитрялся-таки хлопнуть ее, выше его почти в два раза, по тощему заду. Марфа злобно, как кошка, шипела и быстро шмыгала подальше от Фомича…

Обед я уже описала, мясо мы не ели никогда. Рыбу – по великим праздникам, обычно на Пасху. Меню иногда разнообразилось кислой капустой и тертой морковью. Ужин ничем не отличался от завтрака. Хлеба часто не хватало (монастырь содержался на жалкие пожертвования), овощи же выращивались и обрабатывались послушницами. Позднее я узнала, что на жалких складах монастыря, где хранились овощи, были довольно большие и постоянные запасы красного вина – кагора. Откуда он поступал и почему в таких больших количествах, когда мы частенько не могли вволю поесть хлеба, никто не знал. Так и не узнала об этом и я, всю свою жизнь отличавшаяся большим любопытством…

Дом пах сырой известкой, краской и мышами. В комнатке, где я жила, было еще три женщины. Одну я видела редко, она часто надолго уезжала куда-то , вроде бы по своим делам. Говорили, что это вранье, нет у нее никаких своих дел ,но толком никто ничего не знал. Она уезжала тихо, как мышка, появлялась внезапно и ни с кем не разговаривала. Лицо у нее ничего не выражало, хотя, скорее, ему была свойственна доброта, но Галину (так ее звали) почему-то не любили и очень боялись. Одежды она носила черные.  Пугала еще жуткая бледность ее лица, будто его вымазали зубной пастой.

Тумбочка в комнате была одна, и я чуть было в первый же день не сцепилась из-за нее с пухлой Аленой. «А че, а че тебе, ну!» – набычившись, пошла она на меня. Я неожиданно рассмеялась, потому что про себя сравнила ее с маленьким львенком, такая густая и вздыбленная была ее рыжая шевелюра. Алена растерянно остановилась…

Она одна из всех послушниц, невзирая на предупреждения Луки, продолжала ежедневно густо красить ресницы -синей, а губы -алой краской. И, удивительное дело, вместе со всей  огненно-рыжей гривой и этой неумелой косметикой- ресницы слипались, а дешевая помада расплывалась за контуры губ, лицо ее вовсе не было испорчено, даже наоборот. Алена пахла коровьим молоком, навозом, кислым запахом гнилых овощей и… акварельными красками. Почему она пахла навозом и гнилыми овощами, я узнала позже, а вот про краски поняла сразу, как только началась борьба за единственную тумбочку. Там Алена хранила краски, кисточки и детские альбомы для рисования. Рисунки она никому не показывала, но их было много, из-за них тумбочка была забита. Почему Алена оказалась в монастыре, я не спрашивала, как не спрашивала другую женщину с косым ртом. Мне они тоже лишних вопросов не задавали и я поняла, что это был один из монастырских законов.

Женщину со скошенным набок ртом звали Татьяной. Шрам тянулся от губы по шее и змейкой юркал под одежды. Видимо, была какая-то неудачная операция, после которой лицо стало совершенно уродливым. Шрам был старый, а Таня до сих пор вся была пропитана запахом какой-то до боли знакомой мне операционной, резиновыми перчатками, спиртом… Будто ноздри ее, один раз вобрав в себя этот запах, не в силах были расстаться с ним.  При всем своем лице она была удивительно женственна своими округлыми бедрами, мягкими руками и удивительно испуганным выражением глаз.

Тяжелы были ночи… Эта комната и весь дом напоминал мне больницу, а больниц я боялась с детства… Всю мою храбрость, всю волю, желание начать жизнь заново как рукой сняло. Я ощутила себя еще беспомощней, чем раньше. Я почувствовала себя маленьким брошенным ребенком. И еще очень сильно хотелось выпить. Хотелось выйти из этого страшного дома и не уходить совсем, а бродить, бродить всю ночь напролет по бескрайним полям, что простирались вокруг, а потом свалиться от усталости где-нибудь замертво. «Возможно, тяжелый труд, о котором меня предупреждали девчонки, высосет из меня всю способность мыслить», – думала я с надеждой. Я смутно догадывалась, что, вполне возможно, монастырь не даст мне того спасения души, на которое я рассчитывала. С первых дней я убедилась в правильности  предупреждения мудрого отца Геннадия. Никому здесь до меня не было дела. Все были озабочены работой и своими проблемами. Лука, может, и мог бы, но он настолько был занят, что надежда выкроить хоть минутку его времени таяла с каждым днем. Послушницы… Между собой с удовольствием общались лишь совсем молоденькие девочки (их было человек десять). Я догадывалась, что главным предметом их разговоров был Лука. Что сказал Лука, на кого  взглянул Лука и т. д. Неудивительно, что в скудной жизни, бедной впечатлениями, единственным развлечением была всеобщая влюбленность в монаха. Каждая девушка создавала себе, вероятней всего, иллюзию надежды, что и он, Лука, когда-нибудь оценит ее послушание…

Я завидовала им. Пока тело мое не успело хронически устать от работы, голова усиленно искала возможности умиротворения. При монастыре была небольшая библиотека, но книги были преимущественно церковного содержания. Молитвы, жизни святых. Я открыла одну наугад. Святитель Феофан, Затворник Вышенский. Интересно: «…духовного руководителя лучше всего найти до вступления в святую обитель, так как в монастыре найти его будет уже затруднительно…». XIX век. Надо же. А проблемы все те же.

Еще одна иллюзия покинула меня. Неужели я действительно рассчитывала на духовного наставника? Но я никогда об этом не думала. Хотя, судя по разочарованию, которое я испытала, вероятно, эта надежда все же не покидала меня.

Эх, отец Геннадий, отец Геннадий. Остался один Бог и я сама…

Я уже говорила, что вставали мы рано, в 5 часов утра, зав­тракали и отправлялись в монастырь на утренние молитвы. По дороге в церковь мы обязаны были читать «Молитву идущего в церковь»: «Господи, настави мя правдою Твоею…»

Храм новый, светлый. Рисованные иконы на стенах, художник неумелый, лица очень строгие. Три огромные иконы: Господа Вседержителя, Божьей Матушки и Николая Чудотворца. Светлые свечи, светлые стены… Первый раз, переступив порог храма божьего, я разрыдалась. Потом осудила себя за невоздер­жанность. На меня оглядывались. Шла проповедь. Читал сам Лука. Голос высокий, звучный. Удивительное дело, я никогда не понимала смысла молитв, воспринимаемых на слух от других людей. Благотворное влияние на меня оказывали молитвы, которые читала сама.

Часто утренние молитвы читали другие служители. Кем они работали при монастыре и получали ли вообще зарплату, я не знала, но все они (их было трое) были на одно неопределенное лицо, женственное, лишенное всякой растительности и совершенно бескровное. Иногда мне казалось, что я никогда не узнаю, сколько их на самом деле, может, всего лишь один человек, а может, и десять. Было даже странно вообразить себе, что к кому-либо из них можно подойти и спросить совета, настолько бестелесными существами они казались. Но все-таки один раз я решилась попробовать, а вдруг я слишком категорична? Я обратилась с незначительным вопросом к одному из них – удивленный взмах белесых ресниц, густой запах ладана и плесени, глухой, будто из глубокого подвала, голос: «На все воля Божия».

Утренняя молитва, или проповедь, длилась иногда двадцать минут, иногда два часа. Мы слушали молча, потупив глаза. Первое время очень тяготило долгое рассматривание крашеного пола, дешевых тапочек стоящих впереди женщин. Как я уже говорила, слова на слух я не воспринимала. Потом стало легче, потому что я приноровилась вставать после Марфы и одной молодой послушницы. У чистоплотной Марфы удивительным способом были штопаны юбки, я сразу поняла, что у Марфы явный дефицит черных ниток. А потому дырки штопала она разными цветами: фиолетовым, зеленым, темно-синим. Она изо всех сил стремилась добиться черного цвета, и это почти удавалось, но заплатки получались выпуклыми, как пузыри на воде. Я любила нюхать Марфу: она пахла дешевым стиральным мылом и хлоркой, удивительным образом эти запахи напоминали настоящий дом. А молодая послушница пахла медом, чаем и ванильными ватрушками, кроме того, она тайком вышивала свою черную юбку черными же нитками, чтобы никто не заметил. А я видела. Видела диковинных птиц, пузатых рыб и лица… Мне казалось, заморских принцев.

После проповеди послушницы, каждая сама по себе, шепотом каялись в грехах своих и просили бога о помощи, многократно крестя себя и кланяясь. Подходили к Луке спрашивать благословение на исповедь. Вообще в монастыре ни одно действие не происходило без разрешения Луки. На все полагалось спрашивать благословение: на уборку, на молитву, на рисование, на работу.

Для того, чтобы исповедоваться, нужно было готовиться заранее, читать надлежащие молитвы и каяться. Исповедоваться каждый день было необязательно. Но все послушницы исповедовались каждый день. Это была единственная возможность общения с Лукой.

Я подходила к нему и клала руки на грудь крест-накрест. Правая рука должна быть сверху. Опускала глаза и каялась. Грехи мои были многочисленны, я долго и монотонно бубнила их. Лука меня, как и всех, внимательно выслушивал, неторопливо осенял крестным знамением и говорил: «Раба Божия Тамара, во оставление грехов и в жизнь вечную. Аминь». Давал мне прихлебнуть из чаши кровь Христа (кагор) и маленькую просвирочку, которая олицетворяла тело господа. После этого я была допущена «под крест»: целовала большой крест на груди Луки и его белую, пахнущую хвойной смолой руку.

Послушниц было около 30 человек, и вся процедура исповеди и причастия длилась довольно долго. Потом все женщины поздравляли друг друга и снова по очереди подходили к Луке испрашивать благословение на работы. Все текло как-то само собой, и послушницы сами себе находили занятия: уборка храма, работы на огородах, в коровниках.

Огороды были огромные; прополка, поливка овощей занимала все время. Мы работали, не разгибая спины, и постепенно мой надорванный тяжелым трудом на рынке позвоночник начал давать о себе знать. Все следили друг за другом, и отдохнуть не было никакой возможности. Я не понимала, куда девается молоко от коров, которых мы доили, – нам его никогда не давали…

С пяти часов вечера начиналась вечерняя служба. Длилась она не 5 – 6 часов, как утром, а наполовину меньше. После вечерней службы мы ужинали и убирались на кухне.

Лука советовал постоянно про себя читать молитвы. Сначала мне никак это не удавалось. Потом я постепенно втянулась и даже нашла в постоянных молитвах недостающее мне умиро­творение.

Я стремилась к свободе. И потому сотворила собственные молитвы. Они шли по дорогам, входили в города, останавливались передохнуть. Они несли Всевышнему мою просьбу и мольбу о помощи…

Я вливала в них силу собственного духа. Свое дыхание, свой звук и даже запах. Когда наступала тишина, я отчетливо слышала их.

«Окропи меня иссопом из голубых цветов, убели как снег грехи мои, сотвори меня заново, Боже всещедрый»

«Как по капле дождик собирается, как по крошке пчела свою поноску носит, как звезды ночью загораются, так собери по песчинке мою душу заблудшую Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный.»

Я постепенно привыкала к жизни в монастыре, и тяготы ее скрадывались молитвами. Постепенно смирение наполняло мою душу, и из нее медленно, очень медленно, но все же уходило все недоброе, что переполнило мою душу. Однако в самой глубине души своей я чувствовала какую-то неестественность этой жизни. Будто я находилась в защищенном чреве матери, который давал мне безусловную безопасность, но не решение моих проблем…

И я, как ни хотела этого, но все же неизбежно чувствовала, что наступит момент- и сама жизнь, которую я не выдержала и которая принесла мне столько страданий,  властно позовет меня. Я поняла, что в монастырь пришла лишь за временной передышкой. Шли недели за неделями, месяц за месяцем, но понять и решить свои проблемы я по-прежнему не могла. Жизнь между послушниц между тем текла сама по себе и как бы мимо меня. Я не хотела и не принимала участия в общении, и рано или поздно от меня отстали, тем более что я была достаточно терпелива и не отвечала злом на насмешки.

Я как бы была – и вроде как меня не было.

И в то же время я чувствовала и видела, как ни хотела я видеть этого, что послушницы дерутся из-за Луки, редко – за кусок хлеба, что Марфа невзлюбила некоторых и постоянно нагружает дополнительной работой. Я слышала, что священник Сергий побил палкой одну из молодых послушниц за то, что она плохо подоила корову… Я чувствовала, что жизнь все так же бурлит  вокруг меня, но не хотела ее замечать и жила тихо, погрузившись сама в себя…

Душа моя постепенно зачерствела. Иногда плакала по ночам косоротая Татьяна, я не только не хотела помочь ей, но даже плач ее, детский и почти бесшумный, вызывал у меня раздражение- я отворачивалась к стене. Частенько уходила куда-то по ночам Аленка, у двери она медлила, и мой затылок загорался, я чувствовала- она хочет мне что-то сказать и вообще нуждается в помощи – я от злости стискивала зубы. Единственное, что я жаждала всей душой, – чтоб меня весь мир оставил в покое…

И все же, отрекаясь от любви…

 

И все же, отрекаясь от любви, я просила у Бога Любви. Любви, утерянной безвозвратно, не к мужчине, нет, я просила яростной любви к жизни, к этому небу, к этим удивительным звездам…

Как жить без нее, без этой Любви?

Бог не слышал меня… Бог не слышал меня… Бог не слышал меня…

«Пламенем любви распали сердце, Боже, Боже всещедрый…»

«Помоги же мне, Боже, помоги…»

Монастырская зима пахла горькой полынью и черным хлебом. Полыни Марфа насушила много (от всякого супостата) и развесила в трапезной, и хлеба было теперь, на удивление, довольно много. Приезжало какое-то  монастырское начальство, которое решило поддержать молодой монастырь. Сначала приезжие и помогать не хотели, и уехать хотели в тот же день. Но неожиданно остались и прожили в огромном доме священника Сергия пять дней. Весь монастырь встал на уши. Фомич не успевал выкатывать из погреба бочонки с кагором (вот тут-то я и узнала об их существовании). Даже привычный ход службы был бесповоротно нарушен, причем самым странным образом. В какие-то дни совершенно растерянный Лука сокращал службу чуть ли не втрое, в другие дни послушницам  было велено целый день проводить в монастыре в молитвах, причем самые молодые женщины отсутствовали (Марфа говорила, что они приезжим «прислуживают»). Отсутствовала три ночи и моя соседка Аленка.

А я, воспользовавшись монастырской неразберихой, которую вызвал приезд начальства, впервые в этой новой жизни совершила грех.

Вдребезину пьяный Фомич, весело взмахивая руками и понося самыми несусветными словами «всю небесную рать», тащил бочку. Тащил он ее долго, потому что время от времени прихлебывал из своей запазушной бутылочки. Наконец Фомич споткнулся о камень и с радостным воплем рухнул в желтый от солнца снег. Когда я подбежала к нему, Фомич умиротворенно  прихрапывал, на седую его бородку покорно ложились снежинки. Зачарованная, смотрела я на счастливого мужика, и зависть, густая зависть, как ядовитый туман с болота, клубами входила в мое сердце. А бочечка-то, бочечка – вон она, предо мною…

Оглянулась по сторонам – нет никого. Оттащила в тенечек бочоночек (если что, на Фомича спишут) и вволю напилась красного, как кровь, крепкого вина. Черпала вино я миской, которая валялась неподалеку и из которой ели собаки, пила и не могла напиться, а вино текло по бороде, заливало одежду, и снег вокруг меня скоро стал розовым.

Я шла в обитель и совершенно не чувствовала себя пьяной, но стало страшно весело и одна фраза не давала мне покоя: «Розовый снег, ах, розовый снег». Как странно, что в мирской жизни вино уже давно вызывало у меня еще большее озлобление, а именно это, ворованное, из собачьей миски питое, вызвало в душе давно забытый восторг и опьянение именно жизнью, острым воздухом и солнцем…

С трудом  дошла я до койки и повалилась в нее. «Видел бы меня Лука… Ах, раба божия, раба божия… хи-хи-хи – во оставлении грехов… хи-хи-хи… и в жизнь вечную… ха-ха-ха …Аминь… Ой, не могу, ха-ха-ха…»

Дверь отворилась, и на пороге появилась, слава тебе, Господи, не Лука, а круглая Аленка, и лицо ее качалось предо мною из стороны в сторону. Из-за страха, что она быстро поймет, что я пьяна и нажалуется на меня Луке, я неожиданно вскочила и заорала на нее изо всех сил: «Ты где была? А? И почему ты пьяная? А?!»

Аленка вдруг испугалась, встала  по стойке «смирно» и испуганно залепетала: «Нет, я не сильно… Это Танька пьяная лежит. А я пришла. За тобой. Лука послал. Мы прислуживаем у батюшки. Туда иди. К Сергию отцу».

Я с трудом оделась и пошла. Не знаю, шла ли за мной Аленка или нет, но я почти бежала  и все время прокручивала в голове оправдательную речь. «Я вовсе не виноватая… Фомич мне сам сказал: «На, пей…» Нет, не так. Я шла и попросила воды. Фомич рассмеялся и дал мне большой стакан. Я не взглянула в него и выпила… Господи, прости меня».

Дом отца Сергия был двухэтажный, с колоннами. Служил он в церкви священником, и церковь, наполовину из красного кирпича, наполовину из дерева, была на краю села. А потом кто-то поджег ее,  скорбная и обугленная, она пугающе выглядывала весной из белой сирени, зимой – из белых сугробов. Отец Сергий остался без работы, переезжать куда-то не захотел: во-первых, дом хорош, бросать жалко, потом хозяйство, да сын у него «без мякушки в голове», разговаривать  так и не научился, хоть двадцать годов уже, мычит все и слюни по бороде текут, дюже неприятный парень. А жена , Евдокия, сказывают- похлещи Марфы в пять раз будет.

Вот и остался Сергий при монастыре- хоть, вроде, и отношения к нему особенного и не имел. Монастырь построили уже после того, как церковь сгорела, бизнесмен тот уперся- не желаю церковь пожженную реставрировать, хочу монастырь, чтоб все как положено, и монах был, чтоб все при всем.

И еще замечала я- несмотря на то, что Лука главный в монастыре был,( он и зарплату получал как положено, а отец Сергий нет,) все равно создавалось твердое впечатление, что монастырем правил-таки не Лука. Уверенной походкой, как к себе домой, входил он в божий храм , с лоснящимися румяными щеками , крест клал пухлыми руками небрежно, как бы нехотя, потом шел к женообразным послушникам и устраивал им разгон. За что, всегда находилось. И смиренные послушники каялись перед ним и каялись, а отец Сергий багровел и находил все новые и новые их согрешения. Кричал он на всех и всегда, и голос его, переходящий на визг, разносился по всему храму. Ругался с послушницами, которые работали у него в доме, даже на Луку, на Луку умудрялся голос повышать… Насколько я понимала в церковной иерархии, монах- выше белого священника, потому что у него есть возможность продвигаться по пути служению богу дальше, он может стать иеромонахом. А священник женатый- нет, он так и останется священником. Лука за монастырь и перед начальством отчитывался и на все у них благословения спрашивал, однако какая-то глубокая интеллигентность или нравственность не позволяла ему противостоять грубому, почти безграмотному отцу Сергию.

О, как  я не хотела видеть это, как не  хотела.  Россию тоже упустили из рук великие люди, не умеющие защищать свое добро. А шудры, простолюдины, не скованные никакой моралью, легко взяли чужое, не принадлежащее им по праву, вытравили из страны весь цвет русской интеллигенции и взяли на себя право вершить судьбы великого русского народа.

Монастырь посещали даже иностранцы и оставляли дорогие подношения. Кто-то умело пустил слух, что в храме покоятся целебные мощи старицы, в честь которой монастырь назвали . Правда, никто из нас мощей этих ни разу не видел.

Отец Сергий про подношения узнавал моментально, да ему и Марфа могла доложить, и он тут же властно накладывал на все свою толстую лапу.

Занавесочки у священника белые, чистенькие, наглухо задернутые, свет приглушенный. «Если будет орать, уйду сразу», – решила я. Двери дубовые, ладные. В сенцах тепло, пахнет парным молоком, птичьим пером и солеными грибами. Пахнет  сытостью.

Я отворила дверь в комнату… Никого нет… В кухне никого… А сколько рыбы! И сушеные огромные рыбины со вспоротыми брюхами и желтой пахучей икрой, и простые жирные селедки с налипшими крупинками укропа, крупно нарезанные на тарелках и присыпанные сочнящимися кружками лука… Блины… Блины желтой стопочкой, залитые медом ,блины ноздреватые-с малиновым вареньем, блинцы почти прозрачные –с красной икрой…о-о-о…сколько блинов!

Потные бутыли со светлой жидкостью…

У меня закружилась голова, и хмель с новой силой ударила в голову. «Если заставят подносить блюда, то непременно проглочу кусок вон той селедки…ах, да что мне терять-то теперь …» И я неожиданно для самой себя молниеносно  выхватила  и сглотнула огромный сладкий кусок вместе с костями и прозрачными кусочками лука…

Да, вот скажу я вам- есть все же рай на земле. И стала искать я людей в этом огромном доме, и губы мои были несказанно вкусны…

Первой, кого я увидела, была Марфа. Она стояла возле маленькой комнатушки, у которой двери не было , а колыхалась лишь ситцевая занавесочка( в глазах, у меня, рябит,что-ли) . И Марфа, слегка отогнув эту легкую шторочку , сердито, как кошка, шипит в глубину темной комнаты: «Ах,да срамница эдакая, богу служить отказываешься?»

Любопытство толкнуло меня под бок, и я уже, стоя позади увлеченной, ничего не видящей Марфы, глядела в комнатку…

Незнакомый мужчина  в длинной темной рясе, тяжело дыша, что-то торопливо делал с молодой послушницей, совсем еще девочкой. Она лежала на железной койке, покрытой пуховой периной, и, закрывая лицо руками, умоляюще просила: «Батюшка, господи, стыд-то какой, батюшка…» Мужчина, которого она называла батюшкой (я видела его складчатый затылок, красную влажную щеку и часть длинной бороды), никак не мог справиться с ее ногами, она то- обессилено раскидывала их в стороны, то пружинисто  отталкивала батюшку. Грудь девушки была обнажена, маленькая, она бесстыдно белела в темноте… Марфа, как хищный хорек, кинулась помогать и навалилась всем своим юрким телом на девочку… Вскинулась ряса- плотное немолодое тело жадно припало к юному и невпопад заспешило, задвигалось, а потом приладилось, всосалось, вхлюпалось, и по спине сладострастно задвигались крупные лопатки…

Я икнула и прислонилась к стене. Чувства, овладевшие мной, были так смутны и противоречивы, что я не в силах описать их.

Одно я знала отчетливо: когда-то я уже это видела…

Я не могла отыскать ни одной двери. Страх, овладевший мной, лишил меня разума. Мне казалось, что во всем доме потушили свет и закрыли все двери, а многочисленная толпа мужчин с определенными намерениями, вытянув вперед руки, ищет меня в темноте…

В другой комнате я увидела хозяина дома, отца Сергия. У него на коленях сидела пьяная женщина со спущенными чулками. Лицо ее было так искажено, что я не понимала, знакома ли мне она, хорошо ли ей или очень плохо. Священник елозил своими пухлыми руками по ее груди и хлопал женщину по пухлым бедрам: «Ох, сладка, сладка баба, сынок, ох, хорошо! Давай, давай, не робей!» Похожий на гориллу сынок с бессмысленными глазами и влажным красным ртом, что-то мыча, стоял напротив и перебирал кривыми ногами…

Долгожданный морозный воздух ударил мне в нос. Я покачнулась, упала в сугроб… Он ничем не пах. Все, что я увидела, удивительным образом трансформировалось в моей душе… в способность мыслить ясно и светло. «Вот ведь недаром говорят: клин клином вышибают, – думала я, лежала в сугробе и глядела на звездное чистое небо. Чудеса какие на земле случаются…»

Я впервые за долгие месяцы увидела такое удивительное небо с большими влажными звездами и ощутила небывалую вкусноту ночного мороза.

Там, по древнему небу ,шел Бог. Он нес на руках свою Дочь и на запрокинутое лицо ее светила луна. Он шел все выше и выше, к голубым облакам-тем, что окропляют иссопом из голубых цветов, от которого даже засохшие ветви распускают свои листья.

Он шел и плакал о ней…

И еще ночной ветер донес до меня тоску покинутого мной Олега и слезы моих детей… Они скучали по мне, ждали меня и любили меня. И я, не переставая, любила их все это время…

Я перестала верить в Силу Жизни, а без этого -ни одна душа на свете выжить не сможет. Я разучилась выражать свои чувства, а без этого -ни одна душа на свете выжить не сможет.

Великая сила – Вера – оставила меня. И сердце от любви закрылось. А жизнь, она вот такая, неподвластная никакому объяснению. То белое, то черное, то Бог, то Сатана. Мечешься, как бабочка меж пылающих снопов сена, и без конца обжигаешь крылья…

Я хочу любить! И  буду любить! И пусть  сто раз провалюсь в эту яму отчаяния- это же сама Жизнь, ну куда, скажите- куда от нее спрячешься!

Попрошу у Бога любви… Всегда и во веки веков буду просить одной лишь Любви! Он никогда и никому не отказывает в этой просьбе! И не ведая Ненависти, как познаешь Любовь?

Опущу руки в чайные розы, заблестит на пальцах нежная краска, разотру ей свои груди и бедра – каждая ведьма знает, как это делать.

Искупаюсь в озере из диких лилий, оботрусь звенящими белыми цветами- и раздеру на две части пространство, чтобы вырвать своего Олега  из бездны!

Господи, как хорошо…Как свежо от дождей! И ведь всегда наступит рассвет и закричит на заре петух!

Да святится имя Твое! Да святится имя Твое! Да святится имя Твое!

Я возвращаюсь домой весной… Хорошо уходить и возвращаться в этот мир весной… Вот ведь какая удивительная весна в этом году! Взять бы хоть, например, вот эти первые крокусы, что выросли вокруг монастыря. Как крылья бабочки, такие прозрачные, сиреневые, а на них темно- фиолетовые разводы. И такие причудливые, будто по цветку водили тонкой беличьей кисточкой. А внутри этого удивительного бутона – оранжевый махорик, крошечная бархатная шапочка, будто теплым светом слегка согрели прохладные лепестки. А стебель пушисто-белый и мягкий. Жаль, что ранней весной еще не разбужены все запахи, хотелось бы мне знать, какой будет запах у этого маленького чуда…

Да будь благословен монастырь, затерявшийся на краю России и давший приют мне в тяжелую минуту моей жизни…

Ночь перед рождеством.

 

Это  случилось в ночь под Рождество.

Рождество отмечали на даче. Вдвоем. Я старалась, как никогда, накрывая на стол, наготовила всего-всего, и свечи были золотые, и белоснежная накрахмаленная скатерть , и дорогое шампанское  ,и удивленные глаза Олега. Я хлопотала, как девочка,  и салфеточкой вытирала губы его и подливала золотистое шампанское. И платье  одела  совсем девчоночье, белое -в голубой горошек, и глаза горели , и щеки.

Мне не спалось. Что-то шельмовато танцевало в  душе, какой-то чертик, и не давал  покоя, и просился на свободу, на снег, под звезды и огромную луну. После пребывания в монастыре меня все изумляло, восхищало и вызывало почти блаженный восторг…

Я  вышла на улицу, держа в руках две высокие зажженные свечки.

Снег блестел под луной, и было такое сказочное очарование этой ночи.

«А ведь это ночь Рождества…Родился Христос. ..Был ли он или нет. Такая красота…»

Как зачарованная шла я по саду и то ли ждала, ожидала какого-то чуда, то ли собственное сердце казалось огромным , мешали свечки, огоньки расплескивались на ветру, как очумелые и грозились погибнуть -я присела на корточки , осторожно   воткнула свечи в сугроб и пошла дальше, как во сне .Сердце стучало на весь сад. Заснеженная дорожка, искаженная светом луны производила полную путаницу мыслей и чувств, властно влекла все дальше и дальше в незнакомый мир, где сам воздух хохочет и молит -и сводит с ума…

Неожиданно сад стал высветляться, будто резко наступило утро. Я испугано  и радостно оглянулась- свечи, которые  я оставила, вытопили снег вокруг себя и плавно , будто по открывшемуся золотому туннелю, скользнув вниз, ровно и крепко встали на землю, будто приклеились, и безумно полыхали уже  внутри большого сугроба. Он искрился в ночи алыми травами, россыпью крупных и мелких бриллиантов, брызгами звездной пыли…

«Господи!  Господи, Господи!» Я неистово перекрестилась , и  вся содрогаясь от какого-то божественного ужаса , рванула в дом, взлетела по лестнице на второй этаж и подбежала к окну, выходящему в сад.

От сильного света, что шел из горящего сугроба, будто туда упал с неба осколок звезды, искрился весь сад. Этот огонь и этот блеск были и в моем сердце.

Снова и снова отходила я и подходила к окну – горели свечи, сад сверкал. Горели свечи и тогда, когда наступил рассвет и снег стал серебристо –голубым . Я упала на диван и закрыла глаза. Живым и теплым золотом сиял колокольный звон – он раздавался повсюду. А я шла в другом мире – среди огромных светящихся хрусталей- бирюзовых, гиацинтовых, изумрудных…

« Значит, действительно в эту ночь родился Христос. Раз такое колдовство, волшебство такое. Сын божий. А я кто? Кто же на самом деле Я?»

В завороженном, заколдованном этой ночью разуме  наконец прорвалась какая-то  плотина , я сильно захотела заглянуть внутрь себя – ведь горело сердце и должно быть светло… .» Я иду в свою душу,»- громко, для верности сказала я. И как в далеком детстве сильно-сильно зажмурила глаза .

И увидела я…какие-то шестеренки и железные колесики, какую-то сложную машину. Где все вращалось, вертелось, тикало …будто внутри огромных часов. И ничего, ничегошеньки человеческого не было и следа в этом страшном железном механизме. И ахнула я и дико закричала. Тогда погасла свеча, что-то лопнуло в каком-то винтике и отскочило, часть машины разладилась, что-то заскрипело, и я -то ли проснулась, то ли, наоборот, провалилась в беспамятство этой новой жизни…

Изумленными глазами посмотрела я на свою жизнь через это новое окно, что открыла  рождественская ночь.

Я и не поняла сразу, стало ли жить проще или сложней.

Все потеряло свою ценность- все , к чему я стремилась-была лишь пустота зияющей тьмы..

Что же такое – душа ? И как это – когда ее нет? Когда только одно кладбище колесиков и винтиков – привычно повторяющихся мертвых событий  и мыслей.

Когда нет полета?  Нет – не то…

Нет того, кто внутри тебя правит вдохновением,                                                                       

 непостижимым волшебством и тайной этой жизни.

Кто наполняет  бессмертным и великим бесстрашием, которое не колеблется во мраке и идет через все испытания .

 Кто постоянно шепчет: по праву рождения тебе даны возможности реализации всех желаний.

Шепот такой тихий – так в полдень поют бабочки. Услышать его – почти что чудо. «Но все прекрасное так же трудно, как оно редко  …»1

А ведь я могла даже погибнуть…

Все живут  и никто не умирает…

Я не о том, не о том, не о том…

 

                                    Прощание с Христом…

 

-Прощай, Отец. Благослови меня в путь.

-Не ходи туда , сын мой, не ходи. Ни один из моих сынов не вернулся оттуда назад.

Прощай отец. Благослови меня в путь. Мою волю никому не отменить.

-Не ходи туда сын мой, не ходи. На воротах этой Земли не написаны мои слова. На воротах этой Земли не написана – правда о ней.

-И не вспомнишь, в плоти и костях, происхождение свое на небесах

-И не вспомнишь, в боли и страстях, происхождение свое на небесах!

Как блаженны земные дары, благозвучны земные слова, и не вспомнишь в благовонных лесах происхождение свое на небесах!

Слаще молока материнского будут ее уста, жарче Солнца ясного будет ее красота – и не вспомнишь в благоухании юности происхождение свое на небеса.

Все    входящие в ворота Земли выпивают вино забвения.

Тебя встретит всеобщее дыхание по взмаху одной руки. Будет лишь один общий вздох и один общий выдох.

И тогда Тебе будет казаться, что сердце остановится в этом мраке.

И ты забудешь, что Твое сердце выдержит ненависть всего мира.

И ты забудешь, что Твое сердце выдержит проклятье всей планеты.

Ты забудешь, что все твои желания уже существуют на небесах.

Ты – мое вечное и лучезарное – растворишься в мутных водах отчаяния.

-Как найти мне среди сотни слов – те единственные ,чтоб не пошел ты сын мой, не пошел , ведь ни один из моих сынов не вернулся оттуда назад.

-Велика беда – не забыть  небеса…Отец, отпусти меня.

***

 

-Но что для Вселенной – жизнь? Не прошел даже один век, не свершили звезды ни один вздох, как прилетел с Земли голубой конь, и от крика его содрогнулись небеса.

И принимал с коня своего сына Отец, и ослепли его глаза – и отсюда повелась на Земле ночь, и за тьмой по древнему небу пошел Творец.

На руках его был сын и на запрокинутое лицо его светила луна. Он шел все выше и выше – туда, где вершины гор задевают голубые облака, и они проливаются – синим вином.

 

И кричал от горя Творец, и миллионы лет звенел по Вселенной  божественный гнев, преодолевая мили и мили космического пространства, видоизменяясь от столкновения с огромными звездами….

Никогда на Земле не родится, Истина, за которую следовало бы умирать!

Никогда на Земле не родится Заповедь, в которую следовало бы свято верить !

Никогда на Земле не родится Вера, которая избавляла бы от людских страданий!

 

 

В голове шумело…

В голове шумело так, будто рядом работал вентилятор. Но в комнате было тихо. Я села, прижала одеяло к лицу и разрыдалась…

Сразу проснулся Олег, обхватил меня руками и с тревогой спросил:

– Что? Что? Тома?

– Я не знаю, не знаю… Но это просто невыносимо! Каждую ночь я просыпаюсь от этого странного плеска воды… Так страшно.

– Маленькая моя, ты устала, ну что во сне может быть страшного ? Давай-ка я укрою тебя потеплее, вот так… Скоро лето, и мы уедем с тобой далеко-далеко… А хочешь к морю?

– Нет, Олег, ты послушай-ка. Только очень внимательно слушай. Будто потеря какая-то, ностальгия по прошлому. Меня невыносимо тянет в детство. Будто я хочу закрыть какую-то дыру… И почему именно сейчас, столько лет спустя?

– Это бывает, у многих бывает. И это непременно пройдет, поверь мне.

– Нет, нет, Олег. Все гораздо печальней, чем ты думаешь… Это предчувствие беды. Беды такой неумолимой… На меня надвигается такая бездна. От нее нет спасения.

У меня руки мокрые, думаешь, от слез? Нет, я только сейчас вынула их из воды… И так уже три ночи подряд…

Отпусти меня, отпусти насовсем , даже если я никогда не вернусь…

– Не пугай меня так, что с тобой? Ты спишь подряд уже трое суток… Вода на руках, мало ли что может присниться. Помнишь, врач сказал после обследования на компьютере, что у тебя слишком много энергии Инь, то есть чисто женской. Женское – это много воды, холода, темноты.

– Значит, у нас все время зарождались мальчики? И им не хватало света, тепла и сухости? Поэтому они не смогли жить во мне? Как же мне вырваться из этой воды? Какая вода поглотила мой свет?

– Успокойся, мне нужна в этом мире только ты…Ты одна.

– Нет, я знаю, ничего невозможного нет. Я чего-то никак не могу понять, осознать что-то… Мне нужно вернуться в прошлое.

– Ну, тогда тебе надо было почитать ту заметку в газете. Не помню, как называется. Там о деде одном пишется, что колдует со временем. Живет где-то… у Мичуринска. Деревня интересно называется – Мышиное. Мне кажется, там царство мышей.

– И что он, дед этот, делает?

– Да это одни только глупости, неужели поверила ты, моя дурочка? Один из шарлатанов, вероятно… Пишут, что умеет возвращать людей в прошлое. Какая-то фамилия у него паучиная, не запомнил совсем. Наверное, он и сам похож на паука…

– Ты знаешь, как я ждала знака какого-то. Верно, это то, что мне надо…

– Если ты не перестанешь меня пугать, я запру тебя на сто замков и сам, как паук, сяду у двери. И не спущу с тебя глаз.

– Нет, нет, Олег, я пошутила. Вероятно, мне хочется съездить в деревню, где я выросла. Как-нибудь если я задержусь вечером, не волнуйся. Я одним днем – туда и обратно. Хочу одна… Побывать на пруду.

– Обещай мне одно: ты непременно должна вернуться… Да и пруд твой, вероятно, давно уже высох. Ты говорила, он был совсем маленький…

                           Разница между температурой…

Разница между температурой воздуха и воды была потрясающей. Воздух пах жаркой пылью и солнечными лягушками. Зеленая вода пруда, что находился в самом низу лога, была по-зимнему холодной и таинственно мерцала изумрудно-желтыми искрами. Когда опускаешь руки по самые локотушки, от них медленно-медленно, как во сне, расходятся волнистые круги. А по ним, отталкиваясь от воды ломаными лапками, обгоняя друг друга и серебристую ряску, радостно прыгают сумасшедшие пауки.

«Вот интересно, – думала я, глядя на них, – пауки тоже как-то по-своему, но воспринимают этот мир. Я вот, например, кажусь им огромным чудовищем. Я также несовершенное существо, вижу этот мир уже по-другому. Но мир от разного восприятия различных существ не может меняться. Каков он на самом деле глазами Богов, сотворивших его?»

Неожиданно поток моих мыслей прервал хлесткий удар по рукам чего-то огромного и скользкого, похожего на гигантский рыбий хвост. Вода заволновалась, тревожно запучилась, огромные прозрачные пузыри беззвучно лопались и рассыпались на белую пену. Неподвижные до этого темно-зеленые мохнатые водоросли волнисто изгибались, все сильнее и сильнее, будто что-то пытаясь стряхнуть со своих листьев.

Я зажмурила глаза от ужаса и склонилась над водой. Руки обхватили что-то волшебное и скользкое, я отчаянно тянула, выдергивала из воды огромную рыбину, изумрудно-мокрые искры с шумом летели во все стороны.., а я прижимала к груди маленького ребенка с горячими ручками, немедленно обхватившими мою шею. Белоснежную от пушистых, как степной ковыль, нежных волосиков головку ребенка украшала причудливая золотая цепь с маленькими золотыми крестиками…

Маленькие ножки жгли, как угольки. И вдруг на меня дунуло морозным ветром. Я подняла глаза.

Передо мной стояла высокая женщина, одетая во все белое. Она была такой высокой- я поднимала и поднимала глаза, чтобы разглядеть ее лицо. И я вспомнила, вспомнила, когда я уже встречалась с ней, и крепко прижала к себе ребенка.

– Ты пришла за мной?

Она безмолвствовала.

– Почему именно сегодня? Почему?

Но поблизости никого не было. Одна я. И еще этот странный маленький мальчик в царском украшении, которого я прижимала к себе изо всех сил, будучи не вполне уверенной в том, что он существует в действительности…

– Я пришла за тобой, – наконец глухо произнесла эта женщина. – Сегодняшний день должен стать последним в твоей жизни. Так было предначертано Богами.

Но я опоздала. Ты успела изменить свою судьбу. Ты смогла обнять Свою Душу. За всю свою жизнь (а ведь ты знаешь, живу я вечно) мне лишь несколько раз посчастливилось увидеть Это.

Я бессильна пред тобой… Ты вольна теперь покидать и возвращаться в этот мир лишь по собственному желанию.

Обнимавший Свою Душу знает свое предназначение на этой Земле. Это одна из семи Тайн Мира.

Позволь мне задержаться на несколько мгновений в том обличье, которое не напугает тебя…

И она откинула с себя погребально -белое покрывало и оказалась молодой, совсем еще юной девочкой, не спускающей с меня жадных глаз, погружаясь в гибельную бесконечность которых, я познавала женскую зависть к непознанному материнству и непостижимой земной любви…

– Это правда -Моя Душа?

– Ты только прикоснулась к ней. Тебе предстоит еще постигнуть Свою Душу. Тогда, в детстве, ты всегда была с ней, но не осознавала это. Никто не осознает Это.

«…И в земной ночи ты откроешь свой сияющий Двойник, твою Небесную Душу. Следуй за этим Божественным Руководителем и да будет Он твоим Гением!

Ибо Он держит ключ к твоим существованиям, прошедшим и будущим …»2

Для того, кто обрел Свою Душу, не может быть никакого Учителя и никакой Истины.

Только сила Собственного Духа.

И я преклоняю колени перед этой могущественной силой…

Как странно, странно именно для тебя, что союз души и тела на санскрите называется йогой. Мы всегда находим именно там, где  много теряем…

Каждый твой день теперь – это радость открытий. Я завидую тебе. Но не забывай о том – чем светлее в душе Бог, тем сильней Демон. И в мире людей -таких как ты, принято называть сума­сшедшими.

                            В этом каторжном труде

В этом каторжном труде на производстве, которое достало нас по самое горло, которое захлестнуло тошнотворной тиной по самое не могу -оказался большой плюс.

Я больше не хотела работать  как прежде.

Государство будет снова и снова доказывать ,что благополучие общей массы людей должно стоять на первом месте ,а собственное счастье отдельного человека- на втором. . Заставит чувствовать угрызение совести за собственный успех. Нас, предпринимателей, пытаются заставить вращаться в механизме ,призванном  работать на толпу, из которой лишь немногие жаждут служить праведно.

Еще Рэнди Гейдж ,мультимиллионер ,начавший с мойщика посуды, писал:»люди, которые тратят свое существование не на собственные нужды, а на удовлетворение потребности других, не являются ни благородными                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    ни великодушными, ни нравственными. Они психи…Вашей высшей моральной целью должно быть собственное счастье.»

Производство иллюзий закончилось.

Заплатив хорошие деньги адвокату, мы выиграли суд.

И теперь я знала – чего хочу. Я хотела  вкусить жизнь во всех ее проявлениях- почувствовать жар белого песка и прохладу бирюзовых морей , скользящий шелк белых платьев и сочную мякоть румяных плодов.

И вы мне помогли, гуру Рубин . Отрицая в вас право на претворение в жизнь собственной мечты о власти, я отрицала тем самым собственное  право на то же самое .

Старые работники ,друзья и подруги, безнадежно испорченные и заворовавшиеся до полного неприличия, были безжалостно изгнаны.  Были уволены  также все «звезды» ,дизайнеры, директор, два бухгалтера- одна поганая овца все стадо портит. Поставили видеокамеры.

Набирали и вновь увольняли людей, пока не создали новый коллектив. Противогазов, правда, закупать не стали. Подарки на Новый год отменили. Ввели премию за творчество- две тысячи.

Мы остались без профессиональных скульпторов и опытных работников ,без людей, уже втянувшихся в этот незнакомый вид бизнеса и овладевших его секретами .Удивительное дело – а ничего не случилось. Ни-че-го…

Начиналась новая эра. Она называлась- Процветание. Реализация собственного творчества.

Приходили и обучались новые художники и отливщики. От директора требовалось лишь одно – строгое претворения в жизнь наших фантазий .

На дворе был кризис. А значит, нужна была сказка и яркие краски. Я слепила кошку – Маркиза Денежное дерево .На спине у нее были раскинуты ветви с золотыми монетами. На груди висела табличка -«принесет  вам материальное благополучие и успех».На международной выставке она заняла первое место. На нас с Олегом посыпались заказы…У меня выросли за спиной крылья- высокие и сильные…

Из печки выходили невиданной красоты кошки. Я прижимала их к себе – горячие и влажные, еще безглазые и безымянные.  И были они мне светлее солнца жаркого, милее дня ясного, роскошней неба голубого…С яблоневыми ветвями, сулящими здоровье, виноградной лозой- веру и долголетие, алыми розами- любовь. Это наши исконно-русские символы .Не побывала бы в монастыре- никогда б об этом не узнала. Колонны его, увитые виноградными ветвями, розовые цветы яблони на своде, белоснежные ландыши – на иконах.

Не теряя ни одной драгоценной минуты, я создавала коллекцию жемчужно- белых ангелов , благословляющих дом на счастье, русских богатырей Данилу Никитича и Алешу Поповича, хранивших от ветра буйного и черта одноглазого, былинных коней с золотыми гривами, кота Баюна в рубахе русской, узорчатой.

Родина гремела и славилась надо мной золотыми колоколами, раздольными песнями, всплесками шального ветра над ветвями с осенними яблоками…

Мы слетали на остров Бали. Я вонзала зубы в нежное мясо зеленого крокодила и пила алую кровь кобры.  И  начинала привыкать и вливаться в эту первобытную жизнь со всеми земными яствами, с ее прелестью почти животного насыщения  ярким солнцем, соленым  океаном…Из головы уходили все мысли о прошлом и будущем. Вот они – сладкие плоды – оранжевые, красные, желтые; проходящие торговки несут их в высоких корзинах на головах, по взмаху руки они опускаются в песок, достают фрукты, аккуратно нарезают их ровными ломтями и кладут на твой столик. Манго тает во рту, меж пальцев медленно течет густой и сладкий , липкий сок. Ананасовый , светло-желтый, струится быстро, как вода. Другие фрукты просто с хрустом разламываешь и высасываешь  скользкую мякоть, пахнувшую хвоей. Ой, как же это я забыла про хну?! И вспомнила, лишь вспоминая про липкие от сока пальцы. А они все – и пальцы, и ладони, и руки по самые локти расписаны чудесной, рыжей местной хной! То есть – это я так себя расписала, выдавив из блестящего тюбика тонкую струйку краски.

Я сижу, хожу, ем, размалеванной обезьянкой  разнузданно танцую  среди орущей, вопящей толпы,  шлепаю босыми ногами по огненному песку, плюхаюсь в голубую, соленую воду, хлопаю кого-то по тощему заду, хохочу вместе с черными до жути женщинами с огромными сахарно – белыми зубищами. Какие же классные у них эти зубищи! Я сама черная и почти дикая.   Душа расцветала как малиновый куст-вся в алых и спелых ягодах. Как же прекрасна эта жизнь!

Торговля (то есть закупка и перепродажа товара) и производство-это несоизмеримо разные вещи и по количеству вложенной энергии и по количеству материальной отдачи. И единственное, что оправдывает, что вдохновляет и не дает овладеть полному отчаянию -на производстве- ты Творец. После тебя останется след на Земле -в виде новой формы, нового цвета…

 Как солнце из-за туч, возвращалась любовь к людям.

Если, прочитав эти строки, государство закроет наше предприятие – ну что ж , так тому и быть. Мы с Олегом не пропадем-привезем из Москвы хотейчиков по пять рублей, а будем продавать –по тридцать.

Жаль только  кошку по имени  Маркиза Денежное Дерево…

 Я мчалась по всей Москве…

               

Иногда, чтобы встретиться лицом к

лицу с истинным Я, требуется вся

жизнь, иногда достаточно одной

секунды..

Я мчалась по всей Москве как угорелая. Ну, вот еще, только этой пробки мне и не хватало! Черт! Провалиться на ровном месте! Ратиб уже заждался меня со своим янтарем! Не позвонить, ничего…

Пытаясь вырваться из пробки любой ценой, я немножко не подрассчитала… Совсем немножко… Звон разбиваемого стекла и собственный крик оглушили меня одновременно, я потеряла сознание… Трудно сказать, что я ничего не помнила, все было, как в замедленном кино… Какие-то люди плотным кольцом окружили меня, все они мелькали отрывочно разноцветными пятнами, кричали громко, так громко, что я провалилась от страха в какой-то туман, потом в тошную яму, потом все опять высветлилось.., и я… снова стояла посреди музыкального зала в кольце злорадно поющих вокруг меня детей: «Рева-корова, дай молока, сколько стоит – три пятака!».

   Время моего наказания еще не вышло… Время моего Высшего наказания еще не вышло…

Тысячи раскаленных ледяных иголочек впиваются  в мозг. Тикают огромные космические часы, вместо цифр – звезды, вместо стрелок – века… Я чего-то никак не могу понять! Что я должна понять в этой жизни, что?!

Я снова в плотном кольце разъяренных орущих мужчин. Возврат в прошлое полностью лишил меня воли и способности к сопротивлению. Я дала возможность этим людям посадить себя в какую-то крутую машину – и ни к кому не обратилась за помощью. Хотя людей вокруг было много…

Ехали мы довольно долго. «Москву уже, кажется, проехали, – мысли шли вяло, скучно. – Кажется, меня убьют». Но я  не верила не только в то, что могу погибнуть, но даже в то, что реально еду с незнакомыми, страшно молчавшими людьми (их было шесть человек). Машину вдруг стало подбрасывать, и я поняла, что мы съехали с проезжей части. Стекла в машине тонированные, и я с трудом разглядывала бьющие по стеклу ветки ели. «Сейчас грохнут и закопают в этом лесу», – думала я  будто и не про себя. А потому и совсем равнодушно.

Ворота, большие. Вот вышел человек в ватнике или в каком-то толстом костюме, что-то спросил, ворота открылись…

В темном коридорчике я пошатнулась, меня подхватили. Грубые руки, сильные… В глаза ударил свет – я зажмурилась. Огромная хрустальная люстра, необычная, старинная, как в каком-то средневековом дворце. А комната простая, почти деревенская. Стены обиты деревянной реечкой, в углу большой камин из красного кирпича, огонь, видно, горел долго, сейчас тлело много оранжевых углей с седыми хохолками. Они мигали, искрились, мерцали. От них веяло домашним теплом, сказкой.

– Ну, ты что, девочка, думаешь, отдохнуть к нам приехала? – вернул меня в действительность и этот голос, и последовавший за ним дружный гогот. Я оглянулась. Сзади напирали какие-то люди, они толкали меня в спину, обтекали со всех сторон, громко переговариваясь и хохоча, облепляли длинный деревянный стол, стоящий посреди комнаты, который я сразу не заметила, потому что он был пустой.

Я стояла перед этим столом, и вдруг недобрая тишина, как по команде, внезапно обрушилась со всех сторон. Мужчины за столом, их было человек двадцать, молча и странно рассматривали меня…

 И тут я захотела ,наконец- жить! О, как я хотела жить! Жить, просто жить! Дышать этим воздухом, жить любой ценой! Радоваться солнцу и целовать по утрам детей!

Меня хотят всего этого лишить! Это видно как божий день, это нарисовано на всех этих лицах! Надо же, все-таки крысы из моего детства добрались-таки до меня! Они подгадали момент и настигли меня, прорвав время! Я думала, что уже справилась с ними, с крысами своих детских страхов! Что я еще должна понять и искупить в этой жизни, что?

 

«-Это Я- твой Ангел Тьмы…Захотела от меня спрятаться ?Но я-то  жив, от меня никуда не уйдешь.

Ты можешь немножко побунтовать – но совсем чуть-чуть…

Поиграть в свою любимую игру «Найди свою душу»-но понарошку…

Ведь ты -признайся, ничего не нашла- это был сон. Это был сон…

А вот я – реален. И я сейчас тебе это докажу -я так подгадал ,и так гениально выстроил сценарий твоей смерти -чтобы ты от меня никогда, никогда не ушла. И ты сама, сама мне помогла .Ведь ты имеешь программу самоубийцы, ты бессознательно расставляешь все так, чтобы никогда, никогда не разорвать свой круг…»

 

«Ну что, девочка, за все надо расплачиваться (голос тихий, спокойный от страха, охватившего меня, говорившего я не видела,) все лица размывчато проплывали передо мной). Ты разбила слишком дорогую машину, и вряд ли у тебя есть такие деньги. Но у тебя есть кое-что другое, и ты должна этим с нами поделиться… Если ты поделишься легко и с удовольствием, у тебя есть шанс остаться в живых – не такие уж мы и кровожадные, как нас расписывают. Но если у тебя будет вид несчастной, обиженной сиротки, о-о-о… Извини, мы этого так не любим, так не любим. Зачем оставлять в живых растерзанную нами жертву, погубленную душу? Мы просто вычеркнем из памяти этот незначительный эпизод, как чужую, нерешенную задачку – у нас, слава богу, хватает своих…

Гораздо приятнее отпускать осчастливленного, благодарного человека… К сожалению, сия психология тебе вряд ли понятна, хотя вы, женщины, должны не понимать, а чувствовать… Но женщины еще ни разу не порадовали нас этим искусством… Пустые, никчемные глупышки, они не находили ничего лучшего, как взывать к нашей жалости, и густо орошали наши ноги слезами, от глупости не понимая, что этим только губят себя безвозвратно… А ведь все так просто, так удивительно просто, как и все гениальное.

Мы не привыкли, дорогая, к таким длинным монологам, но если решается чья-то жизнь, то отчего бы и не поговорить на досуге? Нас не будут мучить совершенно ненужные угрызения совести, раз тебе все так популярно объяснили, а у тебя есть шанс не совершать небезупречные поступки.

Да, а теперь самое последнее (голос неузнаваемо изменился, и почти ласково – отеческие интонации перешли на жесткие, наглые – так, наверное, волк разговаривал с козлятами в одной сказке): у тебя есть одно право – выбрать среди нас первого…»

Допрыгалась. Конец.

Я хотела вернуться в утерянный рай раньше времени. Я хотела избежать тех страданий, которые уготованы мне Богами. Кто поможет мне избежать этих страданий?

Никто… Ровным счетом никто…

Я никогда не выберусь отсюда живой.

Не смей! Прекрати немедленно! Думай, думай или, как тебе говорят, чувствуй, но ни в коем случае не впадай в панику, если хочешь жить, не впадай в панику… Я не выберусь отсюда живой… Ноги дрожат, черт с ними, с ногами, скоро ты перестанешь вообще что-либо чувствовать… Я не выберусь отсюда… Слезы текут, жалко себя, да? Перестань немедленно, какая тут жалость, она тебя сейчас погубит, забудь несчастный тот круг, забудь себя всю, забудь себя всю. Закуси намертво губу и забудь себя, слышишь…

А сейчас спокойно посмотри на всех, спокойно, поняла, спокойно, и выбери вожака этой стаи… Вожака.., поняла? И только от этого будет зависеть твоя жизнь… А почему вожака? Я не выберусь отсюда живой.

Кто это говорит: я или не я? Или я уже схожу с ума? Сколько уже прошло времени – вечность, миг? Может, мне все снится, я сейчас напрягусь и проснусь, обязательно проснусь… Нет, это не сон, и у тебя больше нет времени, совсем нет времени. Соберись и ищи вожака, ищи вожака… Главное – не опоздай.

 

Главное – не опоздай…

 

Где он должен сидеть? Конечно, в центре, где-нибудь там, откуда меня хорошо видно! А значит, пропускаем этих и с другой стороны вот этих… Остается  человек восемь или девять… А зачем нужен вожак? Мне зачем-то нужен вожак… А значит… Он мне действительно нужен…

Толстый какой… Наверное, килограммов под двести. Улыбается, а зубы передние – через один. Курносый, на поросенка похож. Ноздри раздуваются: рад без памяти, что с братвой сидит. За станком пахать не надо. Видно, в детстве не наелся манной каши как следует. Родители ограничивали: боялись, что лопнет. Зря боялись. До вожака ему как до луны… Пальцами по животу постукивает. Свои руки, кстати, спрячь за спину. Сколько же во мне злобы.

Господи, ну и горбун- вот уродятся же такие на свет, прямо Квазимодо вылитый! И сам, наверное, чует, вот даже и не смотрит на меня. А какие знакомые черты. Где же я могла его… Глаз не поднимает, а они сверкают сквозь опущенные веки… Такие черные… Такие жесткие. Нет, на него нельзя смотреть долго…

А вот! Лукавый, спокойный, на меня смотрит вприщур, глаза чистые, как слеза, – полное отсутствие всяких ценностей. Неужели он? Смотри, смотри внимательнее! Руки белые, тонкие, спина прямая, с достоинством – настоящим ли? Взгляд, взгляд, что-то с ним не то, что именно? Видно, что заболтать, лапши на уши повесить сможет сколько угодно, для вожака, в общем-то, черта допустимая. Что-то спрашивает у соседа, голос. Голос! Это он говорил со мной! Это не вожак! Вожак не будет разговаривать в такой ситуации, он будет простым наблюдателем – это не он!

Плечистый какой… нерусский. Глаза какие дивные – видит меня будто насквозь. Молодой совсем… Уж если начинать, то с него… Как жаль, что он не вожак… Больно жадный до денег. На все пойдет ради них. Через любовь переступит запросто… Как жаль, что он не вожак…

Здоровенный какой мужик; не торопись, отбрось представление о мудром и хитром, которые редко бывают богатырями, вожак может быть каким угодно! Ох, и хорош мужик… Прямо русский богатырь, борода каштановая,  косоворотка красная, грудь волосатая, глаза сверкают, все при всем. Нос прямой, без курносинки, благородный, губы яркие, жизненная сила так и бьет ключом, даже ноздри раздуваются.

Стоп, ноздри… Почему ноздри… Да он хочет меня! Смотри, глаза, они блестят от желания, в них словно ртуть плещется! Дай ему волю, он разорвет меня, в любви он такой дикий – это не вожак! Вожаку не к лицу такие страсти, это не он!

С виду не очень, но вполне… Интеллектуал. Глаза хороши… Спокоен… И возраст подходящий. Некрасивый, но обаятельный, романтичный даже, губы полноваты… Но кто из главарей не романтик, а Робин Гуд? Смотрит на меня с интересом, не с таким, как тот богатырь, а, мол, как ты собираешься выкрутиться? Оценивает… Доброжелательный… Вполне вероятно- будет рад, если я найду выход. Вожак? Очень может быть, очень… Глаз с меня не сводит, о чем это говорит? Ни о чем! Ни на кого не смотрит. Это тоже ни о чем не говорит. Умен , это очевидно. Руки ухожены, ногти аккуратные. Он? Чего-то как будто не хватает, но чего?

Вот повалили интеллигенты! Кто же в бандах резать-то будет? Еще один, белоручка! Похож на попика, лысина посредине, волосики жиденькие, по сторонам свисают, но приятный на вид, и даже очень… Лицо узенькое, глаза огромные, ясные- ну Иисус Христос вылитый! Вот ведь  бытует мнение, что в бандах одни звериные лысые морды, а ведь ничего подобного! Вот этот, например, как спаситель человечества! Ни похоти, ни жестокости..

Стоп… Да он чем-то похож на живого фашиста! Просто мороз по коже, но я именно его, с этим благообразным личиком, представляю убивающим и оправдывающим убийство какой-нибудь религией… Точно- он верующий, вон какое-то одеяние необычное, черный балахон болтается на худосочной груди… Да он страшнее всех вместе взятых! Сколько человек может за свою жизнь убить каждый из сидящих? Ради собственной наживы, даже ради своих сексуальных прихотей? Ну, сорок, ну, сто человек! А этот поведет за собой миллионы и убьет тысячи! За веру, за идею, которую он сам себе выдумал! Выдумал потому, что у него это единственный способ примириться с собственной ненавистью! Ненавистью к миру, потому что его задавили в детстве собственные родители! О, у этого только два выхода: заточить себя в монастырь и всю жизнь провести в молитвах или убивать, убивать, убивать… Сталин, несмотря на просьбы матери, выбрал второй путь…

Я не хочу, чтоб этот был вожаком, я не выберу его, потому что даже если это он, шансов у меня никаких… Я не выберусь отсюда живой…

Зубы стучат… Как холодно здесь… А камин так горит…Стоп. Никого не смеешь ты судить.  Сейчас тебе надо спасти собственную жизнь, поняла?

Единственную и неповторимую собственную жизнь! Когда ты, наконец, поймешь, что она у тебя единственная и неповторимая! А  такой, как ты- больше нет на земле  и не будет!

Неужели тебе надо было попасть в такую передрягу, чтобы это понять? Ощутить любовь  к себе! Неужели только ради этого… А если я поняла… Я буду жить! Я буду жить! Да иначе и не может быть! Иначе в мире один только хаос! И нет никакого Бога! Никакого смысла!  Я скоро это узнаю, буквально через несколько минут! Если я останусь жива ради этой единственной истины- то этот мир существует в потрясающей гармонии, и я кровная часть этой божественной симфонии под названием «Жизнь»!

 

Восточный тип, лет шестьдесят пять… Похож  на какого – то гуру… Опять верующий? Нет, не похоже, скорее, косит под верующего, просто авантюрист «на пенсии». А не в секту ли я попала? Вряд ли, слишком много сексуально озабоченных, хотя -что я? Самый потрясающий легальный вариант для маньяков – это секты! Есть где реализоваться сексуальным фантазиям закомплексованных неудачников! Здесь запросто проведутся в жизнь идеи «о чистой и большой групповой любви», великая честь участвовать в ней окажется лишь «избранным», которым еще повесят на груди знаки отличия «свободного божества»!

Не отвлекайся, Тома, перед тобой просто сладострастный старик, изображающий какого-то гуру. Наверняка его сильно мутузили сверстники. Вряд ли он получил какое-то приличное образование, но в этой банде он, скорее всего, сидит в совете. Представляю, как он мусолит какую – нибудь трусливую дурочку в своих объятьях! Наверняка она чувствует себя после этого «ограбленной средь бела дня». Брр… Это не он!

Что-то я становлюсь все более и более безжалостной к «своим друзьям». Этот, слава богу, последний, лица остальных просто невозможно рассмотреть… Глаза голубые, глубокие. Лоб высокий, волосы острижены под горшок. Добрый. Безвольный. Интересно, как он сюда попал? Видно, что человек семейный, порядочный, нравственный, ох уж эти нравственные, лучше б воровали, вреда бы было меньше. Детей у этого не меньше трех, кормить их надо, а взяток брать не научился, чистоплюй, легче здесь за «спасителя человечества» закосить! Это не вожак!

Постой, все! Я всех прошла! А где вожак? Не может быть! А вдруг он болеет или в отъезде? Но не сегодня, не сейчас! По­стой, а  тот, романтичный! Вот он… Но что-то в нем не то… Отпечаток какой-то власти.., кабинетов.., бумаги… Точно – это бывший мент! Как я сразу не догадалась! Несбывшиеся мечты о карьере… Интриги коллег… Достаточно стоек, что не брать взяток, но слаб на чужой достаток… Пришел, чтоб пройти «реабилитацию»! Это не он, а жаль…Тогда попик? Нет, лучше я умру сразу! Тогда кто, кто, кто?

А… я? Почему ты, такая из себя благородная принцесса, в этом списке космических персонажей пропустила себя? Сделала вид, что тебя он не касается? А почему же ты попала сюда, если не такая, как эти люди? Тебя бы небесные сани сюда не закинули, если бы ты не была одной из них, ты бы просто никогда не очутилась в такой ситуации! Ах, попики, ах, менты… Посмотри, посмотри на себя -во всех них! Все эти люди – это Ты! Ах, ты и не догадываешься, чем похожа на них?

Да ты такой же Убийца! Какая разница, кого вы все убиваете, они – других, ты – себя! Забыла, как все эти годы себя уничтожала? Винила, казнила, ненавидела! Да какое ты имела право так с собой обращаться!  Да по закону небес ты преступница! А перед тобой – твои братья, братья по крови! Оставайся с ними, если они тебе позволят, и убивай с ними, ничего не изменится, потому что на лбу у тебя и так клеймо – «Убийца»!

Везде тебе сексуальные маньяки чудятся! Все жертвой секты йогов себя считаешь! И что самое интересное – невинной! Как бы ты притянула к себе этих людей? Принцессой среди Бармалеев себя считаешь? От страха потерять Олега ты готова была взорвать Академию йогов в Москве! Погибло бы столько людей!

Просто так даже волос с головы не упадет… ТЫ – ЭТО ТО, ЧТО ВОКРУГ ТЕБЯ! Если ты безупречна, да вокруг одни птицы петь будут.

Если нет внутреннего правителя, бессмертного, всегда найдется тот, кто будет руководить ,и кто будет ломать тебя или крушить…

А если ты сможешь выйти отсюда, значит, это уже будешь не ты… Сможешь сейчас родиться заново, значит, будешь жить! Не сможешь – винить тебе некого, НЕ ВИНОВАТЫ ЭТИ ЛЮДИ, ПРОСТО ЛИШЬ ИХ РУКАМИ ТЫ БУДЕШЬ УБРАНА С ЗЕМЛИ НАШЕЙ, А ЗНАЧИТ, ВРЕМЯ ТВОЕ ПРОСТО ИСТЕКЛО…

Если я сейчас поступлю, как раньше, то и сама останусь точно такой же…А как я поступала раньше?

Пока не истлели руки твои – заслони от беды свечу мою мама...

Все повторяется. Только хуже. Я только что вырвалась из прошлого – и тут же упустила настоящее, и оно тут же воспользовалось моим мимолетным отсутствием и вцепилось кровавыми когтями.

Бога нет. Бога  тогда нет.

.Выдумывай его или не  выдумывай, а что я сейчас со своим призрачным божком? Почему в точности повторилось то, что причинило мне столько страданий?

Для чего?

Чтобы я поступила по-другому?  Взглянула на это по-другому? Что-то поняла? Тогда что?

А будет так. Душа всегда со мной. Я -бессмертное, лучезарное проявление великого Бога. Через миллионы лет я снова  вернусь .Бог спешит мне на помощь. Мне надо потерпеть всего лишь несколько мгновений.

Как же я устала! И сколько же прошло времени? Вечность или миг? Как все напряженно смотрят на меня…Чудится ли мне или взаправду это, но лица всех вдруг неуловимо изменились. Будто все мне и впрямь братья родные. Да не сошла ли я с ума: мне привиделось, будто все как один за меня готовы сейчас жизнь свою отдать… Да где вожак их, где главный брат мой?

Не может быть! Быть этого не может! Квазимодо!

Господи, Боги мои! Как… Возможно ли это?! Как я не почуяла сразу! А ведь я женщина… Это ты, главный Вожак, и ты сейчас спасешь меня, ведь я тебе сестра родная… Не может быть, чтобы Ты этого не понял…

– Он будет первым, – властный взмах руки, незнакомый  голос. Нарастающий восторженный вой моих волков подтвердил – я угадала!

– Нет, я не играю в эти игры, – не поднимая головы, ответил главный мой Брат.

-О-о-о, еще бы ты играл в них! Тогда бы я тебя не искала! Тогда бы ты не был вожаком!

– Что, брат, за базаром не следишь? – киваю лукавому с достойной спиной (боже, ну и голосочек у меня – хриплый.., хищный). -Жизнь моя на кону, а ты блефуешь? Нет уж, брат, раз правила игры на лету меняются, то давай вместе подумаем, как красиво и элегантно исправить положение.

Осторожно, как рысь, сажусь на свободный стульчик. Вроде как со всеми за столом, вроде как своя… Взглянуть на всех, незаметно так… Невзначай… О-го-го! Да на меня смотрят с восхищением! Ничего себе! Вот это да…

– Ну что ж, тогда мне придется чуть-чуть подкорректировать момент (голос моего главного Брата, боюсь на него и смотреть, коленки дрожат от счастья), я согласен, но у меня в таком случае свои условия, надеюсь, их некому и не к чему оспаривать. Если ты выбираешь меня, то я у тебя буду только один, но в таком случае ты выбираешь смерть. У тебя есть шанс остаться с моими ребятами, и тогда тебе сохранят жизнь, это решение негласное, ребяткам моим ты почему-то приглянулась (одобрительный вой).

– Я выбираю тебя.

– Ты плохо слушаешь, малышка.

– Я отлично слышу тебя.

– Хорошо ли ты поняла?

– Да.

– Иль ребятишки мои тебе не понравились? Иль ты боишься, что обидят тебя?

– Нет, я не боюсь. И они не обидят меня.

– Тогда что?

– Я выбираю тебя.

– Ну смотри, – встал. – Тогда отдыхай пока. Потом тебя ко мне приведут.

 

Странные вещи происходят со временем…

 

Странные вещи происходят со временем, когда  жизнь идет на считанные минуты… Время не просто исчезает, приходит понимание, что его никогда не было. Века, часы, секунды сливаются в одну реку, река замирает у одного берега и превращается в одну точку. В центре этой огромной- маленькой точки – Я. Я и Ты.

Ты сидишь рядом, между нашими взглядами на горящий в камине огонь небольшой угол. В огне – пещерный городок. Узкие раскаленные улочки наполнены маленькими железными человечками, они жадно поедают горящие угольки и спешат дальше. Из-под маленьких ножек поднимаются целые облака седого пепла… Он окутывает меня с головы до ног и медленно оседает… Прямо на глазах появляются твои новые черты…

 Я иду по небу, подо мной – звезды, под звездами – великий огонь, но он не обжигает мои ноги, я сама огонь…Тысячи раскаленных ледяных иголок впиваются в голову…

По той стороне Млечного пути – город, в том древнем городе – замок, в том замке – королева в нежно-розовом шелковом платье. Это мое самое любимое платье, я надевала его в те редкие дни, когда виделась с ним…Через несколько мгновений я увижу его, но где взять силы, чтоб выдержать эти мгновения… Желание мое… Какой стыд для королевы… Королевская честь… Но я изнемогаю от любви… Господи, какой стыд! Голос отца, он крушит в клочья стены замка!

– Да как ты посмела, дочь моя, полюбить простолюдина! Да как не побоялась ты гнева небес! Проклятья богов! Честь твоя – она принадлежит Англии!

Господи, и пришла я в церковь… Она вся светилась… И поставила я десять свечек… За спасение души родных людей…

И повалилась в дальнем углу на колени и попросила перед всем миром прощения… Господи, прости мою душу, прости за все. Что делала не так… Прости за всю боль, что причинила отцу родному… Прости меня, мой возлюбленный.., я сама не ведаю, что творю, а душа моя вся обливается кровью, ибо страшнее смерти оказалась любовь моя…

И стояла я долго под иконой, а лики святых жгли укоризной… А рядом с коленями стояла железная коробочка, окрашенная в желтый цвет, и лежали в ней большая кисточка, белая тряпочка и огрызки свечей… По брошенной неподалеку розовой шелковой накидке таинственные тени шевелились… переливались на складках… Гасли свечи…

– Простите меня, люди, кажется мне, что неудержимо качусь я в черную, глухую пропасть… И не могу остановиться… А если и остановлюсь, то как смогу я жить без него, господи… Будущее мое все перекрыто… Одно спасенье – в монастыре всю жизнь молиться за спасение души моей…

А солнце в окна церкви льется так светло… Господи! Может.., все будет… хорошо?

Огонь в камине разгорается. Гудит плотное тугое пламя…

Желанье мое… Вот когда ты настигло меня… Тысячекратно пережив гибель человеческой плоти, преодолев Млечный путь… Творенье мое, замурованное в монастырских стенах, забитое насмерть «святыми молитвами», ты вернулось ко мне… Как волшебно сияет свет… Как много веков назад.

Как хочу я тебя, Квазимодо, как хочу. Как дивно, как первозданно звездно… Как внезапно…

Свет от огненного города мерцает на твоем лице, Квазимодо. Почему оно так угрюмо? Как чист звериный твой взгляд… Почему ты молчишь, Квазимодо? В каких далях-веках ты блуждаешь со мной… Ведь времени нет, Квазимодо! Кто, когда говорил мне «навеки с тобой»? Отвечай, не молчи, Квазимодо! Пробудись… Это я… с тех далеких миров… Я вернулась к тебе… Позабыла лишь шелковое платье…

О боги мои, что со мной, не хочу, я боюсь… Помогите! От губ ли твоих, от рук ли, от звезд.., от огненных искр я гибну… Я гибну… Я истинно ваша…

О-о-о! Поздно! И я уж не я, а змея иль волчица, тугая, подземная… Я просыпаюсь… Упруго встряхнулась – земля задрожала… Собрала все кольца – всю страстную силу! Веками копила! Веками боялась!

Меня больше нет… Я рассталась со всеми… Я – Небо! Я – Солнце! Я – Звездная сила! Я – в огненном небе! Отсюда – все чисто! Все белые угли! Сильней не бывает! Расправлю все лапы! На все мое небо! На все мои страхи! Кто мне помешает?

Взрывается время – я огненной лавой плыву выше неба! Лечу прямо в бездну – так разве бывает?

Я ударила лапами тебя в грудь? Или ты опрокинул меня, Квазимодо? Я сожгла тебя дотла своим дыханьем? Или ты сотряс рычаньем всю землю? Я погибла или только родилась, Квазимодо? О-о-о, поспеши, ибо я сгораю от любви… Спаси меня, мой возлюбленный…

Эти руки твои, долгожданные, нежные… Какие мужские, такие же страстные… Как я могла жить в иллюзии радости, не вдыхая ноздрями твой запах… Такая покорная. Надо мною глаза твои – черные звезды. О-о-о, как чудесно! Как празднично! Никто! Никогда! Не трогал меня так сильно… Так нежно… О-о-о, как прекрасно! Королева иль прачка, разницы нет… Как стыдно, как дивно, как сладко… Стонать иль кричать.., царапать.., кусать… Как стыдно, как дивно, как сладко…

Твое плечо – гора жарких созвездий. Как я могла столько веков прожить без тебя… Отказаться от любви. Такой любви… В ней, только в ней, моя сила, моя страсть, моя нежность… Как я прекрасна в твоих руках! В твоих зрачках – черных звездах – вся я, такая косматая, такая покорная! Я – сама нежность! Имя мне – ведьма! Дом мой – все звезды! Все, до единой! Сила моя – твой восторг, восхищенье! Я все вбираю, я наливаюсь, бьет через край! И я снова взрываюсь!

О, ледяные зимние ветры, обрушьте на меня всю свою стужу – я сгораю от любви! Все, до одной, реки, ополоумевшие от весны, окатите меня с головы до ног – я сгораю от любви!

 

Ты сидишь в кресле, обхватив мои плечи…

 

Ты сидишь в кресле, обхватив мои плечи… Я в ногах твоих…  Отдыхаю… Огонь не трещит… Весь мир – одна нежность… Серебристый ручей.., а в нем стоит облако…

Заверни меня в эту волчью шкуру, Квазимодо, обхвати всю своими руками… Я засыпаю… с тобой… Как ты прекрасен, мой возлюбленный! Эти волосы… С синим волшебным блеском, просто трогать их – ты не представляешь, что это для меня значит… Твой запах… Гляжу и не могу наглядеться… Вдыхаю и не могу надышаться…

В лесу горестно, сыро. На мокрых темно-фиолетовых ветках наливаются, тяжелеют капли… Медленно отрываются… Тяжело бухают… в голубую листву… Стволы шершавые, древние, мудрые… Сквозь ветки – небо… Беззвездное, скорбное…

Я прощаюсь с тобой… Недалеко ждет машина. Ты сказал, так надо… Не могу заставить себя взять твои деньги… Ты сказал, так надо… И я беру их. Это всего лишь деньги. Ты подарил мне гораздо больше. Ты подарил мне – меня…

Сотканная из сплошных крайностей, я погибала между небом и землей….

Воспитанная на одних запретах, я чуть не сошла с ума, стирая с лица земли себя истинную – чувственную и страстную.

 

Сошедшая с далекой звезды…

 

Сошедшая с далекой звезды, до предела заряженная светом ее электричества, я не сразу осознала свое предназначение на этой безумной планете – вызывать любовь и отдавать ей свою звездную силу…

Почему ты так торопишься проститься… Как дрожат твои пальцы… Ты ушел, а забыл взять свои глаза… Влажные звезды… Они тают в ветвях черными каплями…

А через несколько дней я получила письмо. Вот оно: «Невероятно, но страх за тебя ежесекундно разрывает мне сердце… Если я когда-нибудь предстану перед Богом, то, как самый страшный грешник, ведь терять мне совершенно нечего, со своей малой горсткой добрых дел (а что я еще там буду иметь) пойду на любые хитрости -за возможность невидимо быть рядом и хранить тебя даже от ветра… О, как бы я был счастлив! Я знаю, ты когда-нибудь напишешь потрясающую книгу, ты всегда мечтала о ней… Вспомни меня таким, каким видела только ты».

Спустя месяц мне на глаза случайно попались строчки из «Московских новостей»: «Вчера, 24 января, в подмосковном лесу в результате разборок была расстреляна крупная преступная группировка. В числе опознанных трупов найден знаменитый главарь банды по кличке… Дело передано на рассмотрение…»

Я сдержала слово, данное тебе, Квазимодо. Я написала книгу и описала тебя таким, каким видела только я… Я писала ее, когда подо мной рушился мир и сгущались страхи. Но и ты сдержал свое слово. Ты всегда был рядом… Помоги мне еще немножко.

Ты знаешь, если производство – это заблудиться в незнакомом городе ночью, то прорваться в литературном мире, это заблудиться ночью в самых непроходимых джунглях, растянувшихся на тысячи километров. Я не знаю, куда мне идти. Что сделать, чтоб эту книгу увидели люди? Ни фонаря, ни компаса, и ни единой тропинки…

Но ведь ты мне говорил- если не ставить перед собой великих задач, то прервешь свой полет… Помоги мне, Квазимодо, помоги со своих небес…

 

                                    Спустя много лет…

 

Спустя много лет мне попался на глаза дневник Бонни Паркер. Знаменитые на весь мир возлюбленные и преступники Бонни Паркер и Клайд Барроу, на их счету много человеческих жизней. Они были с трудом пойманы и расстреляны 23 мая 1934 года. О них создано и показано множество фильмов. Фильмы я не смотрела, а строчки из дневника Бонни меня потрясли: «Помню, я была совсем маленькой, мы с мамой однажды зашли в дорогой магазин. Мне очень понравилась какая-то безделушка, кажется, блестящая заколка. Я схватила ее и понесла к кассе. Мама говорила, что мы не можем себе этого позволить, но я только крепче сжимала заколку и плакала… Мама в конце концов купила мне ее. С тех пор всю жизнь я хватаю все, что приглянется, не смотря на цену и не думая, что придется платить… Мне холодно. Я боюсь».

Я не понимала, какое отношение ко мне имеют эти слова, но чувствовала всей душой, что имеют… В то время, когда я сама была такой же преступницей и хватала с прилавков все, что мне приглянется, и воспринимала себя героиней… Спустя десять лет я также считала эти поступки геройскими, потому что редко бы кто отважился на подобную дерзость… Более того, я восхищалась собой. «Что бы сказала моя мама, – думала я с гордостью. – Она бы упала в обморок…»

Сколько мне потребовалось лет, чтобы осознать, что мои «подвиги» были не чем иным, как реакцией, протестом на мою мать. Сколько лет я затратила , чтобы доказать всему миру, что я – это не моя мать.

Все, буквально все мои взрослые поступки были продиктованы запоздалым подростковым бунтом. У меня совершенно не оставалось времени на то, чтобы познать себя саму, ведь наш истинный образ гораздо ярче и богаче простой реакции на поведение других людей. Но до этого мне еще было очень, очень далеко… Пока же мне предстояло сражаться до последней капли крови лишь с «ветряными мельницами».

Одно лишь утешает меня сегодня- многие люди до конца своей жизни так и не вышли из подобных сражений. Вся жизнь Гитлера тому пример. Одна строчка, одна единственная – красной нитью проходит через всю его исповедь: «Я не хотел стать государственным чиновником!»

Мать и отец его просто бредили идеей, что их сын станет государственным чиновником…

Слава Богу, что в мой подростковый бунт не входило уничтожение мира… Слава Богу…

 

Я писала и писала…

 

Я писала и писала и не в силах была остановиться. Это было равносильно гибели. Только я выходила на улицу – немедленно падала на ровном месте и снова была прикована к рукописи. Как узница в концлагере. «Хоть бы кто-нибудь помог мне», – злобно шептала я, не переставая печатать.

На экране компьютера тут же высветлилось лицо… Сальвадора Дали. Он приветливо улыбался и махал шляпой с огромным страусиным пером.

– Да ты-то, зачем пришел? – с досадой спросила я. – Ты ведь художник!

Сальвадор Дали гневно сверкнул очами… и исчез.

Сердце мое кто-то сжал, будто хотел выдернуть с корнем… Я рванула в библиотеку. Подозрения мои оправдались. Дали оказался прекрасным писателем. Я читала его дневники, вдыхала безумный аромат строк… «Ты ни за что не простишь меня, Дали». Он больше не приходил. Я ждала его каждый день. Все было напрасно. «Бог с ним, с его помощью, лишь бы  простил меня», – думала я. И придумала…

Заказала мастеру десять тысяч деревянных яиц. Выкрасила их золотой краской. Залезла на крышу своей двухэтажной дачи. Золотые яйца, сверкая на солнце, устремились в небо. «Это тебе, Дали, – кричала я,  – Прости!» Деревенские бабульки стояли кучкой, неистово крестились и что-то шептали. Я знала, что они шепчут. Но Дали любил яйца- они вдохновляли его на новые шедевры.

В ту же ночь явился Сальвадор Дали. Он был в том парадном мундире, который надевал лишь в исключительных случаях. Дали милостиво улыбался. Я была прощена.

Дали стал моим неизменным помощником. Именно он – показывал мне целые тексты, которые я старательно списывала. Иногда- необычайные картины – с неровными, труднопроходимыми землями , небесами, покрытыми густым слоем пыли. Меня они поражали и казались странными, от них исходил шепот молитв , смысла которых я не понимала. «Дали, – спрашивала я, – но вот здесь вроде простая и реальная жизнь, а ты обрамляешь ее… Ты описываешь какую-то планету?» Он гневно сверкал очами. «Прости, прости!» – в страхе вопила я.

Прилежно, высунув кончик языка, я продолжала сочинять.

«Боже небесный- но как, как избежать всех страданий ?Ведь эта же сама жизнь- ну куда, куда от нее спрячешься?

Да разве не отстаивает в борьбе, не возрождает свое счастье Вселенная, когда каждая частица атома ежесекундно подвергается нападению со стороны себе подобных, и, чуть замешкавшись, она так же, как и мы, грешные, может навсегда потеряться в этом мире вечности…

И должна быть лишь моя личная печать на всю эту бесконечную и непостижимую Вселенную с одним единственным словом: « Согласна».

Любовь и ненависть, восторг и полное отчаяние нужны были моей душе, чтобы ощутить совершенство Вселенной, всю ее мрачную и лучезарную красоту…

 

Раздался треск. Большое страусиное яйцо с шумом обрушилось на мою голову… По всему лицу растекался свежайший огромный желток… Он затекал даже под платье. Дали хохотал, как безумный.

-Довольно, – сказал он, внезапно оборвав смех. – Перестань строчить. Комедия окончена. Ставь точку немедленно! И ступай!- Я послушно закивала и поставила точку.

Голова от удара сильно гудела. Казалось, в ней закипала смола. Когда влажные черные бульки стали с шипением подпрыгивать и разлетаться во все стороны, прожигая насквозь платье, голова окончательно треснула. Глаза выскочили из орбит и встали напротив. Из образовавшейся трещины на самой макушке выпрастывались дивной красоты бутоны. Их было невиданное количество, и перед тем, как раскрыться, они упруго хрустели, а потом выбрасывали ослепительной белизны лепестки, которые стремительно наливались спелостью. Из снежных лепестков сложился цветок в виде царской короны. Голова уже не болела. Ее просто не существовало. В самом низу, где когда-то была я, упруго встряхивалась ото сна древняя змея – во все стороны падали комья забвения. Тяжелые золотые кольца матово поблескивали в сине-лиловой темноте неба. Змея, звеня, как монистами, золотой чешуей, устремлялась вверх. Ее стремительный полет слегка затормозил дивный цветок, она, будто ловя его царский аромат, зачарованно пошевелила головой – атласно-белые  лепестки, полные благония, так зазвенели, не передать мне словами этого звука.

Древняя змея устремилась ввысь, к солнцу. Я раскрыла свои руки во все небо и закружилась с черными влажными звездами. Куски бывшего тела бесшумно отваливались, будто они были из папье-маше, и падали в бездну. Небо ликовало! Пели звезды!

К вершине Олимпа была приставлена деревянная лесенка. Перекладины кое-как перевязаны гнилой веревкой. «Давай, давай!» – нетерпеливо кричали Боги, маша мне сверху руками. Я догадалась- они подшучивали надо мной. «А кем я средь вас буду? – деловито торговалась я, успешно поднимаясь по гнилым уступам. – Афродитой?»

«Нет! – хохотали Боги. – Афродита у нас давно есть! Ты у нас будешь…» Слов я больше не слышала, потому что их заглушила торжествующая музыка Солнца.

Ха- Ха- Хо, Ха- Ха- Ху ! – ликовало все Небо, и пело мне свои древние песни…                       

 

                               Собрав ароматы…

 

Собрав ароматы чужих Вселенных, я смешала их в одной лишь мне ведомой пропорции и создала свои собственные духи под названием «Исповедь русской грешницы».

 

-Тебе не холодно? – Спросил Олег, уже одевшись и глядя на меня, прижимающую к груди золотой пузырек.

-Холодно,- притворилась я и прикрыла глаза ровно настолько, чтобы видеть эту озабоченную складочку – закладочку , что всегда появлялась меж его бровей, когда я капризничала. Я не переставала удивляться, как трепетно он хлопотал, с какой солидной серьезностью ликвидировал все до одной – даже глупые и смешные причины, по которым я волновалась. Вот как сейчас – в светлом костюме,  серебристом галстуке и белых носках, такой важный и благовонный , он искал теплое одеяло, осторожно накрывал, подтыкал его со всех сторон, закрывал форточку, а я мысленно  торопила его, чтоб он поскорее ушел, побыстрее ушел и я открыла бы форточку, сбросила бы теплое одеяло и прижалась к тому месту на подушке, где остался след его руки…

 

«Я искала, и плакало сердце мое. И все , что искала, обрело свою плоть.»2

«Я вернусь к изначальному влажному трепету мира»…3

 

                                 Я благодарю своих Богов…

 

Я благодарю своих Богов за то, что получила от них долгожданную посылку.

Слава, богатство и известность, как я и мечтала, пришли ко мне.

И в самую последнюю секунду, вся дрожа от нетерпения, руками и зубами разрывая сверкающую хрустящую упаковку, разбрасывая во все стороны алые банты ее и ленты, я уронила свою шальную голову на эти жемчуга и каменья и, жадно вдохнув  божественно-тленный аромат этого поистине царского одеяния, дико расхохоталась…

Ибо только в этот миг я наконец поняла то, о чем всегда знали мои всемогущие Боги.

Самое дорогое, что только возможно получить на этой прекрасной планете, у меня давным-давно уже было. Разве можно отнять то, без чего невозможно прожить?

Это мой божественный дар-Вера в силу Жизни, пахнувшую свежим дождем, и Любовь, звенящую золотыми хрусталями.

Это мои дивные дети, единственный возлюбленный Олег и только что родившийся на Земле мой сын Егорка…

1 Спиноза

2Священная книга Египта.Книга мертвых.»   

3«Живое небо.» Фредерико Гарсиа Лорка.

4Карл Юнг.»Божественный ребенок».

 

 

 

 

Страницы: 1 2 3 4

Вы можете перейти в конец и оставить комментарий. Уведомления сейчас отключены.